Пока мы не разговаривали. До определенного момента. И я никогда не буду подталкивать его говорить о том, о чем он не готов говорить. Я подожду. Я могу быть терпеливой. Ведь привыкла к этому. Тот факт, что он каждую ночь забирается в мою постель, говорит мне, что он все еще мой. Он не готов расстаться с тем, что у нас есть. И я тоже. За последние несколько недель я много думала об этом. Я всегда отвечала девочкам, что у меня все хорошо, когда они спрашивали, как у меня дела.

Чего я не понимаю, так это отсутствия секса. В смысле, у нас ведь он действительно хорош. Большую часть наших отношений мы просто занимались сексом. Все эти свидания и то, что мы единственные друг у друга — что-то новенькое. Но секс? Для нас это как вторая натура.

Или может, я позволила себе расслабиться и пристрастилась к его члену, и все эти мысли о том, что сейчас у меня его нет, доводят меня до белого каления. А может, это моя дурная голова говорит мне, что если мы займемся сексом, то найдем способ вернуться друг к другу. Вернуться к тому, что было раньше.

Я понимаю, насколько глупа эта теория, и что я не должна полагаться на секс, чтобы решить любые проблемы в наших отношениях. Я также понимаю, что мне не следует использовать секс как инструмент общения, но это отчасти так. Когда мы близки, я чувствую связь иного рода. И, честно говоря, мне нужна эта связь прямо сейчас. Она мне необходима.

Вот почему сегодня вечером, когда он заходит в мою спальню, я еще не сплю. А сажусь на кровати. Включаю прикроватную лампу, и его шаги замедляются. Его глаза путешествуют по всему моему телу, после чего останавливаются на моем лице.

— Что случилось? Почему ты не спишь? — спрашивает он.

— Что случилось? — Смеюсь я. Мы не разговаривали друг с другом неделю, и он спрашивает меня, что случилось? — Гейб, что мы здесь делаем? Ты пробираешься в мою квартиру — в мою постель — каждую ночь. Засыпаешь, а потом сбегаешь до того, как я просыпаюсь утром.

— Хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает он. Надо заметить, что он говорит это, снимая ботинки. Этот человек не намерен уходить.

— Мы оба знаем, что нет.

— Так, в чем проблема?

— Как долго это будет продолжаться? Ты не разговариваешь, не трахаешь меня, — спрашиваю я его.

— Так вот в чем дело? Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, Дейзи?

— Да. Нет, то есть я хочу. Но нет, дело не в этом. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной, Гейб. Хочу исправить то, что сломано.

— Ты солгала мне. Я спросил тебя, что за гребаные шрамы на твоем теле, и ты, блять, солгала мне. О чем еще ты лгала?

— Мои шрамы — это мое личное, Гейб. Это часть меня. Ты не должен о них ничего знать. Что бы со мной ни случилось, это в прошлом, и я бы хотела, чтобы оно осталось именно там. Я исцелилась. И не позволю себе стать такой жертвой, которая никогда не оправится. Я солгала тебе, потому что мне легче сделать это, чем рассказать кому-либо правду. И, давай посмотрим правде в глаза, я не единственная в этих отношениях, кто постоянно что-то скрывает. Лжет, — напоминаю я ему.

Глаза Гейба пронизывают меня насквозь. Он что-то ищет. Что? Понятия не имею.

— Я никогда тебе не лгал, — наконец говорит он после того, как, кажется, целых десять минут внимательно изучает каждую мою черточку.

— Ты все время лжешь мне. Умолчание правды — это все равно ложь. Каждый раз, когда ты говоришь, что это семейное дело. Или это не то, о чем тебе стоит беспокоиться. Так ты лжешь мне. А как насчет того, что ты мне ничего не рассказываешь? Это тоже ложь. И что бы ты ни делал для семьи. — Я использую кавычки, которые показываю пальцами. — Потому что я понятия не имею, чем ты на самом деле занимаешься. Я понимаю, что это не мое дело. И меня это устраивает, но давай не будем притворяться, что ты не врешь мне каждый чертов день, Гейб.

— Это другое. То, о чем я тебе не рассказываю, Дейзи.… Блять, в половине случаев я и сам не хочу об этом знать. Поверь, ничего хорошего в этом нет. Это дерьмо отвратительное. Полный пиздец. И я не буду тем, кто вдалбливает тебе в голову подобные образы того дерьма, которое мне приходится видеть каждый гребаный день. Я не рассказываю тебе, потому что пытаюсь защитить тебя от попадания в мир, в котором живу. От того, чтобы ты последовала за мной прямиком в гребаный ад. Потому что тебе там не место.

