Я никогда раньше не был в таком положении. Я свободен. Плаваю в пространстве. Ни в чем больше не уверен.

Я проверяю холодильник на маленькой кухне. Он заполнен напитками и закусками, хотя обычно домработница выбрасывает продукты и покупает новые, потому что я часто забываю поесть во время работы.

Я готовлю тарелку с фруктами и сыром, наливаю два бокала рислинга, хорошо охлажденного. Отнеся еду на кровать, я вижу, что Мара уже сидит, ее влажные волосы темной веревкой перекинуты через плечо, глаза серебристые в отраженном свете телевизора.

— Хочешь посмотреть фильм? — спрашивает она меня.

Улыбаясь про себя, я ставлю перед ней еду. Мара обладает невероятной способностью воспринимать странное как обычное. Продолжать жить своей повседневной жизнью, что бы с ней ни случилось.

Она набрасывается на еду, запихивая в рот «BellaVitano» и малину.

— Я умираю с голоду, — говорит она без всякой необходимости.

Я ем то же самое, что и она, в том же порядке. Пробую острый ореховый сыр и терпкую малину как одно блюдо. В промежутках потягиваю вино, позволяя ему переливаться во рту. Закрываю глаза, как это делает Мара, и сосредотачиваюсь на еде.

— Это не лучше секса, — говорю я. — Но это чертовски вкусно.

Мара смеется.

Не знаю, смеялась ли она когда-нибудь раньше. Мне нравится, как он вырывается из нее, горловой и довольный.

— С некоторыми людьми это лучше, чем секс, — говорит она. — Но не с тобой.

Я чувствую теплое жжение в груди. Это из-за вина?

— Ты отзывчивый субъект, — говорю я.

— Ты когда-нибудь делал это раньше? — спрашивает она.

Кажется, ей любопытно, но не ревниво.

— Нет, — отвечаю я. — Не так.

— Я тоже, — говорит она без всякой необходимости. Я уже знаю, какими некреативными могут быть мужчины.

— Какой фильм ты хочешь?

Она пожимает плечами. — Я просто просматривала Netflix.

— А как насчет того, который ты упоминала на вечеринке в честь Хэллоуина? Он там есть?

Мара покраснела. — Тебе не стоит его смотреть. Он старый.

— Нет, хочу. Включай.

Она находит фильм с нелепым иллюстрированным постером, напоминающим старые фантастические романы 70-х годов.

Это классическая история о «портале в другой мир». Я смотрю его, как смотрю все - осторожно, как будто потом будет тест.

— Ты считаешь, что это глупо, — говорит Мара, доедая последние ягоды и высасывая сок из кончиков пальцев.

— Нет. Я понимаю, почему тебе это нравилось, когда ты была маленькой.

Мара кивает.

— Я бы сделала все, чтобы исчезнуть в другом мире. Сейчас я смотрю на это, и мне кажется, что это жутковато, когда она - ребенок, играющий с игрушками, а Дэвид Боуи - взрослый мужчина. Я думала, это было романтично. Наверное, мне хотелось, чтобы у меня был кто-то сильный, кому было бы не наплевать на меня.

Я смотрю на ее дикий, эльфийский профиль - бесплотный, как у Дэвида Боуи, и не мягкий, как у юной Дженнифер Конноли.

— Он не совсем заботится о ней, — замечаю я. — Он соблазняет ее. Манипулирует ею.

Мара поворачивает голову и пристально смотрит на меня своими радужными глазами с металлическим отливом.

— Я не хочу, чтобы обо мне заботились, — говорит она. — Я хочу, чтобы меня видели.

Мое сердцебиение учащается, как это бывает только с Марой. Не тогда, когда я злюсь. Не тогда, когда я жесток. Только для нее.

Я был хищником из засады. Я жил, скрываясь и маскируясь.

Каково это - раздеться догола?

Это похоже на уничтожение. Как истребление.

А что, если я ошибаюсь?

Может ли удовольствие от близости перевесить опасность?

Это вопрос, стоящий на обрыве. Я найду дно, только спрыгнув.

Мара смотрит прямо на меня, свирепо, беззастенчиво. Она уверена в том, чего хочет и как это получить.

Я никогда не отказывался от того, чего хотел.

