— Обойдешься! Прекрати, — громко хрюкнув, прыскаю в кулак, — я не в положении.

— А жаль! Было бы прикольно. Родители-малыши, тыкающиеся мордочками, как слепыши, и пробивающиеся в тесный вагон взрослых дядечек и тётечек, уставших от задравшего и опостылевшего им до почечных колик супружеского быта.

Нет! Я не жду ребёнка, тем более что на всякий случай у меня в кармане валяется бесценный презерватив, любезно предложенный железной матерью Романа.

— Хм! Ну, тебе лучше знать, конечно. Однако и я, между прочим, неплохо осведомлена о повадках своей институтской подруги. Ты успеешь всё! Хваткая и деловая девушка. Лёлька, это конец? Ты ведь покидаешь стан девиц на выданье и переходишь на новый уровень. Будешь играть в премьер-лиге. А ты с ним… Уже? Ой, случайно вырвалось. Не обращай внимания. И всё же, ты с ним была? Вы с Ромкой трахались?

На последнее не обращаю внимания, поэтому спокойно, как бы между прочим, уточняющим вопросом отвечаю:

— Трахались? Это как?

— Ну, — потирает друг о друга выставленные указательные пальцы, — вот так. Сексом занимались? Он был у тебя внутри? Бёдрами галопировал?

— Внутри? — игриво корчу идиотку. — Что означает галопировал?

— Таранил?

— Я не бетонная стена, Стеша, чтобы забираться и брать мою промежность приступом.

— Издеваешься?

Да! Естественно! Но говорю серьезно, не подавая вида, что хочу её ударить. И даже слишком.

— Ты странно выражаешься, подруга. «Внутри», «трахались», «мужские бёдра», какие-то непонятные «галоп» и ещё «таран». У меня складывается впечатление, что мы с тобой листаем книгу будущих командиров, водим пальцами по непонятным абзацам, перепрыгиваем с параграфа на пункты, пропуская многочисленные подпункты с важной информацией. Нам нужен словарь военных терминов?

— Чего?

Я рада, что наконец-таки удалось её обескуражить, поэтому настырно продолжаю:

— Изучаем тактику и разрабатываем стратегию, как уложить в кровать девицу, чтобы тонкий внутренний мир малышки случайно во время близости не расплескать. Затем рисуем на коленке план, как беспрепятственно проникнуть внутрь и подрыгать нижней частью тела с одной лишь целью — достучаться до сердца уже не чистой леди, излиться, а после заверить в искренности глубокого, хоть и низменного чувства.

А Стефа неожиданно переходит на дружелюбный, мягкий шёпот, меняя тон и грубые формулировки:

— Он тебя любил? Занимались с Юрьевым любовью? Мне можно рассказать. Ты же знаешь, я могила!

Она, что, крестится? По-видимому, я начинаю жалеть, что пригласила эту даму на событие. Тяжело вздохнув, приподнимаю брюки. Переступаю с ноги на ногу, зачем-то втягиваю живот, при этом выставляю грудь вперед и по-кошачьи фыркаю.

— Обиделась? Лёль?

Наверное, нет, но подобной глупости от подруги, тем не менее, не ожидала. Когда-то же ей это надоест, и она, а я надеюсь, снова примет нормальное, сосредоточенное на чём-нибудь другом, обличье. Поймает дзен и успокоится, раскинет руки, клювиком сведет маленькие пальцы и помедитирует.

— Нет.

— Обиделась?

— Нет, говорю.

— Он трогал тебя? Сжимал грудь, соски теребил? А там… Там гладил? Интересно-о-о.

— Трогал! — зачем сказала, задрав повыше нос?

— Это приятно?

— Пусть Андрей тебя погладит между ног, тогда из первых рук лично всё узнаешь. Сменим тему, Стеш?

— Считаешь меня нахалкой и…

— Любопытной считаю, а наглости у тебя, как и у всех в наши восемнадцать. Там, — показываю взглядом, где именно, — ничего не изменилось. Скажем так, я не покинула наше сестринство, подруга.

— Фух!

Не поняла? Это облегчение или нескрываемый укор? Она завидует?

