Железо слишком тяжелое. Стали не хватает блеска.

Я представляю себе точную изогнутую форму, которая мне нужна, как корпус корабля или ребро кита.

Затем я улыбаюсь, когда во мне просыпается вдохновение.

Я жду у офиса "Siren" на улице Кабрильо.

Это мрачное, низкое здание с жестяной крышей, по которой хлещет мелкий дождь.

Дождь невероятно полезен. Он заслоняет обзор, заставляет людей не поднимать головы, побуждает их перебегать с места на место, не задерживаясь и не оглядываясь по сторонам.

Зонтики еще лучше.

Я стою в переулке и наблюдаю за Дэнверсом через маленькое засаленное окно его офиса.

Ты узнаешь о человеке все, когда он думает, что он один.

Я наблюдаю, как Дэнверс достает из ящика банку орехов, открывает ее и съедает несколько горстей, вытирая соленую ладонь о штанину джинсов. Он отодвигает орехи, как будто не собирается больше есть. Но через несколько минут он берет еще одну горсть. Затем, в порыве вдохновения, он возвращает крышку на жестянку и закрывает ее в ящике. Это длится еще меньше времени, прежде чем он открывает ящик и берет еще одну горсть.

Через некоторое время в кабинет заходит секретарша Дэнверса. Она уже надела пальто и взяла в руки сумочку, желая поскорее уйти, пока погода не ухудшилась.

Дэнверс встает между ней и дверью, преграждая ей путь своим мягким телом, и игнорирует несколько нерешительных шагов в его сторону, когда она намекает, чтобы он отпустил ее.

Его болтовня тянется мучительно медленно. Я вижу, как девушка несколько раз дотрагивается до телефона в кармане, вероятно, ощущая вибрацию текстовых сообщений от друзей, которые, возможно, ждут ее в ближайшем кафе или ресторане.

Наконец он отпускает ее. Я ожидаю, что он последует за ней - ведь секретарша была последним человеком, оставшимся в офисе, кроме самого Дэнверса.

Вместо этого он неловко стоит на месте, а затем снова опускается в кресло.

Раздосадованный тем, что ему не удалось отвлечь внимание секретарши, он высыпает оставшиеся орехи прямо в рот и швыряет банку в корзину для мусора в углу, промахнувшись мимо нее на два фута. Я вижу, как он произносит слово "черт", хотя не удосуживается поднять жестянку.

Некоторое время он листает Facebook. Хотя он стоит лицом к окну, отвернув от меня экран компьютера, я вижу его отражение в очках. Он открывает word doc, набирает несколько предложений, а затем снова закрывает документ. Видимо, он исчерпал всю свою творческую энергию, клевеща на меня этим утром.

Наконец Дэнверс выключает компьютер и снимает пальто с крючка на стене. Я с удовлетворением замечаю, что он не взял с собой зонтик.

Дэнверс выключает последний свет в офисе и закрывает за собой дверь.

Я выхожу из переулка, избегая камеры, установленной на северо-западном углу приземистого кирпичного здания.

Как только зонт раскрывается, я превращаюсь в высокий темный стебель под его черным козырьком.

Я делаю вид, что спешу по тротуару, опустив голову и погрузившись в размышления, пока мы с Дэнверсом не сталкиваемся плечами.

— Карл, — говорю я с притворным удивлением. — Я не заметил тебя.

— Коул, — отвечает Дэнверс, немного нервничая. Ему интересно, читал ли я его статью - не пришел ли я сюда, чтобы поиздеваться над ним.

— Это офис "Siren"? — говорю я, как будто не знаю.

— Точно, — говорит он, жестко и настороженно.

— Моя студия вон там.

Я жестом показываю в сторону Фултона, где, как хорошо известно Дэнверсу, арендная плата втрое выше, чем, вероятно, платит "Siren".

— Правда?

Дэнверс говорит неопределенно, глядя в другую сторону, в сторону Бальбоа, где он садится на трамвай и возвращается в свою квартиру.

Дождь теперь идет сильнее, прижимая его редеющие волосы к черепу, подчеркивая крысиное сходство его выступающего носа и прикуса.

— Возьми мой зонт, — говорю я, как будто только сейчас заметил, что он промок.

Я переориентирую козырек так, чтобы он накрыл нас обоих.

— Спасибо, — нехотя отвечает Дэнверс.

