— Настрадалась, — усмехнулась, съезжая на пол и обнимая коленки, я криво. — Мы друзья. Он вчера сам это прямо сказал. Всё, можно не выяснять.

— И что? Ты с горя пошла с первым встречным е…

— По-о-оль…

— … спать.

— Он не первый встречный.

— В смысле?

— Это Гарин. Тот самый, который был в Индии.

— Пи…

— По-о-оль…

— … сец, — закончила Ивницкая чинно и чопорно, села рядом со мной, чтобы ногой пихнуть и спросить растерянно. — И чего у вас с ним теперь? Одноразовый перепих? Или второй договор а-ля «вторник-пятница в моём плотном графике работы»?

— Не знаю, — плечами я пожала столь же растерянно.

Ни написать, ни позвонить, ни увидеться снова Савелий Игнатьевич мне не пообещал.

Он не сказал ничего.

А я, помня наш разговор ещё в Красном форте, ничего не стала спрашивать. У нас с ним, в конце концов, сразу повелось, что секс без обязательств и звонков на следующий день. И если в Индии это был просто курортный роман, то сейчас, как выразилась Ивницкая, видимо, правда, был просто одноразовый перепих.

Случайная встреча, безумная ночь.

Короткое замыкание мозга.

Случается.

И потому вечером, поминая добрым словом всю ревматологию, но упрямо заставляя себя дочитать хотя бы артрит, зазвонившему домофону я удивилась.

Открыла… Гарину.

Он же явился с двумя огромными пакетами еды, задался, кажется, целью откормить меня, о чём, пропуская в квартиру, я ему и сообщила. Так и не смогла в тот вечер сосредоточиться и вернуться ни к артритам, ни к остеоартрозу.

Сложно было вникнуть, что там «серо» позитивно и негативно, а заодно где какая картина на рентгене, когда… когда позитивно шипело мясо на сковородке, резалось что-то на разделочной доске, а сам Гарин негативно разговаривал чужим официальным и сухим голосом с кем-то по телефону, распоряжался прийти к нему завтра к десяти со всеми документами.

К чёртовой бабушке была послана эта вся ревматология, когда я окончательно запуталась и перестала что-либо понимать в собственной жизни.

И вопрос, практически повторяя слова Ивницкой, про второй договор после ужина и вымытой посуды, прислоняясь спиной к столу, я язвительно задала:

— В Индии у нас был курортный роман и договор. А сейчас что? О чём договоримся, Савелий Игнатьевич?

— О сексе?

— Без обязательств?

— Ну почему? Спать ты будешь только со мной.

— Чудесно. А ты?

— И я тоже, — Гарин, подходя и нависая, ухмыльнулся с порочностью дьявола. — Только с тобой. Я хочу, чтоб мы попробовали… всерьез. Без обязательств у нас уже было, Алина. И договоров с тобой я больше не хочу.

— А для всерьез ещё не прошло пять лет, — его же слова я припомнила почти мстительно, скрестила руки на груди, пряча за ухмылкой растерянность.

Он вытащил, дал пережить вчерашний день, и спасибо большое ему за это было. И сама бы, должно быть, всё-таки попав под машину или просто упав и больше не встав, я бы не справилась.

Но… попробовать и так, чтобы не на раз?

Не коротким романом?

А… вот так, как сегодня? С ужинами, вопросами про мой день и вежливые, ответные, про его работу, про развёрнутый к себе мой ноутбук, в котором даже два абзаца методы, ужасаясь непонятным словам, он осилить не смог?

Вызвал этим улыбку.

— Там было про женитьбу, — к столу, расставляя руки, меня приперли окончательно, и голову, чтобы видеть его глаза, пришлось запрокидывать, — а тебя я пока вроде в загс и не позвал…

Не позвал.

Только на стол усадил, провел губами по шее, выбил, доводя до грани, такими нечестными способами и согласие, и обещание.

И список Гаринских девушек я официально пополнила.

— А теперь, последний вопрос, — Ивницкая, напоминая настоящую акулу пера, улыбается дружелюбно-хищно. — Ребята, какие у вас планы на медовый месяц?

— В морг сходить, — я буркаю раздраженно.

Иль иглисто.

Раз ёжиком меня тут вдруг назвать решили.

— Калина!

— Что⁈ — возмущаюсь я столь же деланно, отбиваю её взгляд. — У нас через три дня патан у Бердяева начинается!

