— Пожалуйста, объясни.

В ее глазах блестят слезы ярости, но она не дает им упасть. Ее губы опухли и потрескались, как будто она их кусала...

— Кто-то схватил меня на улице. Они связали меня, перерезали запястья и бросили в лесу. Ты был там. Я видела тебя. Ты стоял надо мной и смотрел на меня. Ты видел, что мне нужна помощь. И ты прошел мимо меня. Ты оставил меня там умирать.

— Какое странное обвинение, — говорю я. — У тебя есть доказательства?

Я знаю, что у нее их нет. Я просто хочу посмотреть, как она отреагирует.

— Я видела тебя, — шипит она. — Я скажу копам.

— Не думаю, что это хорошая идея.— Я засовываю руки в карманы и наклоняю голову, глядя на нее. — Это создаст для тебя кучу проблем. Ты потеряешь студию, конечно. И грант тоже.

— Ты мне угрожаешь? — Ее голос повышается, край истерики острый, как бритва. — Почему ты это делаешь? Почему ты так со мной поступил?

Она поднимает руку так, что свободный рукав колокольчика спадает, обнажая длинный, зазубренный шрам через запястье. Шрам все еще заживает, на коже он выглядит как рубец.

— Я этого не делал, — насмехаюсь я.

Мара замирает, ее поднятая рука опускается на дюйм.

Интересно, она не знает, кто ее порезал.

— Ты был там, — настаивает она.

— И что с того, что я был?

Она вздрагивает, потрясенная тем, что я это признал.

— Тогда это сделал ты! — кричит она.

— Нет, — рычу я. — Нет.

Одним стремительным шагом я закрываю пространство между нами. Мара пытается повернуться и убежать, но я слишком быстр для нее. Я хватаю ее за руку и притягиваю к себе, держа обвиняющую руку с заклейменным запястьем.

Я смотрю в ее испуганное лицо, приковывая ее к месту не только взглядом, но и пальцами, сомкнутыми вокруг ее запястья.

— В мире нет предела хищникам, — шиплю я. — И нет недостатка в поврежденных девушках, чтобы привлечь их. Сомневаюсь, что кто-то впервые обратил внимание на эти обкусанные ногти и вздрагивание, когда кто-то приближается к тебе. А эти чертовы шрамы на руке - просто рекламный щит, кричащий: «Мне нравится причинять себе боль, сделай и мне больно! »

— О чем ты говоришь… — заикается она.

— Вот об этих, — рявкаю я, дергая ее за рукав, обнажая другие шрамы, старые, тонкие серебристые поперечные шрамы, которые нанес не кто иной, как она сама.

Теперь слезы текут по обеим сторонам ее лица, но она стоит на месте и смотрит на меня, яростно и вызывающе.

— Могу поспорить, что на тебя охотился каждый кроманьонец с членом с тех пор, как у тебя началась менструация, — усмехаюсь я.

— Отстань — огрызается она в ответ.

— Дай угадаю, — смеюсь я. — Отец-алкоголик?

Она вырывает руку из моей хватки и отступает назад, тяжело дыша.

Я отпускаю ее, потому что она даже не представляет, насколько сильно я ее держу - она маленький кролик, запутавшийся в моих путах, и даже не подозревает об этом.

— Мать-алкоголичка, вообще-то, — говорит она, вызывающе вздернув подбородок. — Отчим - говнюк, но он хотя бы был творческим человеком. А вот мать - это просто учебник, не так ли?

Ее голос тверже, чем я ожидал.

Ее трясет сильнее, чем когда-либо, но она все еще не убежала.

— Если ты не нападал на меня, — говорит она, — то почему не помог мне?

Я пожимаю плечами. — Я никому не помогаю.

— Ты предложил мне студию.

Я смеюсь. — Я дал тебе студию не для того, чтобы помочь тебе.

— Тогда почему?

Она смотрит на меня, почти умоляя, отчаянно желая понять.

Я не против рассказать ей.

— Я сделал это по той же причине, по которой делаю все: потому что я хотел этого.

Для Мары это не имеет смысла.

Для меня же это главная причина всего в этом мире.

Я получаю то, что хочу.

— Ты не сможешь меня подкупить, — говорит она. — Я не собираюсь молчать.

