— Мне не терпится увидеть, что она придумает для New Voices, — говорит она.

Я уже отвернулся к экрану компьютера, наблюдая, как легкая фигурка Мары изгибается и вытягивается, чтобы покрыть краской огромный холст.

Соня замешкалась в дверях.

— Кстати... Джек Бриск увеличил свое предложение по твоему «Olgiati». Он готов заплатить 2,4 миллиона и обменять на тебя своего Пикассо.

Я фыркнула. — Не сомневаюсь.

— Я так понимаю, это отказ?

Я жестом указываю на сверкающую модель солнечной батареи, висящую на почетном месте прямо перед моим столом. Где я вижу ее каждую минуту, каждый день, не уставая от нее.

— Это единственное сохранившееся произведение величайшего мастера итальянского стекла. Его техника до сих пор не превзойдена в современную эпоху. И кроме того, она чертовски красива – посмотри на нее. Посмотри, как оно светится. Я бы не продал его Бриску, даже если бы он вырезал сердце из своей груди и протянул его мне.

— Ладно, Боже мой, — говорит Соня. — Я скажу ему, что оно имеет сентиментальную ценность и ты не заинтересован в продаже.

Я смеюсь.

— Сентиментальная ценность? Наверное, ты права - я купил его на наследство, когда умер мой отец.

Соня замирает. — О, ты купил? Прости, я этого не знала.

— Верно. — Я улыбаюсь. — Можно сказать, я праздновал.

Соня смотрит на меня, обдумывая сказанное.

— Великие мужчины не всегда становятся великими отцами, — говорит она.

Я пожимаю плечами. — Я не знаю. Я не знаю ни одного хорошего отца.

— Ты такой циничный, — печально качает головой Соня.

Мой взгляд уже вернулся к фигурке Мары на экране компьютера.

Толстой говорил, что счастливые семьи все похожи друг на друга, а несчастливые - несчастливы по-своему.

Может быть, мрачное детство Мары и типично, но я все равно хочу узнать ее историю.

Она разжигает мое любопытство, что случается крайне редко в наши дни, когда я не могу проявить интерес ни к кому и ни к чему.

Словно зная, о ком я думаю, Соня спрашивает: — Ты хочешь сообщить Маре хорошие новости или это должна сделать я?

— Ты ей скажи, — отвечаю я. — И пусть она не знает, что это от меня.

Соня хмурится. — Почему ты всегда так не хочешь, чтобы кто-то знал, что ты хороший парень?

— Потому что я не хороший парень, — говорю я ей. — Ни капельки.

14

Мара

Рано утром я наконец смываю кисти и мою руки в сверкающей раковине из нержавеющей стали в углу.

Я работала всю ночь напролет, и теперь мне предстоит обеденная смена. Но я ни о чем не жалею. Эта картина оживает так, как я еще никогда не чувствовала. Я бы хотела продолжать работать над ней прямо сейчас.

Я собираю свои разбросанные вещи, останавливаюсь перед большим зеркалом, висящим на стене, чтобы привести в порядок свои растрепанные краской волосы.

В этот момент я замечаю в отражении то, чего не заметила раньше: камеру, установленную над дверью и направленную в студию. Я хмурюсь и поворачиваюсь лицом к черному объективу.

Зачем здесь камера?

Она что, все время записывает?

Что-то подсказывает мне, что да, записывает.

Я вдруг чувствую себя неловко, вспоминая свое судорожное поведение всю ночь, пока я трудилась над картиной. Я разговаривала сама с собой? Царапала свою задницу?

У меня паранойя, что Коул Блэквелл наблюдает за мной.

Он меня пугает, и я ему ни черта не доверяю. Я не знаю, каковы его намерения, но опыт научил меня, что когда мужчина проявляет ко мне особый интерес, это ни к чему хорошему не приводит.

Уходя, я заглядываю в кафе на первом этаже и угощаю себя одним из латте со льдом, который, как обещала Соня, так хорош. Она не ошиблась - кофе насыщенный и отлично приготовленный.

Сама Соня появляется в дверях, когда я уже ухожу.

