Он прижимается губами к моей шее, его горячее дыхание обжигает мою кожу.

— Я не должен давать тебе то, что ты хочешь, когда ты ведешь себя грубо..., — пробормотал он мне на ухо. — Я вообще не буду с тобой танцевать, если ты не будешь вести себя хорошо.

— Я пришла на эту вечеринку с тобой, не так ли?

— Ты сделала это не ради меня, — рычит он. — Ты хочешь быть здесь со мной. Ты хочешь танцевать со мной.

— И ты тоже, — отвечаю я.

— Конечно. Я не делаю того, чего не хочу.

— Никогда?

— Никогда, черт возьми.

Я завидую. Свобода, уверенность в себе, чтобы быть таким эгоистом... Я завидую Коулу. Никто не владеет им. Никто не контролирует его.

— Тебе когда-нибудь бывает одиноко? — спрашиваю я его.

— Нет. Но мне бывает скучно.

— Я бы предпочла умереть, чем скучать.

— Я бы тоже, — говорит он после минутной паузы, как будто не понимал этого раньше. — Вечность скуки звучит хуже смерти. А рай звучит чертовски скучно.

Я смеюсь. — Ты можешь выдержать только столько попыток переиграть на арфе.

— Нам не хватает креативности, когда мы описываем небеса, — говорит Коул. — У греков была более интересная мифология. Например, Медуза. Красивая женщина с головой из ядовитых змей... это сильный образ.

— Никто не мог смотреть на нее, иначе они превращались в камень.

Коул смотрит в мои глаза, уже темные, как мокрый, черный камень.

— Ты не хочешь, чтобы на тебя смотрели?

Я выдерживаю его взгляд. — Мужчины никогда не хотят просто смотреть. Я бы хотела иметь возможность что-то с этим сделать.

Людей становится все больше и больше, они втискиваются в уже переполненное пространство. Чем больше людей хотят танцевать, тем теснее нас с Коулом прижимают друг к другу десятки тел со всех сторон.

Я потею от зеленого грима, а Коул натирает меня своим меловым камнем. Никому из нас нет до этого дела. Вскоре мы оба покрыты грязной краской, наши тела скользят друг по другу.

Коул проводит большим пальцем по моей скуле, по губам. Затем он слизывает краску с моего рта.

Я целую его в ответ, земляная краска покрывает мой язык.

От тепла, запаха кожи Коула и химического вкуса у меня голова идет кругом.

— Как я раньше никогда не пробовала краску? — пробормотала я.

— Наверное, потому что она сделана из ужасных вещей… — говорит Коул.

— Как мама Браун? — говорю я. — Раньше они размалывали настоящие мумии...

— Тебе лучше не знать, что я использовал для своих красок...

Я никогда не могу понять, шутит ли он.

Может, я ошиблась. Может, он вообще никогда не шутит...

Ударная волна пронзает наши тела. У меня так кружится голова, что я сомневаюсь, что смогла бы встать, если бы Коул не держал меня.

Мне не следовало так быстро пить.

Я никогда не испытывала такого влечения к кому-либо. Я точно знаю, что сегодня вечером Коул отвезет меня домой. Черт, я могу не дойти до его дома... Я могу не дойти до его машины...

Я прижимаюсь к нему, чувствуя, как толстая выпуклость его члена прижимается к моему бедру.

Я позволяю своей руке провести по его члену, кончиками пальцев поглаживая головку, между нами лишь немного ткани...

— Плохая девочка..., — прорычал он мне в ухо. — Ты не можешь держать свои руки подальше от того, что хочешь...

— Почему я должна? — шепчу я в ответ, крепко сжимая его член. — Это ты говоришь, что все, что я хочу, должно быть хорошо...

— Это верно для меня. Для тебя это может быть не так. . .

Я поднимаю на него глаза и делаю то, что давно хотела сделать с тех пор, как эти чернильно-черные волосы впервые коснулись моей кожи. Я погружаю руки в него, заполняя пальцы мягкими, густыми локонами, хватаю и сильно тяну, чтобы притянуть его лицо к своему.

— Мне все равно, подходишь ли ты мне, — говорю я.

Я целую его глубоко и крепко. Я целую его так, как он целовал меня на выставке, как будто я съем его живьем.

Я трахаю его рот языком так, как хотела бы, чтобы он трахал меня членом: глубоко, заполняя его рот до самого верха.