А потом, поскольку человеческая природа такова - искать примирения, оказывать услугу за услугу, Дэнверс говорит, — Надеюсь, никаких обид по поводу витрины. Это была жесткая конкуренция.

— Я не из тех, кто обижается, — отвечаю я.

Он смотрит на меня сквозь запотевшие очки. Уверен, ему интересно, видел ли я рецензию. Возможно, он даже жалеет, что написал ее, потому что в конце концов Карл Дэнверс отчаянно нуждается в том, чтобы н нравился. Именно мои публичные насмешки впервые вызвали его ярость по отношению ко мне. В любой момент я мог бы обезоружить его комплиментом. Если бы я мог заставить себя солгать.

В Дэнверсе нет ничего, чем бы я восхищался.

Более того, я никогда никем не восхищался.

— Думаю, мой нынешний проект покажется вам гораздо более увлекательным, — говорю я Дэнверсу. А потом, как будто только что придумал, — Не хочешь ли посмотреть? Он еще не закончен, но мы могли бы укрыться от дождя. У меня и чай есть.

Дэнверс с подозрением смотрит на это внезапное предложение оливковой ветви. Он изучает мое лицо, которое я старательно строю так, чтобы выглядеть непринужденно и почти рассеянно - как будто меня тянет вернуться в свою студию и пригласить его с собой как нечто второстепенное.

Я вижу жадный блеск в его глазах. Его недоверие ко мне - обоснованное и оправданное - вступает в борьбу с этим немыслимым предложением: посмотреть на мои работы, которыми я никогда ни с кем не делюсь. Просто заглянуть в мою студию, чтобы иметь возможность посплетничать о ней и, возможно, описать ее в статье, - перед таким соблазном Дэнверс не может устоять.

— Я могу зайти на минутку, — говорит он хрипловато.

— Тогда сюда.

Я резко поворачиваюсь, чтобы перейти дорогу.

Дождь хлещет по водосточным трубам, разнося мусор и опавшие листья. Мне почти не приходится следить за проезжающими машинами. Тротуары пусты.

Я срезаю путь, по которому ходил уже несколько раз. Маршрут, где нет банкоматов и дорожных камер. Здесь нет ни придорожных ресторанов, ни любопытных бездомных, расположившихся в палатках.

Если бы мы встретили кого-нибудь на своем пути, я бы прервал эту экскурсию на месте.

Но никто не вмешивается. Чувство правильности происходящего овладевает мной - единственный раз, когда я ощущаю связь с чем-то вроде судьбы или предназначения. В тот момент, когда все складывается в пользу убийства.

Я впускаю Дэнверса через заднюю дверь. Свет горит слабо. Наши шаги гулко отдаются в просторном помещении. Дэнверс выгибает шею, пытаясь вглядеться в темноту, и не замечает, как начинает переступать через тонкий пластиковый брезент.

Я достаю из кармана гарроту. Молча разматываю проволоку.

— Я бы хотел посмотреть на твои инструменты, — говорит он с плохо скрываемым нетерпением. — Это правда, что ты сам все делаешь?

Он с удовольствием поймает меня на лжи.

Я сокращаю пространство между нами, спускаюсь к Дэнверсу, как ястреб с неба. Он не слышит моих шагов. Он не чувствует моего дыхания на своем плече. Он не замечает, как моя тень поглощает его.

Я обматываю проволоку вокруг его шеи и натягиваю ее, перекрывая ему дыхание, словно ножницами.

Его паника мгновенна.

Он хватается за горло, пытаясь ухватиться за проволоку, но тонкий, как бритва, металл уже погрузился в мягкую плоть его шеи. Он начинает биться и вырываться. Я опускаю его на землю, вдавливаю колено в спину и гребными движениями тяну за проволоку в поперечном направлении.

Очки Дэнверса упали с его лица. Они лежат в нескольких футах в стороне, словно пара пустых глаз, смотрящих на меня.

Сам Дэнверс лежит лицом вниз, поэтому я не вижу его выражения.

Мне не мешало бы заглянуть ему в лицо. Я уже делал это раньше. Я наблюдал страх, муки, страдания, которые в конце концов переходят в тупую покорность, а затем в абсолютную пустоту смерти. Жизнь закончилась, погаснув в бесконечной пустоте вселенной. Возвращение из небытия, как искра от костра, исчезающая в ночи.