Вокруг огромного, цивилизованно сморщенного «по-домашнему» сосала, сидело на шишках трое старых, седых дакнусов: один самец и две самки. Я уже достаточно знал из жизни моего-чужого народца для того, чтобы определить: это были почётный яйценосец, выносивший наибольшее количество детей, самая голосистая самка и шаманка, у которой не было ни бубна, ни перьев, ни детской милашечности моего супернаглого знакомца. У стен кучно толпились остальные сородичи, и только мы с супружницей стояли в отдалении и держали возбуждённых, перепуганных детей. Обниматься никто не лез — толпа сдержанно шумела. Наконец кто-то не выдержал и закричал громким тонким голосом:

— Ты где была? Ты кого привела?! Это не дакнус!!!

— Кого надо — того и привела! — бойко закричала в ответ Тенго, делая шаг вперёд и сжимая кулачки. — Я замуж вышла, как ты и хотела!

— Это моя сестрица, — виновато пояснила шёпотом.

— Я вас с ним домой не пущу!!!

— Больно надо, у нас свой дом!!!

Поднялся гвалт, в котором преобладало гудение. Усатые пушистые звери со всех сторон кричали и жмурились, Карл и Клара громко пищали, мы их крепко прижимали к своим животам. Меня со всех сторон щупали ультразвуковыми волнами и тут же отдёргивали невидимые щупальца. Но вот почётный яйценосец обернулся к собранию, звонко захлопал перепончатыми лапами, и шум постепенно стих. Тогда со своей шишки поднялась сухая старая тётка и заголосила:

— Не-ет такого закона, чтобы брать в мужья инородцев! Я против! У-убирайтесь к его родне-е!

Мне казалось, что я сейчас оглохну от поднявшегося гама, если бы можно было отключать слух — я бы отключил.

— Его знают Хранители! — закричала старейшине супружница так громко, как я ещё не слышал. — Он выносил два яйца и родил детей в Первоприюте! Сам вечный их вытащил песней и велел нам плыть к своим!

Все крики сразу стихли и, наконец-то, поднялась шаманка. Чуть прихрамывая, она подошла прямиком ко мне и уставилась снизу вверх.

— Нагнись-ка, — хрипло сказала она.

— Делай, что велит, — кивнула Тенго, и я нагнулся носом к носу, морщась от боли в ушибленной заднице — кажется, сместился диск.

Шаманка ткнулась усами мне в усы и отпрянула, как ошпаренная. Чуть подумала, и ткнулась снова, видимым усилием воли заставляя себя высматривать что-то новое.

— Он из кожаных, — вынесла затем вердикт негромким скрипучим голосом, совсем не похожим на нежный голосок первошамана. — И Хранителей Крови получил по ошибке. Откройте рты, — велела она.

Мы с Тенго оскалились, показывая зубы. Шаманка прищурилась на них, пальцем раздвинула грызла детей и заглянула туда, — Тенго говорила, что наши особо зубатые, — затем кивнула и обернулась к публике.

— Есть легенда, — проскрипела она, — что перед вылуплением мирового яйца опять появятся дакнусы с зубами, и будет это началом конца времён. Постепенно такими станут все, как было в древности, чтобы пережить с Хранителями грядущие тяжёлые годы.

Дакнусы опять возбуждённо зашумели.

— Трудности приходили и раньше в Мировое яйцо, — продолжила шаманка, — они придут снова по воле Первосупругов, а наш народ всегда приспосабливался и выживал. Но. Есть одно но.

— Какое? — вопросил почётный яйценосец, поудобнее усаживая в шишку свой широкий старый зад.

— Да, какое? — наперебой закричали из толпы.

— Сперва вернутся искрители.

Шаманка значительно подняла нос, всем своим видом показывая, что до конца времён далеко, ведь мы не те, кто надо.

Трысь! Тенго лишь моргнула и эффектно щёлкнула перепончатыми пальцами. Маленькая белая молния врезалась в живую, мягкую стену. Обугленная губка камнем шлёпнулась на пол и больше не шевелилась. Все потрясённо уставились на милую, открыв беззубые рты, и только огромный цефалот совета, кажется, не растерялся — в центре, где вокруг сосала сидели старейшины, прямо на глазах вспучилась и вылезла ещё одна шишка, словно прыщ созрел, и была она вся пупырчатая, как наш собственный дом. Старый цефалот, обладающий собственной родовой памятью и памятью многих почивших старейшин, узнал электрический разряд и принял его. А раз теперь есть искритель — должно быть и его место в совете, как было в Первоприюте, откуда его унесли, наверное, деткой…

— Мы два в одном, как шампунь с кондиционером, — пошутил я, чтобы разрядить обстановку. — Принесли и зубы, и искру.

