Защитники злосчастного армейского руководства в свою очередь выдвигают ряд аргументов, объясняющих сравнительно высокие британские потери.
1. Британской армии приходилось атаковать, в то время как немцы (и турки в Галлиполи) имели возможность вести бой от обороны. Новое оружие вытеснило солдат с поля боя, загнав их в окопы и блиндажи. Используя мощь артиллерии, можно было прорвать оборону противника, однако этим успехом часто не удавалось воспользоваться. Артиллерийские снаряды так вспахивали землю, что становилось чрезвычайно трудно перетаскивать орудия вперед на новые позиции, чтобы затем под их прикрытием иметь возможность продолжить наступление. В результате атаки часто срывались, а противник при этом быстро подвозил подкрепления по железной дороге. Террейн сравнивает атакующую армию с боксером, у которого загипсована нога, — сильным, но медленным{1575}. Так было почти везде, по словам Фуллера, “главными врагами на всех фронтах были пуля, лопата и проволока”{1576}.
Нельзя сбрасывать со счетов и технические трудности со связью и управлением{1577}. В 1914 году у Британских экспедиционных сил не было полноценных средств для воздушного наблюдения, аэрофотосъемки и сигнальной связи. Карты были неточными. Линии связи обрывались на передовой, так что стоило войскам продвинуться вперед, их местонахождение оказывалось неизвестным. Во время битвы можно было принимать любые меры предосторожности — например, зарывать три параллельных кабеля на трех разных маршрутах, — однако вражеские снаряды все равно обычно разрушали линии связи. Соответственно, генералам приходилось полагаться на неполную информацию, получаемую от вестовых{1578}. Радиосвязь и сложные системы сигналов появились у военных только в 1918 году. Недоразвитость технологий связи, бесспорно, увеличивала потери атакующей стороны{1579}. Холмс писал: “Характерные особенности Западного фронта были связаны не только с возросшей убойной силой оружия, но и с отставанием технологий связи от оружейных. Между тем оборонявшиеся опирались на собственные коммуникации. Поэтому им всегда было проще вызвать подкрепления в случае неудачи, чем атакующим, которые были растянуты по наждачной поверхности поля боя, закрепить успех”{1580}.
2. Англичанам неоднократно приходилось переходить в наступление без должной подготовки: по необходимости поддержать союзника. БЭС не начали бы плохо подготовленное наступление в 1915 году, если бы не было (по выражению Китченера) “сомнений в том, как долго они [русские] смогут выдерживать удары Германии”{1581}. Китченер также предупреждал кабинет, что “нельзя без серьезных и, возможно, фатальных последствий для союза отказать Жоффру в сотрудничестве, которого он ожидает”{1582}. Как утверждал в январе 1915 года Эшер, “французы великолепны, но они не выдержат давления больше определенного”{1583}. Очень характерно, что в марте 1915 года, когда Франция отменила наступление на хребте Вими, которое должно было совпасть с британским наступлением у Нев-Шапель, сэр Джон Френч все равно решил атаковать, чтобы доказать свою готовность “к верному и сердечному сотрудничеству”{1584}. Аналогичным образом дату, время и место наступления на Сомме определяли французы, а не Хейг, который предпочел бы атаковать во Фландрии.
Так продолжалось и в 1917 году. Чартерис оправдывал Третью битву при Ипре тем, что французы могли “дрогнуть”, если бы британские войска были переброшены на другое направление (в Адриатику, поддержать слабеющую Италию, как хотел Ллойд Джордж){1585}. Британская армия не могла завладеть стратегической инициативой — то есть начать определять самостоятельно, где и когда атаковать, — до самых Мессин в июне 1917 года. Однако сама по себе независимость не помогла бы англичанам выиграть войну. Необходима была полноценная координация усилий между союзниками. Британская армия смирилась с тем, что континентальные операции требуют единства командования при французском верховенстве, только перед лицом германского наступления 1918 года{1586}. Впрочем, даже после этого возникали определенные трудности: например, американцы под командованием Першинга не хотели объединяться с союзниками и подчиняться Петену, чем лишали себя возможности воевать под руководством более опытных командиров{1587}.
3. Британская армия — в отличие от германской — не была предназначена для континентальной войны. В июне 1919 года Хейг вспоминал: “Мы вступили в войну неподготовленными… До самого ее конца мы отчаянно пытались наверстать упущенное”{1588}. Например, в мирное время существовал только один корпусной штаб, что отчасти было связано с финансовыми ограничениями, а отчасти с нежеланием вводить дополнительные уровни командования между ставкой главнокомандующего и БЭС{1589}. Алленби, приняв командование кавалерийской дивизией, обнаружил, что у него нет постоянного штабного офицера. К нему их прикомандировывали, но они не имели нужного опыта{1590}. Таким образом, британские генералы с самого начала были вынуждены импровизировать.
Однако дальше оправдания перестают работать. Беда заключалась в том, что традиции британской регулярной армии препятствовали успешной импровизации. Командная система основывалась на повиновении вышестоящим и недоверии к подчиненным. Офицеры продвигались по службе благодаря связям, и личный конфликт мог погубить карьеру{1591}. Все это часто имело серьезные последствия. Когда против исходного плана битвы на Сомме, предложенного Роулинсоном, выступил Хейг, Роулинсон не смог отстоять свою позицию, и в итоге восторжествовали самоубийственные идеи Хейга о прорыве. Как говорил сам Роулинсон, “неограниченное наступление — рискованный шаг, но раз этого хочет Д[углас] Х[ейг], я готов сделать все возможное в разумных пределах” [sic]{1592}. Командующий армией не решился спорить с главнокомандующим несмотря на то, что на кону были десятки тысяч человеческих жизней{1593}. Так это и работало — на всех уровнях. Приказы спускались сверху вниз и проходили по всей цепочке командования. В обратном направлении почти ничего не поступало. В результате офицеры, сержанты и солдаты привыкали “ждать распоряжений”. По словам Дж. М. Борна, если во время битвы германские обстрелы нарушали связь, англичан “разбивал паралич”. Вполне уместно будет описать это в терминах управлениях производством как систему линейного менеджмента, в которой отсутствовал механизм, передающий наверх мнения менеджеров среднего и низшего звена{1594}. Отчасти именно поэтому сторонникам технократического подхода к войне было трудно преодолеть сопротивление тех, кто традиционно считал главными в военном деле моральные, а не материальные факторы{1595}. В итоге моральному духу, храбрости и дисциплине уделялось слишком много внимания, а огневой мощи — слишком мало{1596}.
