Стриж усмехнулся. Из этой речи он понял значительно больше, чем многие из присутствовавших. Может быть, только Зотов понял столько же. Например, что именно себя видит Митрохин во главе победоносных военных действий…

— Я не думаю, что кто-нибудь против захвата в марте и Тель-Авиа, и Токио, — сказал Стриж, пытаясь хотя бы этой иронией взять реванш за то, что Митрохин уже присвоил себе его, Стрижа, идею. — Но осилим ли мы войну на два фронта? Я-то имел в виду, чтобы наши военные просчитали альтернативу — Израиль и Япония?

— Хорошо, пусть они посчитают. А решать будем мы, в следующий четверг, — сказал Митрохин. Он не сомневался в том, что и Вязов, и, тем более, Зотов принесут то, что нужно ему, Митрохину. — Что у нас сегодня еще?

И снова Стриж внутренне возмутился этим Митрохиным. Как будто он не знает, что́ у них сегодня на повестке! Как будто не он лично эту повестку утверждал и подписывал вместе со Стрижом! Но нет, ему обязательно нужно, чтобы Стриж, словно секретарь, прочел вслух следующий вопрос повестки!

— Следующий вопрос: голодовка Горбачева, — сдержанно сказал Стриж. И не отказал себе в удовольствии поддеть Митрохина: — Нужно что-то решать, иначе ваш протеже, действительно, дуба даст. Сегодня двадцать седьмой день его голодовки…

— Упрямый мудак! — в сердцах сказал Митрохин. Действительно, никто не мог представить, что упрямый и изолированный от мира на прекрасной даче Горбачев уподобится диссидентам и объявит голодовку с требованием дать ему газеты и радиоприемник. — Тоже мне, Сахаров нашелся!

— А почему бы не дать ему радио и газеты? — пожал плечами Зотов. — Ведь он думает, что весь мир каждый день кричит: «Где Горбачев? Что с Горбачевым?» Как когда-то о Сахарове. Так пусть послушает…

Митрохин вопросительно глянул на Стрижа. И в этом вопросе, в этой очевидной для всех нерешительности Митрохина был сегодняшний реванш Стрижа. Потому что это Митрохин 16 месяцев назад спас Горбачева и, по образцу западных стран, выдумал ему должность формального главы государства — Президента СССР. Конечно, на первых порах это помогло быстрей стабилизировать положение внутри страны — до выселения евреев — сохранить связи с США, ФРГ, Канадой и другими западными странами, но в то же время приходилось постоянно давать публичные объяснения изоляции Горбачева — мол, после инфаркта врачи не разрешают Горбачеву работать больше часа в день, мол, он на лечении, на отдыхе — короче, чуть не Ленин в Горках!

— А может, ему уже пора в отставку? — спросил маршал Вязов.

Стриж и Митрохин улыбнулись разом, так очевидна была трусость Министра обороны: если представить, что завтра Горбачев каким-то чудом окажется вдруг в Кремле хотя бы на час, то первым он вздернет, конечно, Митрохина, но уже вторым — именно Вязова…

— Нет, — сказал Зотов. — С отставкой Горбачева я бы теперь не спешил. Пока мы называем его Президентом страны, никто не ждет от нас военных действий. А отставку Горбачева тут же расценят как знак ужесточения нашей политики, а нам это ни к чему. Уж если мы собираемся воевать, элемент неожиданности крайне важен.

Хотя это был хорошо обоснованный аргумент, Стриж и Митрохин продолжали улыбаться. Им было ясно, что Зотов рад потерзать Вязова страхами.

И эти улыбки взаимопонимания примирили их на сегодняшний день.

Екатеринбург, Обком партии.

14.00 по уральскому времени (12.00 по московскому).

— Что там у тебя происходит? — спросил Стриж, хмуро глядя на Вагая с экрана видеосвязи.

— Через час все будет в порядке, Роман, — поспешно ответил Вагай. После августовского переворота он стал вместо Стрижа Первым секретарем обкома и сидел теперь в бывшем стрижевском кабинете. За его спиной, на стене висела карта Екатеринбурга (бывшего Свердловска), на ней были видны красные кружочки, флажки и отметки карандашом.

— Докладывай, — приказал Стриж.

