— Зачем? — требует она.

— Как напоминание. Ты не хочешь забывать. А значит, не хочешь прощать.

Ее зрачки расширяются, как капля масла, растекающаяся по воде.

Я произношу мысли прямо из ее мозга.

— Он перерезал тебе вены. Оставил тебя умирать. Нет... хуже того. Оставил тебя как посмешище. Гребаной шуткой. Он даже не закончил убивать тебя, вот как мало ты для него значила. Он даже не остался посмотреть, как ты умираешь.

Правда в том, что Аластор не стал задерживаться, потому что знал, что не сможет скрыться от меня.

Но я говорю Маре то, что она знает как правду... Человек, который напал на нее, видит в ней меньше, чем мусор. Меньше, чем грязь. Насекомое, бьющееся и умирающее на подоконнике, не достойное даже его внимания.

— Ты причинишь ему боль, Мара. Ты хочешь причинить ему боль. Он заслуживает этого. Если никто не остановит его, он будет продолжать причинять людям боль. Это было бы больше, чем справедливость... Это было бы хорошо.

Мара смотрит на меня, глаза пылают, лицо раскраснелось.

Ангел-праведник перед лицом демона.

— Злые люди всегда хотят оправдать свои поступки, — говорит она. — И не тем, что рассказывают тебе все свои причины. Нет... они хотят давить на тебя, гнуть тебя, ломать тебя, пока ты не сломаешься. Пока ты не сделаешь то, что, как тебе казалось, ты никогда не сделаешь. Пока ты даже не сможешь узнать себя. Пока ты не станешь таким же плохим, как они. Так они оправдывают себя... пытаясь сделать тебя таким же, как они.

Теперь между нами нет пространства. Мое лицо в нескольких дюймах от ее лица, наши тела так близки, что ее и мое тепло излучаются в одном непрерывном цикле, подпитывая ад между нами.

— Ты бы не убила его? Если бы он был здесь, сейчас, такой же беспомощный, как ты в ту ночь?

Она встречает мой взгляд, не дрогнув. — Нет.

— А если бы он не был беспомощным? Что, если это был он или ты?

Она пристально смотрит мне в глаза. — Тогда я бы сказала ему... что на этот раз тебе не удастся подкрасться ко мне. Мы теперь лицом к лицу.

Она все еще думает, что это мог быть я.

Она думает, что я сделал это с ней.

И все же она здесь, сейчас, наедине со мной в этой комнате, на расстоянии дюйма друг от друга, ее губы такие же припухшие и покрасневшие, как мои...

Она более извращенная, чем я когда-либо смел мечтать.

16

Мара

В день выступления New Voices я так нервничаю, что меня тошнит в сточную канаву по дороге на шоу.

Коул сказал, что пришлет за мной машину в 9:00.

В 8:20 я отправилась пешком.

За последние несколько недель я узнала Коула Блэквелла ближе, чем могла себе представить. Мне кажется, я знаю его лучше, чем кто-либо другой в этом городе, потому что только рядом со мной он сбрасывает маску. И это не одна маска, а десятки.

Я наблюдаю за тем, как он поднимает каждую из них на лицо, одну за другой, каждую из которых он подбирает специально для того человека, с которым разговаривает.

Маска моего босса Артура - это маска бизнесмена, эмоционально привязанного к своему молодому протеже - в случае Коула, с оттенком слишком явного романтизма.

Маска, которую он надевает на большинство своих сотрудников, - это маска отстраненного, авторитарного художника. Он заставляет их прыгать от его диких требований, при этом выдвигая достаточно необычные просьбы, чтобы замаскировать то, чего он на самом деле хочет...

Маска, которую он надевает для Сони, - самая поганая из всех, потому что кажется самой интимной. Рядом с ней он демонстрирует свою безжалостность и злой юмор. Он даже признается ей в нелестных вещах. Но потом он поворачивается ко мне, и я вижу, как оживление спадает с его лица, обнажая абсолютную пустоту под ним. Соня никогда не видела этого зрелища, даже на долю секунды. Он слишком осторожен. Он никогда не поскользнется.