Мы отрываемся друг от друга только для того, чтобы отдышаться.

Глаза Коула пылают так, как я их никогда не видела.

— Пойдем со мной, — приказывает он.

Его рука обхватывает мое запястье и тянет меня к двери.

Мы уходим вместе, и мы оба знаем, куда идем.

Пока широкая мускулистая фигура не переступает перед нами, преграждая путь.

Сначала я его не узнаю. Он одет как Рэмбо, на его лице камуфляж джунглей, а черная кефаль прикрывает его светлые волосы. Но размер должен был меня насторожить. Не так много людей могут заполнить своей массой целый коридор, отгораживаясь от нас, как пробка от бутылки.

— Шоу, — говорит Коул и отрывисто кивает Аластору, пытаясь проскользнуть мимо, но мое запястье все еще крепко зажато в его руке.

Аластор Шоу не намерен отпускать нас так просто.

— Коул! — говорит он, его рокочущий голос прорывается сквозь грохот музыки. — Я думал, что увижу тебя здесь. Я слышал, у тебя появился новый ученик. Это...

Он заглядывает через плечо Коула, пытаясь разглядеть меня среди дыма, цветов и тусклого фиолетового света. Мой вид заставляет его прерваться на полуслове.

На его лице отражается странный поток эмоций:

Во-первых, шок.

Во-вторых, нарастающее неверие.

И наконец, то, что выглядит как чистое ликование.

— Вот она, — вздыхает он.

Коул отпускает мое запястье, разрывая связь между нами.

— Она просто арендует студию в моем здании, — говорит он.

Ухмылка только расплывается по лицу Аластора. По непонятным мне причинам он выглядит безумно счастливым.

— Не сомневаюсь, — говорит Аластор. — Я слышал, ты ее наставляешь.

Коул молчит.

Я не понимаю, что, черт возьми, происходит. Раньше он никогда не казался смущенным из-за меня. Мое лицо пылает, и я хочу высказаться, но напряжение настолько велико, что в кои-то веки я держу рот на замке.

— Она для меня никто, — говорит Коул так тихо, что я его не слышу. Я наблюдаю, как слова формируются на его губах и переносятся на Аластора, глубоко врезаясь в меня по пути.

Теперь это я делаю шаг назад от Коула, мое сердце холодное и мертвое в груди: стейк, брошенный в холодильник.

Аластор только смеется.

— Ты привел ее сюда, — говорит он. — На вас одинаковые костюмы.

Теперь челюсть Коула сжимается, и он делает шаг между мной и Аластором, ставя меня прямо за своей спиной. Он стоит лицом к лицу с Шоу, почти одного роста, один стройный и смуглый, другой широкий и светловолосый.

— Хорошо, — шипит Коул. — Она моя ученица. И учится она только у меня. Так что держись от нее подальше.

— Ты такой территориальный, — рычит Аластор. — Тебе нужно научиться делиться.

— Никогда, — рычит Коул в ответ. — Держи дистанцию. На этот раз я не буду шутить.

Снова схватив меня за запястье, Коул тащит меня мимо Шоу, постоянно держа свое тело между нами.

Он тащит меня на улицу, в холодную октябрьскую ночь. Он не отпускает мое запястье, пока мы не окажемся в нескольких кварталах от дома.

— Что это было, черт возьми? — требую я.

— Ничего, — отвечает Коул.

— Даже не пытайся, мать твою. Не пытайся притвориться, что это было что-то близкое к нормальному.

— Я ненавижу Шоу, ты же знаешь.

— Я видела, как ты общаешься со многими людьми, которых презираешь. Это было другое. Ты был напряжен. Он тебя расстроил.

Коул надвигается на меня, злясь еще больше, чем на Аластора.

— Я не расстроен, — рычит он. — Мне плевать на Шоу.

— И на меня, видимо, тоже, — саркастически говорю я.

Коул поднимает руки перед моим лицом. Они дрожат от желания ударить меня.

Но вместо этого он указывает на меня пальцем.

— Держись от него подальше.

Этот приказ выводит меня из себя. Я не пыталась подружиться с Аластором Шоу - более того, я нахожу его отвратительным. Но Коул не имеет гребаного права указывать мне, с кем я могу разговаривать, а с кем нет, особенно в мире искусства. Он хочет быть единственным, кто может мне помочь, единственным, кто может на меня повлиять.