— Не соврал. Спасибо, — почти загробный голос раздается за моей спиной. — Поздно отворачивать. Красов сам виноват. Настоял? Теперь вот получите, черти. Распишитесь.

— Я напомнил про старый кабинет и сообщил, что мы разводимся.

— Молодец! — я слышу, как с тонким писком и жалобным нытьём ползет стекло двери, усиленно растягивая щель подъёмника.

— Что ты делаешь? — вполоборота задаю вопрос.

— Свежего воздуха не хватает. Очень душно. Чувствую, что лёгкие сейчас взорвутся. Юрьев, смени одеколон, если это тебя не затруднит, конечно. Здесь, как в борделе — жарко и вонюче, а твои паршивые ритуалы заколебали. Хуже смерти надоели, — ребром ладони чиркает по горлу, показывая конкретное местонахождение своего неблагополучия.

— Не кури, — приставив кулак ко рту, спокойно предлагаю выход из сложившегося положения, — пожалуйста.

— Сколько нам осталось?

— До чего?

— До окончательной свободы. Развод — быстрое и качественное предприятие. Это третий или пятый?

Ошиблась. Всего лишь наш четвёртый раз!

— Ты серьёзно? — перегнувшись через кресло, всей верхней половиной тела обращаюсь к ней. — Оль, над нами там уже смеются. Мы подаём заявления с обоюдной просьбой о расставании, словно постоянно смещающееся начало ПМС в твоём календаре фломастером отмечаем.

— Юрьев, ты знаешь, что такое ПМС? — прыскает и давится слюной. — Только бы не намочить трусишки.

— Я женат, — чрезвычайно недовольно хмыкаю.

— О! Это многое объясняет. Когда вступают в брак, сразу оговаривают, кто и каким образом будет отслеживать цикличность ежемесячного кровотечения. Ещё бы! Вот так не углядишь разок и залетишь навечно, получив пожизненный, без апелляций, срок.

— Проехали! — отворачиваюсь от неё.

— Как скажешь! А вообще, предлагаю зарабатывать на этом, как современные блогеры. Некоторые же публикуют свои гениальные истории о том, как кое-кто из них с утра посрал, в обед пожрал, а после, скорее всего, за ужином авторитетно выдал рекомендацию не покупать новомодную фигню за бешеную сумму. Чем, спрашивается, Ольга с Ромкой хуже? Думаю, что наш тандем окупится быстрее и получим мы гораздо больше, даже без рекламы и слезливых просьб о мрачных лайках и подписках. По крайней мере, Юрьев, если запечатлеть твои модельные проходы по коридору или комнатам с банным полотенцем на бёдрах или физические упражнения на турнике, когда ты дышишь, словно кончить хочешь, но, увы, никак сие не удается, можно хорошо обогатиться. Решено! — засунув сигарету в зубы, Оля громко хлопает в ладоши.

— Что именно? — смотрю в своё окно, стараясь не сбивать дыхание.

— Я предложу тебя всегда благожелательно настроенной Вселенной. Заведём страничку в соцсетях, оформим согласно правилам, подпишем на контент всех друзей и попросим привести ещё по парочке гостей, а потом начнём рубить капусту. Паштет, конечно же, подключится. Пусть отрабатывает то, что ест. Итак, под странным ником «Слащавый член и шерстяной кабздец» скрываются начбез солидной фирмы и кот, с которым он живёт, пока жена башкой страдает или дурью мается! А вместе — идеально продаваемая пара. М? Смешно? А главное, кон-цеп-ту-аль-но!

Я бы посмеялся, да только что-то не идёт.

— А если серьёзно, то так будет однозначно лучше. Довольно измывательств, Юрьев. Страдают люди.

— Ты бредишь?

— Марго пошла на ухищрения. Неужели ты этого не понимаешь? Подкинула тебе идею, за которую ты схватился, как за единственное, способное всё воскресить, спасение.

— Я думал, что мы забыли и замяли то, что было? — через зеркало поглядываю на её лицо.

— Безусловно. И наигрались, и договорились, и начали, и попробовали, и жёстко пое.ались — куда без этого, и даже на двойное свидание сходили. Что ещё? Блин! А может мы больны на голову? Что, кстати, в современном мире тоже стильно. Ты посмотри, куда всё катится.

— Куда?

— В пиз.у, — злобно ухмыляется. — Каково, а?

— Оль! — насупившись, хриплю.