Все, что он делает, обдуманно и безупречно.

Я не настолько глупа, чтобы не понимать, что он может использовать маску и на мне. Самую обманчивую из всех, потому что она наиболее приближена к реальности.

Он знает, как хорошо я умею замечать нарушения. Я нервная, чувствительная - мельчайшие детали для меня как сирена. Он знает, что это должно быть хорошо. Настоящее произведение искусства. Иначе меня не проведешь.

Все это говорит о том, что я наблюдаю за Коулом так же внимательно, как он за мной. Я наблюдаю за тем, как он наставляет и инструктирует меня, разрывая мои картины в клочья и требуя, чтобы я работала и переделывала их, постоянно, непрерывно совершенствуя их для выставки. И он прав, вот что, черт возьми, убивает меня, он прав! То, на что он указывает, то, что он говорит мне изменить, я тоже вижу. Я знаю, что мне нужно сделать.

Мы оба видим картину такой, какой она БУДЕТ. Такой, какой она должна быть.

Мы видим идеальное видение.

Чем ближе к идеалу, тем туже Коул затягивает свою петлю вокруг меня. Он думает, что держит меня на привязи, полностью контролируя: в своей студии, на своем шоу, публично известная как его протеже.

С каждым днем он становится все более властным. Пытается занять все больше и больше моего времени. Появляется возле моей работы, знает, когда закончится моя смена, провожает меня до своей студии. А вечером отвозит меня домой. Следит за тем, чтобы я никогда не выходила за пределы его поля зрения без его ведома.

Я вижу, что он делает.

Он планирует заехать за мной в лимузине сегодня вечером, уже одетый к вечеру: он - в то, что выбрал для себя, а я - в платье, которое курьер привез сегодня утром: потрясающее шелковое платье с разрезом до пупка. Элегантное и опасное. То, что вскружило бы голову всем в галерее.

Ну и хрен с ним, я сама выбираю себе одежду.

И никто не будет смотреть на меня сегодня вечером из-за платья с низким вырезом. Они будут пялиться на картину. Потому что картина чертовски великолепна.

Я иду в галерею, надев мини-платье в стиле 70-х и свои любимые сапоги.

Я прихожу туда на полчаса раньше, а не с модным опозданием. Я могла бы зайти туда под руку с Коулом Блэквеллом. Вместо этого я собираюсь увидеть реакцию людей на мои работы. Их настоящую реакцию, когда они не знают, что я здесь.

Полумесяц людей вокруг холста стоит тихо, как богомольцы.

Картина освещена так, как должны быть освещены все картины святых: одним, единственным, ярким верхним светом.

Лицо фигуры повернуто к этому свету, ее тело расположено так, что оно одновременно изящно и изломано, искажено и свободно.

Она пронзена ножами, стрелами, пулями, досками... камень проломил ей половину черепа. Ее бледная плоть напряжена против кожаных ремней, гладких, как алебастровый камень.

Но выражение лица у нее восторженное. Блаженное. Даже благодарное.

Название картины гласит: «Милосердие людей».

Картина написана в натуральную величину. Она висит так, будто вы можете шагнуть прямо через холст и занять ее место в раме.

Новый критик « Siren» указывает на лицо художницы.

Идеальный портрет.

Мой портрет.

— Кто это, черт возьми, такая? — говорит она.

17

Коул

Моя ярость по прибытии в дом Мары и обнаружении, что она уже ушла, уступает лишь отвращению к самому себе за то, что я этого не предвидел.

Я рассчитывал, что она поймет, насколько выгодно будет приехать вместе. Камеры вспыхивают, когда мы выходим из лимузина, каждый из нас источает гламур, богатство и кэш, которые я так тщательно собирал для этого момента.

Вместо этого эта упрямая маленькая идиотка убежала пешком.

Ненавижу, когда она ходит пешком.

Как бы я ни старался скрыть свое наставничество над Марой, это лишь вопрос времени, пока Аластор не увидит нас вместе. Когда он это сделает, скрыть, кто она такая, будет невозможно. Он узнает ее. И впервые в жизни... Я не знаю, что с этим делать.