Машина не двигалась. Не парковалась. Это было почти так, как если бы он или она ждали чего-то или кого-то. Секундой позже из ниоткуда появилась еще одна машина — черный Mercedes Benz S-класса — и остановилась рядом с Ferrari. Никто не вышел, и я в ужасе наблюдал, как окно "Мерседеса" опустилось и показался ствол пистолета.

Словно по сигналу, песня Кэрри подошла к концу. Воздух наполнили громкие выстрелы, эхом разнесшиеся по пустому гаражу, и от этого звука моя голова запрокинулась назад. Я в ужасе наблюдал, как окно другой машины опустилось, и он открыл ответный огонь, пули полетели во все стороны.

Мои руки взлетели вверх, закрывая уши. Это напомнило мне крещендо драматической песни, звук которой набирал скорость. Затем внезапно… тишина.

Жуткий. Оглушающий.

Я ждал; чего, я не был уверен. Но после того, как молчание затянулось, я сделал шаг, который изменил ход моей жизни. Я выглянула из-за капота потрепанного "Фиата", за которым сидела, как раз в тот момент, когда открылись двери красного "Феррари".

Мое сердце билось где-то в горле, ногти впились в ладони. Я ожидал этого в Нью-Йорке. Даже в Лос-Анджелесе. Но никогда в Париже, где законы об оружии были одними из самых строгих. Из машины вышли двое мужчин, один в темном костюме-тройке, а другой в джинсах и простой белой рубашке, закатанной выше запястий, обнажая золотистую кожу. Одна его рука была расслаблена вдоль тела, в то время как другая держала пистолет, направленный на черный "Мерседес". Было ясно, что он очень комфортно обращается с оружием.

Когда они повернулись в унисон, давая мне мельком увидеть их профили, тихий вздох сорвался с моих губ. Я подавила его рукой, когда удивление захлестнуло меня.

Я знаю этих парней.

Нет, уже не мальчики. Они были мужчинами. Высокими, темноволосыми и устрашающими. Амон и Данте Леоне: братья-львы.

У каждого из них было по пистолету, когда они открыли дверцу "Мерседеса". Двое мужчин выпали из машины, растянулись друг на друге, неподвижные, кровь покрывала их теперь уже неузнаваемые лица. Желчь подступила к моему горлу, и я глубоко вдохнула, чтобы сдержать рвоту.

Я никогда раньше не видела мертвых тел, кроме маминого, но мне не нравилось думать об этом. Это, как правило, вызывало у меня приступы паники. И все же, как идиотка, я наблюдала за разворачивающейся передо мной сценой, как моя бабушка, когда смотрела фильмы из своих старых добрых голливудских дней.

Я покачал головой, моргая, пока зрение не прояснилось. Мне нужно было сосредоточиться на опасности, которая подстерегала меня впереди.

Братья заставили одного пухлого мужчину, истекавшего кровью, но все еще живого, выйти из машины и, приставив пистолет к его виску, заставили его упасть на колени. Он не был похож на европейца, и, если судить по его чертам лица, он был азиатского происхождения.

Точно такой же, как тот, что пытался похитить меня. Точно такой же, как кузен Амона.

По глупости своей, мой взгляд вернулся к Амону, мальчику, которого я никогда не забывала. Я наблюдала за ним в поисках каких-либо признаков того, что он все еще тот человек, которого я помнила, но что-то в мрачном выражении его лица подсказало мне, что невинный мальчик давно ушел. На его месте был высокий, сильный, возможно, безжалостный мужчина.

“На кого ты работаешь?” Спросил Амон на безупречном английском, его голос был спокоен, но за ним безошибочно угадывалась сила. Он был смертельно опасен, и человек, стоявший на коленях, знал это.

В отчаянии круглолицый мужчина посмотрел на Данте, но тот был не менее суров. В конце концов, они были братьями, выросшими под руководством своего отца-короля-льва.

Поняв, что помощи он не получит, Пухлый Мужчина зарычал голосом с сильным акцентом: “Пошел ты, полукровка. Предатель своего вида”.

Слова сбивали с толку. Я не понял, что он имел в виду, но, судя по веселому кивку, которым они обменялись, братья поняли. “Это неправильный ответ. Тогда нам следует отправиться за твоей семьей? Голос Данте был холоднее самых темных глубин океана, отчего у меня по коже побежали мурашки.