Но никто не рассмеялся — просто не могли пока переварить.

— И не только! — вставила Тенго. — Мы привезли из Первоприюта редких рыб и моллюсков. МУ ЗЕЙ НЫХ! Наша община их снова разведёт! Я тако-го расскажу!!!

— Это что же получается, — сказали из толпы, — эта сестрица — искритель, а мы — на пороге тяжёлых времён?

— Выходит, что так! — веско бросила голосистая тётка.

Снова поднялся шум и крик, и я отнюдь не сразу понял, что община ликует, сперва испугался, думал, что случился массовый плач и вой. Только когда все обступили нас, стали трогать лапами и нюхать носами, стараясь ткнуться усами в усы, понял, что нас приняли, нам рады.

Они гладили наших детей, а те визжали от ужаса, но кто-то притащил рыбий жир, сунул им в грызла по куску, и дети умолкли. Они называли свои имена, которые я тут же забывал, и спрашивали моё имя. Один самец спросил, чем я займусь: буду обрыблять или пойду на водоросль? На водоросли дакнусов не хватает, сообщил он, торопясь, а компания — ух какая весёлая, одни самцы, почти все холостёжь! Они тайком понемногу ставят стебли бродить в увечной кувшинке и всегда навеселе, но порою кто-то выпадает с яйцами, потому и не хватает лап и носов. Другой, немолодой, походу местный сумасшедший, прижался к моему уху ртом и тихо прогудел:

— Не хочешь яйца носить — не поворачивайся к жене спиной…

— Красавчик, какой ты большо-ой! — восхищённо крикнула незнакомая самка, её тут же оттёрли в сторону.

— Все кожаные — глупцы! — заявила другая. — Молодец, что оброс и женился. Честь тебе, яйценосец!

Рядом точно так же тормошили Тенго. Ей лезли в рот, посмотреть и потрогать зубы, просили укусить и показать искру.

— Ударь меня блескавкой! — вопила какая-то голосистая дура, возможно — та самая сестра. — Ударь несильно!

— Отложи в меня искристое яйцо-о! — вдруг раздалось.

— Я тебе отложу, мало не покажется! — рявкнул я, оборачиваясь, и голос умолк.

Ишь какой хитрый выискался. На чужой каравай сосало не раззевай! Зато Тенго улыбалась во всю пасть. Кажется, ей нравились поднявшиеся гвалт и суматоха, она бойко гудела в ответ и всем давала подержать Клару. Я впервые подумал, как скучно и тихо, должно быть, ей жилось со мной.

— Возьмите рыбу из общих запасов, да пото-олще! — велела голосистая старейшина, легко перекрикивая общий шум. — Тащите улиток и камни! Несите креветку и черепа-ашьи яйца! Эй, холостёжь, у вас бродилые водоросли, я знаю! Сегодня мы празднуем возвращение сестрицы Тенго и начало конца времён!

Отовсюду загудели и затрещали, и я тоже погудел со всеми вместе, хоть и чувствовал какой-то дискомфорт: мои прежние знакомые вряд ли радовались бы, узнав о грядущем конце времён.

Кто-то коснулся моего плеча — старая шаманка звала в сторонку. Я передал Карла незнакомой самке, схватившей его с радостным гулом, и пошёл с шаманкой.

— Что сказал тебе вечный? — проскрипела та.

— Что хочет пломбира, — я пожал плечами, — или ядерный взрыв.

— Так дай, что обещал. Вечного обмануть можно, но только раз, как некоторых грибов поесть, у-у-у!

Знать бы ещё, как это сделать…

Но меня волновали и другие вещи.

— А ты тоже умеешь обращаться к Хранителям крови и почвы? — аккуратно спросил я. — Чтобы те породили невидимых убийц, способных уничтожить целый вид?

Шаманка со скрипом загудела, смеясь.

— На такое сейчас никто не способен, разве что все шаманы соберутся на бдение. Или вечный. Я кровь запеть могу, ящера усыпить, детей вынуть из самца да яд вывести, — она внимательно посмотрела на меня. — И вправить хвост. Повернись?