Лучше бы она меня не видела, ведь она одета в стильный алый брючный костюм, ее волосы только что распущены, а помада безупречна. В то время как я выгляжу так, будто провела ночь, катаясь в кузове мусоровоза.

Кроме того, если она поговорила с Коулом, то велика вероятность, что она собирается выдать мне документы на увольнение.

— О, Мара! — говорит она, — Ты пришла рано.

— Привет, — нервно говорю я. — Вообще-то я только что ушла. Я работала допоздна - надеюсь, это нормально.

— Более чем нормально. — Она улыбается. — Вот почему у тебя круглосуточный доступ.

— Да… — говорю я. — Вообще-то мне было любопытно... Я заметила камеру в студии. Прямо над дверью.

— О, да, — говорит она. — Они есть во всех студиях. Это только в целях безопасности - в прошлом у нас были проблемы с кражами. Не волнуйся, ни у кого нет доступа к записи. Она будет просмотрена только в случае инцидента.

— Конечно.

Я киваю.

Я не верю ни единому ее слову. Коул владеет этим зданием, и эти камеры здесь не просто так.

— У меня для тебя хорошие новости, — говорит Соня.

— Правда? — говорю я, все еще думая о камере.

— Гильдия рассмотрела все заявки. ... тебя выбрали для получения гранта!

Я смотрю на нее, ошеломленная.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. — Она протягивает мне тонкий конверт с моим именем, аккуратно напечатанным на этикетке. — Это твой чек. И через пару недель ты покажешься в «New Voices»!

Я сжимаю конверт, ошеломленная. — Мне начинает казаться, что ты моя крестная фея, Соня.

Она смеется. — Лучше, чем злая мачеха.

Она бодро удаляется, направляясь к своему кабинету.

Я открываю конверт и достаю чек, на котором черным по белому написано мое полное имя на две тысячи долларов.

Что, черт возьми, происходит?

Я ни за что не должна была получить этот грант после противостояния с Блэквеллом. На самом деле я ожидала, что Соня скажет мне собрать свое дерьмо и свалить.

Вместо этого она вручила мне чек.

А это значит, что Блэквелл делает мне еще одно одолжение.

Одолжения ВСЕГДА бывают с подвохом.

Какого хрена ему надо?

Я спешу домой, чтобы успеть принять душ и переодеться перед сменой. Моя крошечная комнатка уже кажется тесной и грязной по сравнению с роскошным помещением студии. Мои соседи по комнате засыпают меня вопросами, пока я набиваю лицо торопливым куском тоста.

— Ты познакомилась с Блэквеллом? — говорит Эрин. — Каким он был?

— Козлом, — бормочу я, проглотив тост. — Как и сказала Джоанна.

— О чем ты говорила? — требует Фрэнк.

Они все смотрят на меня широко раскрытыми глазами, думая, что мы обсуждали теорию цвета или наши величайшие влияния.

Мне хочется рассказать им, что именно произошло. Но я колеблюсь, вспоминая угрозу Коула.

Никто тебе не поверит. ...ты будешь выглядеть еще более неуравновешенной.

Это мои лучшие друзья. Я должна быть в состоянии рассказать им, что именно произошло.

Но я заикаюсь и кручусь на своем месте, не в силах встретиться с ними взглядом.

У меня была долгая и отвратительная история, когда люди не верили мне. Истории искажались, факты менялись, люди оказывались не теми, кем казались.

Это действительно начинает портить ваше чувство реальности. Каждый раз, когда кто-то говорит тебе, что ты ошибаешься, все было не так, как ты говоришь, не могло быть, ты лжец, ты ребенок, ты не понимаешь...

Каждый удар топора отнимает у вас все больше уверенности, пока вы сами себе не перестаете верить.

— Мы говорили о гранте, — говорю я, протягивая Джоанне чек через стол. — Я подпишу его на тебя - я знаю, что должна тебе за аренду в этом и прошлом месяце.

— Я же говорила, что смогу перекантоваться несколько недель… — сказала Джоанна, ее изящные черты лица нахмурились.

— Я знаю. И спасибо, но теперь она у меня.

Фрэнк разрывает конверт и достает чек. — ДВЕ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ? Ты что, черт возьми, издеваешься?