— Ты просила меня подождать тебя, — напомнил я ей.

“Я беспокоился, что, возможно, ты передумал”. Я почти сделал это, потому что в глубине души знал, что она невиновна, и было неправильно заставлять ее расплачиваться за чужие проступки. Даже стоны Рейны звучали невинно.

Но видя, как затуманиваются ее глаза, когда она распадается на части для меня, и то, как выражение ее лица светится посторгазмическим блаженством, я стал жадным. Я бы не позволил никому другому увидеть это.

Не раньше, чем я покончу с этим. И с ней.

“Я буду ждать тебя, Рейна Ромеро”. Хотя, возможно, в конце концов, она пожалела бы, что я этого не сделал. “Но ты должен пообещать мне одну вещь”. Я провел большим пальцем по ее приоткрытым, припухшим губам, и она высунула язык, облизывая подушечку моего пальца. Это послало прилив тепла к моему паху, когда образы, как она делает то же самое, стоя на коленях, пронеслись в моем сознании. “Не влюбляйся в меня”.

Она одарила меня одной из своих ослепительных, солнечных улыбок. “Ты не можешь приказывать моему сердцу, Амон Леоне”. Она приподнялась на цыпочки и коснулась своими губами моих. “Но не волнуйся, мой озлобленный принц. Я ничего не попрошу взамен”.

Я должен был сразу понять, что принадлежу ей. Я принадлежал ей с того первого объятия.

Я откинулась на заднее сиденье машины, Данте изучал меня, пока наш водитель ехал по шоссе к дому нашего отца в Триесте. Я все еще чувствовал ее запах на себе — каждым дюймом своего тела — и каждый раз, когда я делал вдох, воспоминание о ней нахлынуло на меня. Это никак не облегчало мой гребаный стояк.

Данте прожигал дыру у меня в голове с тех пор, как оставил девушек на площади Сан-Марко, смеясь и оценивая проходящих мимо мужчин. А еще они говорили, что мужчины — бесчувственные придурки.

Когда Рейна поставила случайному блондинистому придурку пятерку, мне пришлось уйти, прежде чем я последовал за парнем и поставил ему ноль, размозжив его череп о камень столетней давности. Вот насколько Рейна выбила меня из колеи. Это была самая модная вещь, которую я делал с девушкой со времен средней школы, и все же это взвинтило меня больше, чем когда-либо.

Следующие несколько недель до ее восемнадцатилетия будут для меня адом, но я намеревался сделать их незабываемыми для нее. Так что, когда все это дерьмо полетит к чертям, она вспомнит меня. Жажди меня. У меня было плохое, плохое предчувствие, что когда все это закончится, я буду нуждаться в ней больше, чем она во мне.

“ С Рейной все прошло хорошо? Прикоснись ко мне. Черт возьми, она так мило умоляла. У меня возникло искушение просто послать к черту мои принципы и месть и трахнуть ее в открытую. И средь бела дня, в центре Венеции. Иисус Христос. “Амон”?

Я не хотел ничего рассказывать Данте. Рейна была моей. Я не хотел, чтобы он получил хотя бы намек на то, как она стонала. Я не хотел, чтобы он знал, как она отчаянно цеплялась за меня, требуя освобождения, как будто я был единственным, кто мог дать ей это.

Я стиснула зубы, стараясь выкинуть эту картину из головы. — Прекрасно.

“Что это значит?” Взволнованный Данте спросил меня. — Она рассказывала тебе что-нибудь о своем отце, или ей так отчаянно нужен был твой член, что она отвлекла вас обоих?

Я любил своего брата, но, возможно, сегодня я нокаутирую его. По крайней мере, это заставит его замолчать на некоторое время.

“Мы не отвлекались”. Ложь. Я даже не сказал ей, почему отвел ее в сторону. Я планировал спросить, знает ли она, где сейф ее отца. Что-то подсказывало мне, что она расскажет. Моя девочка с корицей была такой доверчивой, что у меня волосы на затылке встали дыбом в знак предупреждения.

“ Ты уверена? — спросил он с подозрением на лице.

— Да, — процедила я сквозь зубы.

“ Ты трахнул ее? Красный туман застилал мне зрение. Что-то в том, что мой брат намекал на что-то интимное о Рейне, вызвало во мне вспышку ярости.