А Бердяев за два года не изменился, поэтому пропуски его ненаглядных пар всё так же приравниваются к расстрелу и уважительной причины не имеют априори. И даже смерть не относится к таковым.

Ногами вперёд, но явиться на пару ты должен всегда.

— Медовый месяц будет в январе, — Гарин сообщает хладнокровно, не моргнув и глазом на брякнутые мной слова, он только ловит незаметно мои ледяные пальцы. — Мы полетим в Индию.

Для начала.

К Ваське, что родить там как раз должна будет. Ныне же она глубоко беременная, а оттого на свадьбу брата не прилетевшая, передумавшая в последний момент и объявившая, что ещё одну свадебную церемонию, по индийской традиции, они нам с Гариным устроят.

И, вспоминая фотографии Васькиной свадьбы и многочисленную родню Нани, морально готовиться можно начинать уже сейчас. Не думать старательно, что родители Гарина на рождение первого внука тоже полетят.

И Енька это событие не пропустит.

Остальные мои, когда про церемонию узнают, интерес к Индии у себя тоже обнаружат. Причём все, включая Аурелию Романовну.

— А потом…

И одни.

Это, ёрничая, хочется добавить уже мне, но… я проглатываю очередной неуместный комментарий и на Гарина смотрю. Не мешаю делиться нашими планами на медовый месяц. И даже не спрашиваю, вклиниваясь из-за пришедшего вдруг в голову вопроса, почему он медовым-то называется?

И я не нервничаю.

Абсолютно нет.

— … в Касабланку.

— Эс-Сувейру, — я всё же не удерживаюсь, вставляю быстро и легко.

И с настоящей улыбкой, потому что мысли о Марокко, пусть и зимнем, душу греют. Они успокаивают, если маяк в Касабланке и шелестящее волнами побережье Атлантики представлять, воображать, как гулять мы там будем.

Заглянем на базар.

И в порт, где жирные-жирные крикливые и наглые чайки.

Ещё коты.

А у берега, если верить миллиону картинок и путеводителям, покачиваются старые рыбацкие синие лодки.

И до сине-голубого города, взяв в прокате машину, мы доедем. Заблудимся в лабиринте узких улочек, что поднимаются и спускаются, собираются в неровные каменные лестницы или расползаются внезапно, становясь площадью.

Мы… мы будем там счастливы.

И вообще…

— А Касабланку, открою вам тайну, — Ивницкая, завладевая вниманием Рады и камеры, улыбается заговорщически, сдаёт все секреты Полишинеля, — они выбрали, потому что любимый фильм Калины «Касабланка», и она всегда хотела там побывать.

— И это мы тоже всем, конечно, расскажем, — я фыркаю, кажется, нервно.

Не недовольно, но…

Полька быстрым взглядом режет, и мимолетная тень по её лицу пробегает. Или, пробиваясь сквозь всё веселье и всю беззаботность, выглядывает. Думается, что нахмуриться вот сейчас она хочет.

И ответы на так и незаданные вопросы она получить хочет.

Порывается спросить ещё со вчера, но так и не решается. Она не требует в кои-то веки никаких объяснений и подробностей.

Не спрашивает ничего.

А я сама не рассказываю.

И вид, что ничего не было, мы делаем обе.

Не ездила я никуда, да.

— Калинина, сейчас довыёживаешься, — Ивницкая, грозно прищуриваясь, тянет мстительно и вредно, встает, подавая пример и нам, — и я всем расскажу про бахилы, хирургию и Валерия Васильевича.

— Не расскажешь, — я фыркаю уверенно, не впечатляюсь страшной угрозой, — мы там на пару позорились.

Ну и… бахилы — белые, не синие! а потому похожие — на головы вместо одноразовых забытых дома шапочек мы на пару надевали.

Было дело.

Кто же знал, что оставивший нас в кабинете Валерий Васильевич вернется так невовремя? Вместе с шапками придет, глубоко вздохнет и в отделение, раздав пациентов, всё же пустит. Скажет, что думал, будто мы тут сидим и ревем.

А мы…

Мы, глядя друг на друга и утыкаясь в парту, хохотали до слёз. Не переживали, что истории не напишем и вовремя не сдадим. И то, что нам единственным из группы достались по итогу задницы, которые свищи заднего прохода, было чистой случайностью, а не тонкой иронией и наказаньем за забывчивость и безалаберность.