“Ты бы никогда не ступил ногой в Японию”, - прорычал Пухлый Мужчина, но, похоже, это не возымело никакого эффекта. На его лбу выступил пот, и он разразился чередой ругательств, которые, как я мог только представить, были ругательствами на японском.

“Последний шанс”, - предупредил Амон с мрачным выражением лица.

“ Босс знает, что ты все еще наблюдаешь за ней. Она…

Он так и не успел закончить предложение, потому что Амон нажал на спусковой крючок. Одиночный выстрел прозвучал в моих ушах вместе с навязчивым откровением о том, что маленький мальчик, в глазах которого когда-то были звезды, превратился ни во что иное, как во тьму.

Мой желудок скрутило, и я зажала рот руками, чтобы меня не вырвало обедом, наблюдая, как пустые глаза мужчины закатились к затылку.

Рука Амона упала вдоль бока, он изучал труп со скучающим выражением лица. Никакой реакции. Никакого сожаления.

Я должен был убраться отсюда.

12

АМОН, 23 ГОДА

Я

почувствовал на себе ее взгляд.

И все же, только убив человека, я склонил голову набок. К ней. Я ожидал криков, мольб о помощи, воплей. Вместо этого она застыла, прячась за припаркованным седаном и уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Глаза, которые были такими же невероятными, какими я их помнил.

Даже отсюда я мог видеть, что цвет ее радужек был головокружительного голубого оттенка.

Я бросил взгляд на своего брата, который еще не видел ее. “Твоя очередь избавляться от тел”, - сказал я ему.

Обходя машину, он подбросил мне птицу, легко забросив ее на заднее сиденье подбитого "Мерседеса".

“Этим ублюдкам из якудзы действительно следовало бы сесть на диету”, - проворчал он, запихивая в машину последнего человека.

Я сардонически вздохнул. — Уверен, об итальянцах говорят то же самое.

“Давай не будем забывать, что ты наполовину итальянка”, - криво усмехнулся Данте. Он был прав, конечно. Именно по этой причине я говорила на нескольких языках. Первым языком был итальянский, хотя моя мама утверждает, что примерно в то же время я произнес несколько японских слов. После этого естественным путем пришли английский и французский.

Он захлопнул дверцу "Мерседеса" и обошел машину со стороны водителя. “ Дай угадаю, здесь ты решил заявить о своем японском происхождении. Как удобно.

Я не ответила ему. Трудно было отрицать мое происхождение. Все, что нужно было сделать, это мельком увидеть мои острые скулы и темные глаза. Я не был желанным дополнением к "Шипам Омерты". Только благодаря прогрессивному мышлению Энрико Маркетти — и его желанию воспользоваться моими связями с якудзой — меня приняли. Эти узы достались мне по материнской линии — принцессе якудзы, которая бросила все, что знала, ради чего-то незнакомого.

Бросив последний взгляд в мою сторону, Данте скользнул на сиденье и завел машину, которая вскоре станет историей, вместе со своими мертвыми владельцами.

Как только он скрылся из виду, я сделал свой ход.

Она выпрямилась во весь рост и расправила плечи, когда увидела, что я приближаюсь. Она вздернула подбородок, и от этого движения ее золотистые кудри заблестели даже в тусклом свете гаража. Каждый раз, когда я видел ее, у меня перехватывало дыхание.

Мне не понравилась такая реакция, но я смирился с ней. Это было неизбежно, как вращение солнца. Это было частью меня, как горечь в моем сердце и воздух в моих легких. Поэтому я перестал бороться с этим, а вместо этого принял это.

Я остановился в двух футах от нее, возвышаясь над ее ростом в пять футов пять дюймов, и аромат корицы мгновенно окутал меня. Точно так же, как это было в тот самый первый день, одиннадцать лет назад.

“Привет, девочка с корицей”.

Глубина ее голубых глаз притянула меня к их теплу, несмотря на то, что она дрожала. Страх был виден на ее бледной шее, трепещущей, как крылья бабочки. Она была молода — слишком молода, — и прикосновение к ней обрекло бы нас обоих.