“ Нет, ” буркнул я. — Но если ты задашь этот вопрос еще раз, я разобью твое хорошенькое личико.

— Полагаю, она не хотела тебя, — насмешливо заметил Данте, закатывая глаза.

“ Думаю, что нет. Лучше было позволить ему поверить в это. Это избавило бы меня от долгого разговора.

“Ну, ты можешь диктовать практически все, но ты не можешь диктовать женщине, что ей нужен член, даже если он твой”. Не повезло, что он отказался от этого. Иногда я задавалась вопросом, жил ли Данте, чтобы заставить меня сорваться. Я приоткрыла окно, желая, чтобы запах корицы улетучился. Было трудно думать, когда все это окружало меня. Сквозь приоткрытое окно доносились сирены, гудки машин и даже итальянские ругательства. — Мы могли бы поменяться местами, и я возьму Рейну.

“ Нет. Слово прорезало воздух резким тоном, почти рычанием, и уголок губ Данте понимающе приподнялся. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что медленно, но верно Рейна действовала мне на нервы. Поэтому я решил изменить ситуацию. “Как все прошло с Фениксом?”

Выражение его лица потемнело. “Мне следовало позвать Рейну. Меньше болит голова. Я даже не могу с ней поговорить, печатать в приложении ”Заметки" туда-сюда уже надоедает".

“Тогда учи английский”, - отрезал я. “Именно этим я и занимаюсь”.

— Еще одна причина для тебя взять “Феникс”.

Он не обманул меня; я знала своего брата. Напряжение, накалявшееся между ними, не ускользнуло от меня. Я заметила это еще в клубе, и с тех пор эти двое каждый раз обменивались взглядами.

— Работай над своим планом с Фениксом и держись на хрен подальше от Рейны. Мои глаза сузились, когда я грозила вспылить. “Теперь отвечай на вопрос. Ты узнал что-нибудь от Феникса?”

“ Нет, ” процедил он сквозь зубы. — Она отказывается разговаривать со мной.

“Так, так, так. Похоже, ее не оговорили, брат. Ты должен улучшить свою игру”.

Возможно, такова была конечная судьба братьев Леоне. Быть поставленными на колени сестрами Ромеро.

26

РЕЙНА

A

прошел день с моего первого поцелуя. Два дня с тех пор, как мы приехали в Венецию. Двенадцать лет прошло с тех пор, как я переступила порог маминой комнаты.

Все еще спали, когда я приоткрыла дверь в прошлое и вошла в комнату, задрапированную белыми простынями и секретами. Может быть, даже кошмары.

Мои глаза обшаривали пространство, пытаясь вызвать что-нибудь, что могло бы заменить воспоминание о ее смерти. Была ли она счастлива здесь вообще? Улыбалась ли она? Я не мог вспомнить. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что она покончила со всем этим здесь.

Я прошел в ванную комнату и поймал свое отражение, призраки затаились в моих глазах. Та же ванная, где она покончила с собой. Та самая ванная, которая навсегда изменила нашу жизнь.

В животе у меня заурчало, по коже побежали холодные мурашки. Сердце бешено колотилось, вызывая острую боль с каждым ударом. Воспоминание обрушилось на меня, как приливная волна.

Я нахмурилась, услышав крики. Крики папы и мамы. Я никогда раньше не слышала, чтобы они кричали. Оглянувшись, я обнаружила, что моя сестра крепко спит. Не желая будить ее, я выскользнула из кровати, осторожно, чтобы не сдвинуть ее слишком сильно. Другие чувства Феникс были острее моих. Мама сказала, что это компенсировало ей потерю слуха.

Мое сердце бешено колотилось в груди, я на цыпочках спустилась по лестнице в ночной рубашке и пошла на громкие голоса в библиотеку папы. В доме было темно. Холодно, даже летом. Куда бы я ни посмотрела, везде были сквозняки и древность. Нашей семье не было места в этом доме.

С каждым шагом я приближалась к крику. Папа казался сердитым. Мама громко плакала.

Разбей!

Мое сердце подпрыгнуло, и я инстинктивно отпрянула назад. Я прижалась спиной к стене и прижала руку к груди в надежде, что это остановит его болезненное биение.

“ Как ты могла не сказать мне, Грейс? Папа закричал. — Как ты могла хранить это в секрете?