Шульга затушил тлеющие угли, едва забрезжил рассвет. Проверил сетевые мины по периметру — нетронутые, заряженные. После грозы лесным хищникам хватало мертвечины и свежей, и с душком, как и ослабленных, согнаных с пастбищ травоядных. К ним никто не лез, однако со стороны затопленной низины временами доносился рёв и плеск — это пировали сапоги байкеров, портфели чиновников и сумочки дорогих блядей. Ссорились за падаль куртки, пояса и понтовые жилеты вычурных модников. В старые времена Шульга поднял бы всю артель на ловлю, такие деньги пропадали, он, несомненно, так и сделает на следующий паводок, а пока пусть ящеры жиреют и растут весёлые. Быть может, с ними развлекался и сотрудничек, кто его знает. Вспомнив о сотрудничке, он снова стал думать о ловушке. Раз уж зверя не брали новомодные приспособы с препаратами, стоило достать из каморки старый добрый способ примитивных волосатых предков, ведь дикие, но хитрые реликтовые гомо чем-то пользовались для поимки большого и злого зверя, с коим немало соседствовали…

Дядя Кроля встал бодрячком; умаявшись намедни, старый вохровец выспал всю ночь, как ни в чём не бывало. Жрать хотелось обоим, но из пищи чудом остались одни только галеты, да ягоды нашлись прямо у стоянки, большие и чёрные, вроде ежевики, Алексей их первым заприметил, но оставил на потом, а когда вернулся с обхода, оказалось, что мудак все кусты социализировал — обожрал. Вдоволь было только воды — её фильтровали и пили. Фильтров вояки не пожалели, и те, в отличие от пайка, не потерялись.

— Будем копать яму, — сказал Шульга, худо-бедно подкрепившись галетами с холодной водой.

Место он выбрал рядом с затопленным оврагом, со стороны которого никакому зверю без шума не подкрасться, под раскидистым деревом сродни краснолистному дубу, с крепкими сучьями и выпуклыми могучими венами, уходящими в землю. Травяной дёрн с тугими колтунами корней сняли и отложили. Почву, жирную, всё ещё напитанную влагой, тем не менее получалось копать. Дядя Кроля работал лопатой — накидывал землю в брезентовый мешок, а Шульга утаскивал и делал насыпь метрах в пяти. Пока вырыли нужных размеров ловушку — оба устали как собаки и были грязны как свиньи. Пот густо катился со лба Шульги и капал с носа, застревал в бороде, тоже потеющей и мокрой, хорошо хоть защитные костюмы дышали — кожные выделения впитывались и сохли сами по себе.

Насыпь Алексей сформировал в виде подковы и тоже закидал дёрном и ветками — вполне себе холмик вышел, если не осматривать со всех сторон. Сели отдохнуть и пожрать в крайний раз — галеты закончились тоже.

— Яма в библии — метафора греха, — сказал Шульга не пойми зачем, он устал, был голоден и не выспался, вот и трепался, хотя лишь недавно «с едой» говорить не хотел. — И сети тоже. Охотники, ловцы — метафора людей, вводящих в грех других. Им противопоставляются пастухи, берегущие овец, словно те их не режут и не едят. Мне всегда это казалось несправедливым в корне. Порождение ума завистливого человека, всего лишь неспособного к охоте.

— Я атеист, — как нечто важное и достойное уважения сообщил дядя Кроля. — Любая религия — отупляющий опиум.

Теперь он походил на плод инцеста лисьего чучела с облезлым травоядным, даже печенье грыз по-кроличьи, мелко откусывая вставными зубами.

— Моя цыганская бабка была верующей и пела в церковном хоре, — Шульга пожал плечами. — Что ей, в принципе, не мешало гадать на картах.

— И что, совпадало?

— Всегда. Она ловко искала потерянные предметы и пропавших людей. Жив или мёртв, где пропал и когда вернётся.

Дядя Кроля вздохнул. Лицо его внезапно стало внимательным, словно он прислушивался к чему-то, неслышному Шульге. Он хлебнул воды из фляги и вдруг схватился за живот.

— Что-то мне нехорошо, — сказал дядя Кроля, вскочил и побежал в кусты, откуда вскоре донеслись характерные звуки расстройства кишечника.

Отличное социалистическое достижение! Шульга мгновенно осмыслил и его окатило злостью.