Не ради морали. Не ради законов. Будь я проклят, если сделаю это из-за страха.

Я отнимал жизнь, но никогда не делился ею.

Я чувствую, как моя рука поднимается над одеялом, пересекает пространство между нами, обхватывает изящный изгиб ее челюсти, а мой большой палец ложится на ее полную нижнюю губу.

— Я вижу тебя, — говорю я.

— Я знаю, что видишь, — тихо отвечает Мара. — И я хочу видеть тебя.

— Будь осторожна в своих желаниях.

Она не моргает и даже не колеблется.

— Это не желание. Это требование.

32

Мара

Коул отвозит меня домой рано утром. Я планирую поспать пару часов, а потом отправиться в студию и поработать.

Близость между нами хрупкая, но реальная, как тонкая полоска льда на озере. Я еще не знаю, достаточно ли он прочен, чтобы выдержать вес... но я уже иду по нему.

Он подъезжает к обочине, разворачивает машину так, чтобы я могла выйти с пассажирской стороны.

— Ну, спасибо за... что бы это ни было, — говорю я, наполовину улыбаясь, наполовину краснея.

Я трогаю ручку двери, собираясь вылезти.

— Подожди, — говорит Коул, берет меня за шею и затаскивает обратно внутрь. Он целует меня, глубоко и тепло, с намеком на укус, когда его зубы захватывают мою нижнюю губу, прежде чем отпустить меня.

От поцелуя у меня кружится голова. Его запах прилипает к моей одежде: стальная стружка, машинное масло, холодный рислинг, дорогой одеколон. И сам Коул. Человек и монстр. Сложенные вместе, как осадок, как пирог.

— Увидимся позже, — говорю я, задыхаясь.

— Обязательно увидимся, — говорит Коул, на его губах появляется намек на улыбку.

Осознание того, что он наблюдает за мной в студийную камеру, вызывает у меня извращенное возбуждение. Интересно, что он сделает, если я буду медленно раздеваться во время работы. Если я буду рисовать совершенно голой. Придет ли он ко мне?

Я взлетаю по покосившимся ступенькам к дому.

Еще так рано, что я не слышу ни одного человека, скрипящего на верхних этажах. Еще нет запаха горящего кофе.

Все в порядке - я слишком устала, чтобы болтать. Я с трудом поднимаюсь по двум лестничным пролетам в свою чердачную комнату. Возможно, мне придется поспать больше пары часов. Мое тело настолько разбито, что мысль о матрасе и подушке становится крайне эротичной.

Я берусь за старинную латунную ручку и поворачиваю ее. Она проскальзывает сквозь мою руку, жесткая и неподатливая.

— Что за хрень, — бормочу я, снова поворачивая ее.

Дверь заперта. Изнутри.

В моем затуманенном сном мозгу проносится мысль, что я случайно заперла ее, когда уходила, или что ручка сломана. В этом доме все настолько обветшало, что душ, печь, розетки и плита постоянно выходят из строя. Мы уже давно научились не пытаться дозвониться до хозяина. Либо Генрих чинит то, что сломалось, либо мы просто живем с этим.

В этом случае я, возможно, смогу починить его сама.

Упираясь краем ногтя большого пальца в замок, я покачиваю ручку, пока не слышу щелчок тумблеров.

— Да, — шиплю я, толкая дверь с заунывным скрипом.

Я торопливо вхожу, предвкушая долгое падение на матрас, но что-то останавливает меня.

Кровать уже занята.

Не просто занята - залита. Простыни, одеяла и матрас намокли и капают. На голых досках вокруг - лужи воды.

И там, на подушке... Эрин. Рыжие волосы рассыпались ореолом, влажные и волнистые. Кожа бледнее молока. Цветы обрамляют ее лицо: зеленые ивовые ветви, алые маки, незабудки, такие же голубые, как ее широко распахнутые глаза.

Я пересекаю пространство, падаю рядом с ней, чувствую, как вода впитывается в мою юбку, когда я поднимаю ее холодную белую руку.

Я смотрю ей в лицо, почему-то веря, что она все еще видит меня, что я могу вернуть ее, если буду продолжать звать ее по имени.

Мои крики эхом отдаются в крошечном пространстве, но не оказывают на нее никакого влияния. Она не сжимает пальцы. Даже ресницы не дрогнули.