— Уверена, для этого уже слишком поздно. Потому что, видишь ли, я уже влюбилась в тебя. И выхода нет. Я не смогла бы влюбиться в тебя сильнее, даже если бы попыталась. Что касается того, чтобы последовать за тобой в ад, то это мой выбор. А не твой. Если ты настаиваешь на том, чтобы отправиться туда, то угадай, что? Дьяволу, возможно, следует убедиться, что у него наготове простыни из египетского хлопка для меня, потому что есть две вещи, по поводу которых я не стану вести переговоры. Первая — быть с тобой. И вторая — качество моих простыней.

— Ты влюбилась в меня? — Гейб стягивает рубашку через голову.

— Ты же знаешь, что да.

— Вообще-то я этого не знаю, потому что ты никогда этого не говорила. Так скажи это, Дейзи.

— Что сказать?

— Что ты любишь меня. Скажи это, — настаивает он.

У меня в горле встает комок.

— Я только что сказала.

Не знаю, что в этих трех словах такого, но они пугают меня до чертиков. Любить кого-то так сильно, как я люблю этого человека, — значит, дать ему право причинять мне боль. Дать ему власть надо мной и моими эмоциями. А именно этого я избегала всю свою жизнь.

— Нет, не говорила. Скажи это, — повторяет он, забираясь на кровать и устраиваясь на мне сверху. Положив свои ноги по бокам от моих, он нависает надо мной.

Я сглатываю.

— Я люблю тебя, — шепчу я так тихо, что сама едва слышу это. Но Гейб слышит меня. Улыбка — чертовски красивая улыбка — озаряет его лицо. И впервые в неделю, он выглядит… счастливым.

— Я тоже тебя люблю. — Гейб слегка прижимается своими губами к моим. Я наклоняюсь к нему ближе, желая большего, нуждаясь в большем, но он отстраняется слишком быстро. Обе его руки обхватывают мои щеки. — Никогда больше не лги мне, Дейзи.

— А что, если это ради твоей безопасности или твоего же блага? Что, если мне придется имитировать оргазм, чтобы твое эго не пострадало? — спрашиваю я его.

— Во-первых, тебе никогда не придется имитировать оргазм со мной. И я бы знал, если бы ты когда-нибудь попыталась сделать это. Во-вторых, никогда, и я имею в виду, никогда. Если мы хотим, чтобы все сработало, мы не должны лгать друг другу.

— А как же твое умолчание о фактах? Честность должна быть обоюдной.

— Дейзи, как бы сильно я ни хотел рассказать тебе все, ты должна понять, что я не могу. По правде говоря, ты же не хочешь, чтобы я забрался к тебе в постель ночью и начал рассказывать о телах, которые мне пришлось похоронить, или о людях, которых пришлось убить в тот день. Ты не захочешь знать о сомнительных сделках, которые я проворачиваю с людьми, которых бы и на десять футов к тебе не подпустил.

Я моргаю. Я не идиотка. И знаю, что бы ни делали братья Де Беллис, это не законно. Знаю, что они опасны. Смертельно опасны. Но то, что Гейб произнес это вслух, немного обескуражило меня. Не знаю, что чувствую по этому поводу.

Его глаза мечутся между моими, будто он не уверен, что найдет там.

— Скажи что-нибудь.

— Мне не нравится то, что ты делаешь. Я не Элоиза. Я не могу жить в этом мире фантазий, где все будет хорошо, а любовь победит всех демонов, которые встанут на нашем пути. И ты прав. Я не хочу слышать об этих вещах. Однако я люблю тебя. И иногда нам приходится принимать хорошее вместе с плохим. В тебе так много хорошего, Гейб, что большую часть времени, когда я с тобой, я забываю о плохом.

— Никогда не забывай о плохом, Дейзи. Это то, кто я есть. Я не могу этого изменить.

— Я и не собираюсь. Но нет ничего плохого в том, чтобы сосредоточиться на хорошем.

— Думаю, нет.

— Гейб.

— Да?

— Думаю, сейчас самое время трахнуть меня. Я слышала много хорошего о примирительном сексе, и мне всегда хотелось его опробовать.