— Ну, имеют место разрозненные вспышки и драки с милицией, — неохотно начал Вагай. — Но мы с этим справимся…

Здесь же, в бывшем кабинете Стрижа, находилась сейчас вся новая команда Вагая — второй секретарь обкома Серафим Круглый, начальник городской милиции полковник Сухин и начальник городского управления КГБ майор Шарапов.

— Точнее! Что происходит?! — даже на телеэкране было видно, что Стриж сейчас взорвется от злости. А между тем у Вагая были все основания считать Стрижа своим должником — выше, в Москву, Стриж Вагая не брал, чтобы, как он говорил, избежать обвинений в кумовстве и коррупции. Вот вам благодарность за преданность и за всю августовскую операцию!

— Да ничего страшного не происходит! — ответил Вагай как можно спокойней. — Утром, действительно, были сложности: какая-то девочка погибла в очереди за хлебом, и народ озверел. Напали на милицию, на «Уралмаше» — митинг. А мать этой девочки пришла сюда и сожгла себя и милиционера, который не пустил ее в обком. Но сейчас все приходит в норму.

— Каким образом? — жестко спросил Стриж.

— На «Уралмаше» мы продаем рабочим мясо — по два кило в руки. Ну, и чем слушать болтунов на митингах, люди ринулись за мясом. Так что на данный момент в городе имеют место только отдельные хулиганские инциденты…

— Например? — уже чуть спокойней спросил Стриж.

— Например, полчаса назад мальчишки бросили в милицейскую машину бутылку с горючей жидкостью. Вот здесь, — Вагай показал на карте красный кружок. — А здесь час назад бабы разбили витрины продовольственного магазина. Вот и все.

— Какие меры принимаешь?

— Вся милиция и КГБ подняты по тревоге. По городу ходят усиленные патрули с собаками. Ночью думаем взять всех, кто болтал на «Уралмаше» о забастовке.

— Сухин, ты уверен, что справитесь без армии?

— Безусловно, справимся, Роман Борисович! — откликнулся начальник милиции Сухин.

— Шарапов, а ты меня слышишь? — спросил Стриж и скосил глаза в сторону от экрана — туда, где стоял начальник городского ГБ майор Шарапов.

— Слышу, Роман Борисович! Конечно, справимся! — громко сказал Шарапов, и объектив телекамеры вместе с телеэкраном медленно повернулся на звук его голоса.

— Слушай внимательно, — сказал Стриж Шарапову. — «Уралмаш» — это завод оборонного значения. Все евреи, которые на нем работали, были, конечно, сионистами и имели своих агентов среди русских рабочих. Сионистов мы выслали на китайскую границу, но их русские агенты остались. И не исключено, что они каким-то образом поддерживают связь со своими хозяевами и по их приказу подбивают народ на забастовку. Ты меня понял?

— Так точно! — стоя по стойке «смирно», отрапортовал майор Шарапов.

— Ну, хорошо. Работайте. Только имейте в виду: сегодня вы с вашими беспорядками уже фигурировали на Политбюро. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит. Тем не менее, мы вам пока доверяем. Но завтра лично нам доложите о ситуации. И еще. Круглый, это тебя касается…

— Слушаю, Роман Борисович, — сказал второй секретарь обкома Серафим Круглый, в его ведении была теперь вся идеология области.

— Как только Шарапов нащупает на «Уралмаше» этих сионистских агентов, нужно развернуть по этому поводу кампанию в местной прессе. Ясно?

— Безусловно, Роман Борисович…

Стриж отключился, его изображение пропало с экрана.

Скрипнула дверь, Вагай резко повернулся к вошедшей без стука молоденькой секретарше пышных форм:

— В чем дело?

— Из Пролетарского района полковнику Сухину звонят, — сказала секретарша.

— Ну и что? Селектора нет?

— Да ну его, селектор! — вяло сказала секретарша, поведя своим томным, с поволокой взглядом по стройным офицерским фигурам Сухина и Шарапова.

— Иди, иди, телка! — недовольно кивнул ей на выход Вагай, а Сухин взял телефонную трубку:

— Сухин слушает… Где?.. Ну, и чего вы ждете?.. Сейчас выезжаю!..

— В чем дело? — спросил Вагай.

— На Рогожной улице бабы грабят продмаг, — сказал Сухин. — Милицейскую собаку зарубили топором. Разрешите мне их лично успокоить, Федор Ильич?