Завод «Уралмаш».

08.20 по уральскому времени.

Над заводским танкодромом «Уралмаша» висел плотный рев пяти танковых двигателей. Это Андрей Стасов и еще четверо механиков-контролеров гоняли по заснеженным холмам танкодрома пять новеньких «Т-90» — последнее слово советской военной техники, сверхмощное оружие наземного боя, оснащенное японскими компьютерами поиска цели по тепловому излучению, французскими локаторами обнаружения противника в воздухе, израильской аппаратурой, отклоняющей ракеты противника, американским панорамным экраном всепогодного ориентирования и прочими новинками зарубежной техники — ворованной или купленной через посредников. Советскими в этих танках были только ходовая и боевая части или то, что танкисты в обиходе называют «тягой» и «пушкой».

Снять с конвейера новенький танк и прогнать его по танкодрому, а потом прощупать все его рабочие узлы, болты и склепки и, либо с точным указанием дефектов вернуть танк в сборочный цех, либо принять акт о приемке «тяги» и отогнать танк в цех консервации, — в этом и состояла работа Стасова и его четырех коллег. Вот и сейчас пять танков мчались по танкодрому, сдирая гусеницами выпавший за ночь снег, оскальзываясь на ледяных проплешинах, взметая в небо комья смерзшейся земли, взбираясь на почти отвесные склоны и скатываясь с них. Со стороны могло показаться, что водители устроили какой-то адский аттракцион. Но на самом деле каждый контролер почти не видел остальные танки, но лишь краем глаза следил, чтобы случайно не выйти за границу своей зоны, а сам целиком — и слухом, и внутренним зрением — обращен внутрь своего танка, к реву его двигателя, скрипу гусениц, податливости рычагов управления.

Недоумевая — не затевают ли ребята чего против них, контролеров, но, черт возьми, не могут же контролеры выпускать с завода некачественные танки, это не обувь, которую можно оформить вторым или третьим сортом, — Стасов въехал в открытые ворота цеха, заглушил двигатель, выбрался через башенный люк из танка и спрыгнул на цементный пол цеха, снял с головы шлемофон. И как-то странно ему показалось, что никто из работяг на конвейере не повернулся в его сторону, не взглянул даже. Обычно, вся бригада бросает работу и ждет, что контролер скажет, много ли дефектов и на сколько они серьезны, нельзя ли просто отлаяться от контролера, глоткой взять или всем вместе поднять контролера на смех. Со Стасовым эти номера у них редко проходят, но сейчас именно такой случай — при словах «шорох в коробке передач» полбригады начнет хохотать… Но почему же никто не глядит на него, даже горластый Степан Зарудный стоит на конвейере спиной к Стасову, работает и словно не видит, что рядом с ним танк остановился…

— Эй, мечтатель! — крикнул ему снизу Стасов.

Степан медленно, словно бы вынужденно, повернулся. Это был высокий сорокапятилетний мужик, жилистый, с длинной шеей, крупным кадыком и большими прокуренными зубами. Хотя Зарудный был круглый и стопроцентный русак, над «казбечиной», постоянно прикушенной его крупными зубами, нависал такой огромный нос, какой рисуют только в газетных карикатурах на израильских сионистов. А над этим «рубильником» сияли совершенно неожиданные на таком лице голубые глаза — настолько голубые, что просто смерть бабам. При таких глазах, пепельном чубе, мощной глотке, звании майора в отставке и почти баскетбольном росте, Степан Зарудный был еще и мастером своего дела — как по сборке танков, так и по части баб, а потому — жутким нахалом, матерщинником и горлохватом. Поэтому назвать его «мечтателем» было все равно, что назвать скунса фиалкой.

Но, как ни странно, никто не отреагировал на шутку Стасова, а горластый Степан, отведя глаза, сказал коротко:

— Слушай, Андрюша…

— Ты че это? — изумился Стасов. — Вежливый! Заболел, что ли, от китового мяса? — и он оглянулся, ожидая если не смеха, то хотя бы смешка на конвейере. Отвратительно-сладкое китовое мясо, которым недавно заменили в рабочих столовых свинину и говядину, стало теперь шутливым оправданием всего — от снижения производительности труда до потери потенции.

