— Что? — изумленно переспросил Горбачев.

— Этой ночью я видел в Вашингтоне нашего Президента и привез вам его письмо. Вот, — и Майкл подал Горбачеву запечатанный конверт.

Горбачев вскрыл конверт, вытащил плотный, высшего качества лист бумаги — «стейшинари» Президента США и стал читать.

По мере чтения лицо и лысина Горбачева стали наливаться кровью бешенства, а родимое пятно на черепе стало из бурого черным.

— Ваши космические спутники что — умеют в души заглядывать? — спросил он Майкла с таким гневом в глазах, что Майкл струсил, сказал с испугом:

— Этого я не знаю, сэр…

Но именно неподдельный испуг на лице Майкла и смягчил взрыв Горбачева. Он спросил:

— Вы летали в Вашингтон? Этой ночью?

— Да, сэр. Никто не знает об этом и, тем более, о письме. Это действительно очень конфиденциально…

— Ну, КГБ-то знает! — усмехнулся Горбачев, остывая.

— Я не думаю…

— Иначе вас не оставили бы наедине со мной.

— Я обещал доктору Талице уговорить вас поехать на длительный отдых. Вам это действительно нужно…

— Какой же отдых, когда восемьдесят процентов партии мечтает меня убить! — язвительно перебил Горбачев.

Майкл понял, что это как раз тот момент, когда можно ввернуть то, что Президент просил передать Горбачеву на словах. Знает КГБ об этом письме или не знает, подслушивают сейчас их разговор или нет — пока это неважно. А важно не упустить момент. И Майкл сказал поспешно:

— Главное в вашей ситуации это не проявлять overreaction. Я не знаю как это по-русски…

— Сверхреакцию, — подсказал Горбачев, снова начиная злиться. Сначала американский президент посылает ему письменные нотации, теперь еще этот мальчишка…

— Спасибо, — сказал Майкл. — Обычно, врачи не говорят об этом пациенту. Но ВАМ я скажу. После таких ранений, как ваше, раненые первое время находятся под действием шока, морального потрясения. И проявляют сверхреакцию…

— Я себя чувствую совершенно спокойным, — усмехнулся Горбачев.

— Правильно! ВЫ чувствуете. Но ваше ощущение необъективно. Больные очень часто не чувствуют, что у них повышенная температура. И то, что в «Правде» опубликована речь Батурина, это наверняка ваша overreaction…

— Значит, по-вашему, речь Батурина не нужно было печатать? Интересно! Вы же демократы! А ваш Президент тоже так считает?

— Он не обсуждал это со мной, сэр. Но, по-моему, он имел в виду, чтобы вы не обращали внимания на эту кампанию… — Майкл показал рукой на телеэкран и на пачки русских газет с портретами Горбачева и крупными заголовками: «ВПЕРЕД — КУРСОМ ГОРБАЧЕВА».

— В газетах работают идиоты! — нервно ответил Горбачев, уязвленный тем, что даже американцы разобрались: дискуссия, которую он затеял в «Правде», оборачивается потоком стандартного пустословия.

— Вы, конечно, лучше знаете своих журналистов… — улыбнулся Майкл. — Но я думаю, что это overreaction…

— А вы тоже язва, Майкл, — усмехнулся Горбачев.

И только теперь, заметив некоторое смягчение тона Горбачева, Майкл решился сказать то, ради чего, собственно, и тянул эту тему overreaction. И сказал, как прыгнул в горячую воду:

— Я не сомневаюсь: вы знаете, что делать с вашей оппозицией. Но я думаю, вам нужен отдых, чтобы не быть с ней overreaction, сэр…

Горбачев уставился на него сквозь спущенные на нос очки, а потом… расхохотался. Он смеялся так громко, освобожденно, весело, что встревоженный телохранитель заглянул в дверь палаты. Но Горбачев, придерживая одной рукой свежий хирургический шов на груди, второй рукой отмахнулся от телохранителя и тот закрыл дверь.

Майкл с недоумением ждал. Черт возьми, чем он так развеселил русского премьера?

Отсмеявшись, Горбачев хлопнул Майкла по колену:

— Замечательно! Империалисты боятся за жизнь коммунистов! Это замечательно! Ну, с такими империалистами еще можно жить! — и вдруг прервал свой смех, стал совершенно серьезным: — Передайте вашему Президенту, что я его понял. Я не расстреляю ни восемьдесят процентов, ни даже восемь процентов коммунистической партии. Но при одном условии: если он сообщит мне, откуда он взял эту цифру.