Я фыркаю. — Это не будет иметь значения в любом случае. Никто тебе не поверит.

Ее лицо краснеет, а дыхание перехватывает в горле. Это задело нервы. Бедной маленькой Маре и раньше не верили. Возможно, в связи с «творческим» отчимом.

Снова подойдя к ней вплотную, я смотрю в ее испуганное лицо и говорю ей жестокую, неприкрытую правду:

— Я владею этим городом. С деньгами, со связями и с чистым, мать его, талантом. Попробуй рассказать обо мне и посмотри, что получится... Ты будешь выглядеть не в себе. Нестабильной.

— Мне все равно, — шепчет она.

Я издаю тихий смешок.

— Нет, — говорю я.

12

Мара

Спотыкаясь, я возвращаюсь в свою студию, закрываю за собой дверь и запираю ее на ключ, прислоняясь спиной к прохладному дереву, а сердце бешено стучит по моим ребрам.

Я тяжело дышу, сжимая переднюю часть рубашки, и потею как никогда.

Он лжет! Он, черт возьми, врет!

Он не будет мне врать. Я знаю, что я видела той ночью. Он стоял там и смотрел на меня сверху вниз. Я это не выдумала - не могла. Как я могла представить себе его лицо до того, как увидела его?

Может быть, ты видела его раньше. На фотографии. В журнале.

Нет, к черту. Я не видела его фотографию и не забыла о нем. Все было не так.

Что я могу сделать? Кому рассказать?

Он похитил меня. Похитил? Кто-то похитил. И Коул был там.

Куски памяти режут меня со всех сторон, зазубренные, как разбитое зеркало. Я вижу маленькие мерцания, фрагменты. Мне хочется разрыдаться, но я знаю, что он все еще где-то рядом, он может услышать меня. Он владеет этим зданием. ЕМУ ПРИНАДЛЕЖИТ ЭТО ЧЕРТОВО ЗДАНИЕ!

Что происходит? От этого совпадения, от этой ситуации моя голова словно раскалывается на части. Я не знаю, во что верить.

Может быть, мне это привиделось.

Но то, как он отреагировал, когда я столкнулась с ним... он не был удивлен. Его брови опустились, зрачки сузились, он не колебался ни секунды, а сразу же укусил меня, атакуя, как змея. Это ненормально.

Он говорит, что это был не он.

Это правда? А может ли это быть правдой?

Это значит, что в лесу в ту ночь было два бездушных психопата. Это не имеет никакого смысла. Все это не имеет смысла.

Я мечусь взад-вперед, продолжая душить свою рубашку, иногда поднимая ее над нижней половиной лица и дыша в нее.

Что я должна делать?

Что делать с грантом? Как насчет того, что все мои вещи теперь здесь?

Разве это имеет значение? Возможно, здесь разгуливает убийца. Наверняка есть, я видела это в новостях - девушек избивает и разрывает на куски Зверь Залива, что, кстати, чертовски обидное прозвище - как будто сами СМИ хотят дать ему власть над нами. Превратить его в некую сверхъестественную силу, перед которой мы можем быть только добычей.

Тот ли самый человек выкрал меня с улицы? Был ли это Коул Блэквелл?

Эти вопросы кричат мне из каждого уголка моего сознания. Я не могу взять себя в руки, не знаю, что делать. Я чувствую бешенство и бессилие, и мне кажется, что я действительно могу сойти с ума.

Так сказал Блэквелл. Он назвал меня «неуравновешенной».

Именно так подумают люди, если я публично обвиню его. Черт, даже копы мне не поверили, и это до того, как узнали, что в деле замешан какой-то знаменитый богач.

Никто не верит мне, потому что моя история не имеет смысла.

Зачем кому-то хватать меня на улице, резать вены, а потом оставлять там? Только для того, чтобы через десять минут появился совершенно другой человек?

Блэквелл сказал, что это был не он. Но он также сказал, что его там вообще не было, а это уже полная херня. Я знаю, что я видела.

Я знаю, что я думаю, что я видела.

Может, я действительно неуравновешенной?

Это всколыхнуло во мне глубоко запрятанное дерьмо. Я имею в виду то, что ты складываешь далеко-далеко в глубине своего сознания и не смотришь на него никогда и ни при каких обстоятельствах.