Улыбка медленно с её лица ползёт, а тень чего-то угрожающего и нависающего покрывает припорошенный редкой чёлкой материнский лоб.

— Мама, что случилось?

— Оля-я-я, — сильно тянет последний гласный звук, — в чём дело? Теперь будем встречаться в серой зоне, а ты при этом намерена бездарно демонстрировать синдром Туретта? Ты говоришь о Роме, как о вшивом урке. «Забрать», «тошнит», «невыносимо», «сперма», «секс», «трахаться»… Чёрт возьми, «супружество»? Из твоих уст последнее звучит, как скотское сожительство.

— Сожительство?

— Да.

— Мы официально женаты и…

— Говори с почтением и уважительно о том, что следует хранить, как зеницу ока. В чём дело, спрашиваю ещё раз?

— Вы мне скажите, — вскидываю брови, рассматривая наигранно обеспокоенное лицо. — Нужны ли эти встречи? Вы не устали от нервотрёпки? Слушаете мой бред ради него?

— Не выспалась?

— Отнюдь! Ваш сын наконец-таки убрался, освободив кровать, поэтому уже несколько спокойных ночей я сплю, как ангелок.

— Куда? — таращится тупой каргой. — Где он живёт? Куда ушёл?

— А что, в сущности, такого? — громко выдыхаю и вместе с этим откидываюсь на спинку стула, вожусь, натирая задницу дерматиновым покрытием, а потом разваливаюсь, расплываясь студенистой медузой за столом, укрытым огромной, почти в пол, скатертью. Широко расставляю ноги, свожу и развожу их, проветривая затосковавшую за ласками промежность. — Он взрослый мальчик, переживающий кризис среднего возраста. Все-таки сучьи сорок лет! Юрьев задумался о продолжении рода на досуге, но вторая половина с ним не согласилась. Законом зарезервированная шлюха не поддержала его намерения, вот он, психанув, разбил в кровь руку и убрался с недовольной миной на диван. Сейчас нас разделяют от супружеских объятий только стенка и замок на двери в спальню. По-моему, ничего не забыла. Вы как?

— Ничего, всё хорошо, нормально, — Марго опускает голову. — Вам нужно разойтись, — внезапно шепчет в стол.

Длинные ресницы двигаются из стороны в сторону: по-моему, свекровь о чём-то напряжённо думает, быстро комбинирует и сопоставляет имеющиеся факты, которыми, я в том уверена, уже с ней поделился любименький сынок.

— Он не уходит, мама. Ни черта не помогает. Я перепробовала всё возможное и даже невозможное. Юрьев или боится, или не догоняет, или специально издевается, потому что… Ваш драгоценный Рома мстит! Мстит, мстит, мстит… Драгоценный сын этим и живёт, он адской болью наслаждается и уже не чувствует любовь. У него постоянно что-то или кого-то ищущий взгляд, словно он находится в дозоре, сцепленные зубы и снующие желваки на сдувшихся щеках. Он боится, что заснёт на одно мгновение, прозевает нападение, не успеет привести оружие в боевое положение, поднимет руки или получит предательский удар в затылок, и всё — тому, что суждено погибнуть, наконец-таки придёт конец. Есть, наверное, проблемы с наглыми глазами. Он на меня вообще не смотрит. Я живая, пусть и непослушная, жена. Так неприятна? Значит, скатертью дорога. Нет! Он продолжает изображать душевного супруга и говорить о последнем шансе, который, сука, для нас, как мы ни стараемся, не выпадает.

— Зачем ты…

— Самостоятельно не уходит, — изгаляюсь, злобно подхихикивая. — Вы понимаете? Это какая-то психическая аномалия. Я хочу расстаться. Видит Бог, устала придумывать способы, поводы, причины. Понимаете? — поднырнув, пытаюсь заглянуть в её глаза. — У этой Ольги не выходит, так Вы решили ей помочь? — бью ладонью по груди. — Знаете, чем можно сына взять, потому что «яжемать». Бьёте, особо и не целясь. А куда при этом попадаете? Так за этим не следите. Вы ещё известный доктор, Вы привыкли делать людям больно. Однако от простого такта, мягких принципов и долбаной морали далеки так же, как и я от порядочности и сопереживания. С сыном только не заладилось. Маргарита, хочу спросить. Вы уверены, что Ромку Юрьева в родильном доме Вам не подменили? И ещё…

— Оля, прекрати, — шлёпает двумя руками по столу.