Однако и этой шутке никто не улыбнулся, а несколько рабочих, повернувшихся, было, к Стасову вполоборота, тут же отвели глаза и усердно принялись за свою работу.

— Вот ударники! — усмехнулся Стасов и кивнул Степану на танк. — Шорох в коробке передач.

— Хорошо, Андрюша. Оставь, мы посмотрим…

Даже если бы Степан запустил в него сверху гаечным ключом, Стасов не оторопел бы так, как от этой кроткости горластого Степана. Недоверчиво переводя взгляд со Степана на рабочих — да что это с ними сегодня? или разыгрывают? — Стасов топтался на месте, не зная, садиться ли ему в следующий танк или еще раз объяснить Степану про шорох в коробке передач…

И в этот момент громкий, надрывающий душу женский крик, расколол монотонный рабочий гул цеха.

— Андре-е-ей!!!

Стасов резко повернулся. Это был голос его жены Иры, но так — ТАК — она не кричала даже при родах.

— Андре-е-ей!!! — она бежала к нему из боковой двери цеха, бежала вдоль конвейера, на котором стояли работяги в серых спецовках — мужчины и женщины, и все они смотрели теперь на нее, бросив работу.

— Андрей!..

«Наташа!» — это было первой и единственной мыслью Стасова, пока он смотрел на жену, бегущую к нему в одном платье и в домашних тапочках. Именно потому, что ТАК кричать Ира могла только из-за дочки, ноги у Стасова сразу стали ватными, и он не бросился навстречу Ире, а стоял — молясь, молясь чтобы он ошибся! — думал только одно: «Нет! Нет! Только не Наташка!..»

— Убили! Наташу убили! — Ира рухнула к нему на грудь и забилась в истерике.

— Кто убил? Где? — сухими губами и помертвевшим голосом спросил Стасов, все еще думая, что жена, конечно, преувеличивает.

— Милиция! Убили и забрали в девятнадцатое отделение! И не отдают! Даже не показывают! У-у-у-у!.. — выкрикивала Ирина, рыдая и подвывая.

— Подожди, не вой! — с досадой сказал Стасов жене, чувствуя даже неловкость за такую сцену на глазах у всего цеха. — Что значит «убили»? Ну, забрали в милицию…

— Убили, я тебе говорю!!! — крикнула ему в отчаянии Ирина.

Степан Зарудный спрыгнул с конвейера и сказал негромко:

— Это правда, Андрей. Они ее убили. Гусько, поди сюда! — позвал он парня, который только что, на сходке у цеховой курилки, что-то взахлеб рассказывал толпе митинговавших рабочих. — Расскажи…

— А че рассказывать? — удрученно сказал Анатолий Гусько, отбрасывая с лица козырек-«намордник» маски сварщика и переступив со своей правой ноги на левую, протезную. — Мент толкнул ее, а она головой о стенку…

Глядя на Гусько, но думая о чем-то своем, Стасов негромко спросил у жены:

— Где она?

— Я же говорю: в 19-ом! Но они меня не пустили даже!..

Стасов разом отстранил от себя жену, как отодвинул. Одним прыжком запрыгнул на высокую гусеницу танка и в следующее мгновение уже исчез в башне. И, практически без промедления, танк взревел двигателем, задним ходом рванул из цеха, вылетел во двор, резко затормозил одной гусеницей, разворачиваясь на ходу, и, выбросив через выхлопные горловины облака копоти, на предельной скорости помчался к заводской проходной, к ее стальным воротам. Это произошло так быстро, что никто не успел ни крикнуть, ни рвануться следом. Даже вахтер, от безделья игравший у ворот с собакой, не успел среагировать — не только не преградил дорогу танку, но и сам не отпрянул в сторону. Танк, на ходу разворачивая пушку назад, пронесся в миллиметре от лица вахтера, собака чудом выскочила из-под гусеницы, а танк всем своим сорокатонным весом сходу саданул в стальные ворота проходной, вышиб их, несколько метров проволок их на себе, но сбросил на крутом повороте и понесся дальше по улицам.

— Эй, куда?! — запоздало заорал вахтер, зачем-то дал из автомата очередь в воздух и побежал в свою будку звонить по телефону и поднимать тревогу.