— Да ладно тебе, Юрьев. Нормальность в этом мире больше не в чести, а наши метания между «убить» или «воскресить» считаются добровольным крововыпусканием. Даже твоя мать, женщина высоких моральных принципов, считает, что тебе лучше уйти от меня, потому как я на тебя дурно влияю, да и вдобавок не рожу ребёнка, о котором вся семья мечтает. Не рожу, Рома. Здесь не в желании дело, а в моих физических возможностях. Мы трахаемся, не вспоминая о защите, я громко булькаю, когда выталкиваю твою сперму. Там всё в тебе. У меня нет смазки, но только мужская семенная жидкость. А результат? «Внутри определенно всё стерильно». Проще развестись, уйти, бросить, изменить, чем оставаться верным. Ты знаешь…

— Побудем влюблённой парой без обязательств, — зачем-то предлагаю. — Тебе важно, что о нас говорят? В это не поверю. Ты всегда чихала на мнение толпы, даже десять лет назад ты говорила им в глаза, что «так сама хотела», а после голосила на моём плече и…

— Спасибо, что напомнил.

— Извини.

— Два дня продержались, — тяжело вздыхает. — Пара так себе, надо сказать. Зато кота повеселили, пока толкались задницами возле ванной комнаты, вытягивая короткую спичку лишь для того, чтобы прорваться, вылезти вперёд и забраться первым в узкую кабинку.

— Ты предложила! — я нагло напираю на неё. — Ты сказала, что готова забыть и прекратить агонию. А теперь…

Жутко неудобная машина. Хотя, возможно, мой рост не согласуется с автомобильной высотой, а комфортабельность, удобства и внутренняя отделка не приспособлены для того, что вытворяет рослый хрен, пока с компактного водительского кресла перебирается на заднее сидение.

— Сядь! — рукой с зажатой между пальцами сигаретой пытается остановить меня. — Назад, кому сказала. Юрьев!

Уверен, что чересчур раскачиваю машину, разгоняю крупный корпус, пока прикладываюсь головой о крышу, а локтями по дверям стучу.

— У тебя семь пятниц на неделе? — наконец-то плюхаюсь к ней на заднее, бедром стукаюсь о женскую коленку, обтянутую вареным джинсовым холстом, цепляюсь за сетку, наброшенную на обыкновенную трикотажную майку, под которой я, как ни прищуриваюсь, вообще не наблюдаю верхней половины нижнего белья. — Бюстгальтер, видимо, не для тебя?

— Оценил? — Оля грозно шикает. — Отвали!

Её стоящие мелкие соски? Всегда великолепны! А шары? Бывают больше, но к этому размеру я уже привык. У меня давным-давно запястья — крупные фаланги, все сочленения, песком забитые хрящи — под эти сисечки раздвинулись.

— Решила зайти с козырей?

— Это для Фролова, Юрьев. У Красова свои имеются. К тому же я не намерена гадить молоденькой девчонке, у которой в глазах стоят печаль и безответная любовь к неблагодарному по всем фронтам, упоротому, слегка пришибленному мужу.

— Надеюсь, бюстик всё-таки с тобой? — сощурившись, хихикаю.

— Бюстик? — ехидно кривит губы, пока ртом и носом выдыхает никотин, немного отворачиваясь.

— Лифон! — я, видимо, в ударе.

Пусть будет! Пусть где-то что-то будет, хоть и пока отсутствует.

— Обижаешь, — теперь вращая сигаретой у меня под носом, одной рукой копается в здоровой дамской сумке. — М? — указывает взглядом, побуждая внутрь заглянуть. — Элегантный нюдовый пуш-ап на мягких косточках. Хочешь потрогать или переодеть меня, встает в штанах желание?

— Лёль, — внимательно смотрю в её прекрасное лицо, — я не хочу разводиться. Я старомоден, потому что понимаю, как это всё неправильно. Можно? — протягиваю руку, чтобы обхватить или просто взять её за шею. — Я хочу поцеловать. Ты…

— У тебя сила, Юрьев. Даже если я скажу, что не хочу, разве это остановит?

— Остановит, — еложу большим пальцем по её щеке, а лбом притрагиваюсь к месту над женской переносицей. — Я не насильник. Я…

— Ты палач, Юрьев. Ты жестокий убийца. Пытался восстановить справедливость, а получил искривление в мозгах и общественное осуждение.

— Нет, — чуть слышно в женский нос произношу, прихватывая прохладный кончик. — Тёплая, родная. Я верю в справедливость, солнышко.