— Я не стану говорить «спасибо», потому что о подобной помощи Вас не просила. Не скальтесь, когда разговариваете со мной, а то я могу посчитать такое поведение почти психозом. Моя депрессия уже закончилась. Наконец-то способна полностью отдавать отчёт своим действиям. Вот и за это, кстати, не ждите благодарности, потому что Вы тут тоже не при чём.

— Зачем ты… — по-моему, мамочку заело.

— Вам стало скучно. Вам показалось, что о старичках молодежь забыла. Сын скулит побитым кобелём, когда навещает маму и отца. Обескровленное сердце отозвалось?

— Перестань, — шепчет, теперь прокручивая в пальцах вилку.

— И вот на старости лет Вы решили заняться евгеникой, Маргарита Львовна? Жуткое слово! А само действие противоречит человечности. Нельзя промышлять небогоугодным делом. Сводничество, если уж быть придирчиво точным, тоже вне закона. Но хрен с этим. Вы мне скажите, пожалуйста, Ницше прочитали на досуге? Поистине изощрённый разум — абсолютное зло, а божественное наказание уже грядёт. Теория о сверхчеловеке не дает покоя? Я заявлю на Вас и…

— Оль…

— Заткнитесь и послушайте, — подаюсь на неё верхней половиной тела, упираюсь грудью в край стола, впиваюсь мышцей в деревянную поверхность, как будто насквозь прошивая мякоть.

— Прости, детка, — исподлобья таращится на меня.

— Закройте рот, мама, — со своей стороны сжимаю скатерть и тяну её вместе с Юрьевой на себя. — Довольно унижений и воспитания. Вы не дождётесь покорности, по крайней мере, от меня. Вам не удалось приручить невестку десять лет назад и сейчас ни хера не выйдет. Но, надо бы отдать Вам должное, так старались подлизаться и влезть ко мне в душу, чтобы стать подругой, почти мамой и сестрой. Я называю Вас по имени, копируя стиль Юрьева, любимого сынка, который так же, как и я, ненавидит свою мать. Вы били нас. Уже забыли?

— Нет.

— И слава Богу! Придурок-Юрьев, как мужик, возможно, всё в мозгах похерил, а я, напротив, с годами становлюсь памятливее, злее и опаснее.

— Я не могу повлиять на то, что произошло, но, девонька, настало время двигаться вперёд. Вы теряете возможное счастье, ковыряясь пальцами в болоте, заполненном страданиями. Вы не расстались через год, не разошлись и через пять, но десять лет адовых мучений — явный перебор. Не хотите счастья друг для друга — просто уходите. Разбегайтесь кто куда. Не оглядывайтесь, а ищите что-то новое впереди себя, но только не живите этой болью. Любое желание обязано исполниться. Если это так, то вам с Ромой не суждено быть вместе. Значит, «порознь» — ваш с сыном индивидуальный потолок.

— Это Вы как поняли? Вас посетило видение, что-то бестелесное спустилось и в ухо прошептало, или Вы решили плыть по течению малограмотной толпы? Идея Ваша?

— Нет. О чём ты говоришь? Что имеешь в виду?

Марго забыла, видимо, добавить:

«Я что-то, Лёлик, не пойму, как можно не любить моего лучшего на свете сына?».

— Причисляете себя к пособникам?

— Да и нет. Ольга, куда ты клонишь?

— Юрьев привык к безнаказанности, мама, поэтому берегов уже не наблюдает, даже его друзья это понимают. Он лезет на рожон, с огнём играя, провоцирует жену, при этом ласково уничтожает. Он спит со мной, закрыв глаза, потому что… Теперь Ваши предположения, ибо я что-то, в попытках разгадать и оправдать такое поведение, физически и умственно истощилась.

— Не посвящай меня, пожалуйста, в такие дела. Мы говорим о той медицинской процедуре? Тебя волнует, будет ли больно?

— Да! — рявкаю и вынужденно отступаю.

— Когда он обратился за советом и помощью, то сказал, что это совместное решение, более того, ты якобы не возражаешь, полностью согласна, мнение разделяешь и чуть ли не всеми конечностями на дыбы вставала, чтобы ускорить процесс. Вижу, что ситуация кардинально иная. Засранец, да?

Хм, это очень странно.

— Вам виднее, — отворачиваюсь, слежу за мельтешащей на центральном пляже толпой галдящих отдыхающих.

— Об этом никто не будет знать. У тебя есть вопросы по осуществлению? Хочешь обсудить, как это будет происходить?