— Что, еблан старый, утренние ягодки пришли? — спросил он. — На хуя ты выжрал все, тупорылый скот?

Ярился он напрасно, только силы тратил. Дядя Кроля стонал и каялся, что ещё больше Шульгу заводило — он потерял работника. Строгать дубовые колья и вколачивать их в колоду дядя Кроля больше не мог, а бесконечно либо дрыстал, с каждым разом прячась все хуже и ближе, либо стонал на земле и держал обеими руками свои старые кишки в объёмном всё ещё животе.

Шульга досадовал, что приходится работать, да ещё и одному. К счастью в рюкзаке нашлась последняя, крайне полезная заначка — глазные капли от сухости склер, одним из компонентов которых выступал старый добрый фен. Он стимульнулся и принялся вкалывать: строгал, закапывал, вколачивал колья в дно ямы. Затем пинками поднял болящего, вместе подвесили на сук и закрепили «паучьей» верёвкой колоду. Свободный конец верёвки он протянул за свеженасыпанный холм.

Опробовал, легко ли держится, не заедает ли ловушка: стоило дёрнуть за конец верёвки, тяжелейшая сырая колода, утыканная острыми кольями, срывалась с сука и летела прямо в яму, словно зубатая пасть захлопывалась — ам! Регенерирует вурдалак или нет, но с колодой ему не убежать. До темноты закончили: всё приладили как следует, яму закрыли тонкими ветками и дёрном, вышла идеальная полянка для пикника: не знаешь, что перед тобой — непременно ступишь. Осталась кульминация, и Алексей закапал глаза ещё раз.

— А это что за верёвка? — спросил дядя Кроля, поднимая оставшийся моток «паучки».

— А это для приманки, — ответил Шульга, утирая амфетаминовые горькие слёзы.

— Кто станет приманкой? — обычным голосом спросил несообразительный дядя Кроля.

— За это мы проголосуем, — сказал Алексей, наконец-то проморгавшись. — А поскольку нас только двое, то с нами будет голосовать мой ствол.

Он резко повернулся, выхватил из кармана глок и дважды, вроде бы не целясь, нажал на спусковой крючок. Колени дяди Кроли взорвались, во все стороны полетели клочья защитного костюма, кровь оросила его бёдра и голени. Дядя Кроля протяжно завизжал и рухнул как подкошенный, но тут же приподнялся, с изумлением глядя расширившимися глазами на собственные искалеченные ноги. Затем потянулся и ощупал торчащие из ран осколки костей — рука дрожала.

— За что-о-о?! — взвыл дядя Кроля. — За что-о-о?!

Шульга подскочил к нему, пусть и не так споро, как выхватил пистолет, но всё равно очень быстро, повалил на живот и под вопли стянул за спиной руки. Приманка обосралась, дерьмо комбез держал, но вонь просачивалась.

— Ничего личного, — пояснил Шульга, привязывая к искалеченной ноге тот самый моток паучки. — Просто я тут песню сочиняю и подпевка нужна, понимаешь?

Он подёргал за верёвку и тонкий вой сменился громким воплем: приманка начала свою работу. Алексей быстро оглянулся по сторонам и спрятался в засаде, за насыпью. Так и сидел, с винтовкой в ногах, держа в каждой руке по концу двух верёвок, не перепутать бы. Смотрел по сторонам, слушая притихший от выстрелов и криков лес. Дядя Кроля не затыкаясь выл визгливо и жалобно, извивался как гусеница в попытках облегчить страдания. Однако, вскоре эта музыка Шульге надоела.

— Но-о-очь диво лунная, ясная, звёздная,

Видно — хоть в глаз попадай… — громко запел Алексей, перекрывая голосом крики. --

Выйди добыча, добыча серьёзная,

Хоть на минутку, давай!

Петь его учила всё та же бабушка, в двенадцать лет голос сломался, но был неплох до сих пор — в ноты он попадал.

— Ся-адешь в тумане ты тенью зловещею

Нюхать, где сочная плоть.

Я притаюсь за приманкой трепещущей,

Над господами господь!

Он дёрнул за верёвку, привязанную к ноге, и дядя Кроля взорвался высоким визгом, как раз в тему.

— Ты не тревожься, что лапки когтистые

Смочишь в сырую росу…

Я тебя милого, зверя пушистого

Сам на руках понесу!