Майкл вспотел. Переходы Горбачева от мягкости и обаятельного смеха к стальному блеску в глазах были стремительны, как у дьявола.

— Сэр, я не есть официальный negotiator. Но я не думаю, что это будет работать таким путем… — от волнения Майкл старался выражаться как можно осторожней, и потому просто дословно переводил себя с английского на русский.

Но Горбачев его понял:

— Почему это не сработает? — спросил он пытливо.

Майкл, изображая непосредственность, пожал плечами:

— Well… Я знаю, вы не ангел, сэр. Нет ангелов среди политиков. But I want to belive… Я хочу верить, что вы не Сталин и не Гитлер. Вы не можете убить миллионы людей just like that. Или можете?

Теперь, глядя в стальные глаза Горбачева, Майкл вовсе не был так уверен в гуманности Горбачева, как пытался изобразить своим небрежным тоном полушутки.

Горбачев, не отвечая, смотрел ему в глаза. Наконец, после паузы, спросил сухо:

— Ваш президент просил вас сказать мне еще что-то?

— Нет, сэр…

— Что ж… Если вы закончили осмотр, можете идти. Только передайте вашему Президенту, что в политике нельзя и курицу ести, и целку спасти.

— Что это есть «целку», сэр? — не понял Майкл.

— Ничего, ему переведут. Идите.

Майкл встал, направился к двери, но обернулся.

— Извините, сэр… Уговорил ли я вас поехать из больницы на отдых? — спросил он, холодея от своей смелости.

Горбачев мрачно усмехнулся, с издевкой посмотрел Майклу в глаза:

— А что мне еще делать? Ты же не привез мне фамилии, кого расстреливать!

Когда Майкл Доввей вышел из палаты, Горбачев устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Лицо его сразу обмякло и постарело. Черт возьми, даже американцы сигнализируют, что в партии полно батуринцев. Но 80 %?! Откуда они могли взять эту цифру?

Москва, Кремлевская больница.

10.20 по московскому времени.

Традиционное, по четвергам, заседание Политбюро подходило к концу. Когда-то точно так же, в больнице, проводил заседания Политбюро больной Юрий Андропов, но происходило это в другом филиале Кремлевки — в Кунцево, на бывшей подмосковной даче Сталина. При этом сам Андропов тогда лежал, его возили на заседания в кровати…

Теперь на девятом этаже Кремлевской больницы, в большом холле с окнами во всю стену, большим количеством зелени и даже с деревьями в красивых кадках выздоравливающий Горбачев уверенно, хотя и не очень прямо, сидел в кресле — сидячее положение отзывалось болью в груди. Члены Политбюро — Виктор Лигунов, маршал Вязов, генерал Митрохин, Борис Кольцов и остальные — сидели перед ним за большим столом для заседаний, а за их спинами, среди зелени, расположились заведующие отделами и секторами ЦК КПСС, которые имели отношение ко всем вопросам сегодняшней повестки дня. Уже были обсуждены все текущие внешнеполитические и внутренние дела. Венгрия вышла из Варшавского пакта и объявила себя нейтральной страной, Чехословакия и Польша собираются сделать то же самое. Постановили: повысить цены на газ, поставляемый в эти страны по газопроводу «Сибирь-Европа», и взымать плату за этот газ только в твердой валюте… Япония приступила к созданию индустриальной нейтрально-международной полосы на 39-ой параллели, рассчитывая на дешевую рабочую силу из Вьетнама и Китая. Но участвовать в индустриализации советского Дальнего Востока отказывается до возвращения ей Курильских островов. Постановили: с целью оказания давления на Японию предложить Южной Корее несколько выгодных концессий на нашем Дальнем Востоке… В Израиле, в Натании уже несколько лет идут интенсивные секретные разработки парапсихологического оружия, но все попытки КГБ и ГРУ получить хоть малейшую информацию оказались пока безуспешными. Постановили: подсунуть сведения об этих разработках в западные газеты, чтобы западные журналисты бросились в Натанию — авось найдут нового Вануно… Внутри страны: отмена военного положения и восстановление забастовки железных дорог Кавказа и Прибалтики может привести к гибели миллионов тонн овощей, фруктов и других продуктов, предназначенных для снабжения городов, и вызвать восстания городского населения. Постановили: продлить военное положение еще на две недели и одновременно передать армии весь контроль за работой железных дорог…