— А вдруг мы с этим затянули? — подмигивает, направляясь верхней половиной тела на меня вперед. — Строим светских недотрог, а надо проще быть. Сначала кое-кто понравился, потом с ним повстречались, свидания там и все дела, а напоследок, — подруга замолкает, чтобы потом выплеснуть со смехом очередную глупость, — полежать обнявшись. А? Что скажешь? Доктрина изменилась, а правила на то и существуют, чтобы их нарушать. Хотя какие тут нарушения. Это, — мечтательно подкатывает глаза, — зов матушки-природы и закономерный процесс. У них есть член, а у нас — вагина. Их вздыбленная дубина идеально проникает в наше лоно, а там творит, что хозяин палки пожелает.

— Ты сравнила мужское хозяйство с деревянной палкой?

В своем ли Стефочка уме? Возможно, детских сказок на ночь перечитала, забив огромный болт на анатомию скучной жизни.

— Почему с деревянной? Тут у кого как, Лёля. К тому же это я брякнула для так называемого красного словца. Фамилию, кстати, менять будешь?

Конечно! Тем более что мой Юрьев весьма категорично на этот счёт настроен.

— И всё же… — по её глазам вижу, что Стеша не желает отступать.

— Желаешь о чести поговорить или, может быть, поможешь с этим? — засунув руки в карманы своих воздушных, широких белоснежных брюк, прокручиваюсь вокруг своей оси. — Что с причёской? Мне кажется, ничего лишнего. Сзади не выбились прядки?

— Всё в порядке. У тебя густые волосы, Лёлечка.

А это истина! Толстые, густые и очень непослушные. Песочные, медовые, словно выгоревшие на солнце, а под настроение — пепельные, холодные и светло-русые. «Жжённый сахар» — называет ласково их Юрьев, когда накручивает локоны себе на палец. Но сегодня все собраны в крепкую косу, обернутую вокруг головы золотым кольцом, формирующим природную корону. Редкие шпильки с декоративными пуговками, заполненными жемчужной эссенцией, на выступающих краях поддерживают с большим трудом наведенный порядок и служат скромным украшением невесты.

— Мы ведь… — подруга нервно пропускает через пальцы широкую нить дешёвой бижутерии, как тяжёлый якорь, раскачивающейся у неё на небольшой, но выпуклой груди.

— Будем видеться и дружить. Стешка, помоги, пожалуйста. Не могу справиться с этой цепочкой, — поворачиваюсь к ней спиной, спереди придерживая тяжёлый кулон, норовящий завалиться в мое опрометчиво открытое декольте.

— Неужели моя подруга не фантазировала бессонными ночами о том, как выйдет замуж, что на ней будет надето в тот знаменательный день, как будет выглядеть суженый-ряженый, например? Зачем костюм? Красиво, конечно, но с кринолином было бы лучше, — она подхватывает концы золотого украшения и начинает разбираться с неразработанной, оттого тугой застёжкой. — Ох, Ромка, как же ты сумел? Ты себе так это представляла?

— Да.

— М-м-м… А вдруг он окажется чересчур высоким, суперкрасивым, очень сильным, вдобавок к тому, что молодым, конечно? Такое в планах было? Отвлечемся от отсутствующего здесь Юрьева. Абстрагируемся и пофантазируем. Итак? Кого-то в этом роде представляла?

— Да.

— А что по поводу изюминок во внешнем виде? С окладистой бородой или без, гладковыбритый брюнет, слегка заросший шатен или отвратительный блондин, а есть ли у него машина, квартира, загородный домик, скажем, где-нибудь под пальмами на тихоокеанском берегу? А вдруг он будет постоянно веселить тебя? Неожиданно предстанет перед тобой смешной и невысокий карлик…

— Карлики невелики ростом по определению, Стешка.

— Да какая разница. Щупать-то тебя начнет, например, старый дед, у которого, естественно, тут без вариантов, денег куры не клюют, а в дряхлеющей на твоих глазах груди обрастает вонючим мясом всё время запинающийся кардиостимулятор? А если он умрет, когда будет находиться на тебе?

— Мечтала, конечно.

— О старике? — по-моему, у неё на лоб глаза ползут.

Да чтоб ей пусто было. Нет, конечно. Мечтала точно не о таком, да и без ужасающих моё сознание подробностей.

— Нет.

— И?

— И? — встречаюсь взглядом с ней в высоком, узком зеркале, в которое с утра неотрывно гляжусь, пока собираюсь на собственное торжество.

Осталось жалких полчаса. А потом за мной в эту мрачную общагу приедет Ромка. Нас ждут с ним в ЗАГСе: его родители, друзья, немногочисленные верные сокурсники и сослуживцы по работе.