«Мы довольны приговором суда, хотя таких врачей, я считаю, надо казнить. Кто мне вернет жену?»

«А у твоего Потоцкого есть семья?»

«Да, кажется. Он про сына как-то говорил. Алинкин ровесник или чуть постарше. Представляете, с детства в модельной школе учился. Тут в показе участвовал то ли в Риме, то ли в Пизе. Сашка не знает: гордиться или ругаться. Он-то думал, что тоже врачом будет».

«Безусловно, мы будем подавать на апелляцию. Мои подзащитные своей вины не признали. Вся медицинская помощь была оказана своевременно и в надлежащем объеме…»

…вдруг и враз мелькнуло, пролетело голосами мамы, Женьки, журналистов и прочих, кто по делу врачей Кушелевской больницы так долго и много говорил, снимал и писал.

Когда оно началось?

Лет… шесть назад?

Или больше?

Оно тянулось сначала тихо и незаметно, а после, набирая обороты, гласность и резонанс, несколько лет. Отменялись и переносились заседания, запрашивались и проводились экспертизы, выяснялось, кто виновен.

Впрочем, виноваты были врачи.

Не спросили, не сделали, не успели, не… много чего. Накопать, имея желание, даже рвение, всегда что-то да можно, а у следствия и родственников, что жаждали крови, этого желания было изрядно.

А потому они искали.

Они выдвигали, ни черта не понимая в медицине и неся временами редкую дурь, всё новые и новые обвинения, которые после отбивались. Но… на три года общего режима и два года на ограничения врачебной деятельности в итоге всё же наскребли.

Вынесли приговор года… два назад?

Да, пожалуй.

Мама об этом говорила года два назад, а Женька шипела, что всех тогда могут пересажать. Пациенты не умирают только у тех, кто не работает, и ещё у патологоанатомов.

— Алина, иди домой.

— А Глеб?

Сфокусировать взгляд на Макаре Андреевиче получилось не сразу. Мир, разбившийся вдребезги и сложившийся наново иной картиной, чёткость и резкость приобретал неспешно.

Он тормозил, подобно мне.

— Иди домой, — Макарыч,подхватив под локоть, повторил с нажимом.

Не убедил.

И головой, вырывая руку, я помотала, спросила, понимая, что не знаю сама, упрямо:

— Макар Андреевич, а где у нас кабинет ректора?

Вот… кабинет Макарыча я знала хорошо.

Даже декана, пусть ни разу и не бывала, но знала, проходила всё время мимо. И ещё, пожалуй, кабинет бухгалтерии смутно припомнить могла.

Тут же… да я самого Арсения Петровича третий раз в жизни вживую видела!

— Не уйдешь, да? — он уточнил без всякой надежды и обреченно.

— Не-а.

— Идём тогда, — вздохнул Макарыч ещё более тяжело.

Пробубнил себе под нос про грехи тяжкие в нашем лице и уже на третьем этаже, у самых ректорских дверей, предупредил.

Попробовал образумить в последний раз:

— Ждать придётся долго, скорее всего.

— Ничего.

Ждать мединститут научил тоже неплохо, поэтому стенку я привычно подперла, проводила взглядом Макарыча, который, аккуратно постучав и кашлянув, в ректорском кабинете скрылся.

Не обманул про долго.

Я успела и постоять, и походить, и подслушать без большого толку пару особо громких фраз, из которых вышло, что ректора Измайлов — или теперь Потоцкий? — знает с детства, и с отцом Глеба наш Арсений Петрович дружит.

Я успела отскочить от двери и, вытянувшись по струнке, поздороваться с Валерием Васильевичем, который, держа в руке знакомый и узнаваемый профессорский портфель, в начале пятого вечера к ректору пришёл.

Я успела съехать по ставшей родной стенке вниз и задремать, когда двери кабинета наконец распахнулись и Измайлов показался.

И не только он.

— Ох, дети, взрослые… дети, — Валерий Васильевич, вышедший следом, головой покачал сокрушенно.

Пошёл к лестнице.

А я, вскочив обратно вверх, уставилась на Глеба:

— Что решили?

— Давай внизу.

Даже на улице, на которую вышли мы молча. Окунулись в ещё по-зимнему ранние синие сумерки, что на город опустились.

Затемнили лица, притупили страсти.

Добавили решительности и смелости, от которых заговорить, останавливаясь уже около его машины, я первой смогла:

— Глеб, я слышала про дело врачей.

— Кто ж у нас о нём не слышал…

— У тебя поэтому другая фамилия?

— Фамилия у меня матери, — он, разворачиваясь ко мне и вглядываясь, ответил помедлив. — Вика, мамина подруга и владелица «Иконы» — это модельное агентство, ещё в далёкие времена решила, что Глеб Измайлов звучит лучше, чем Потоцкий.

— Нам ты не рассказывал про агентство и вообще…

И вообще, получалось, ничего он нам — мне! — не рассказывал.

И обидно это было.

— Я не знал как, — плечами Глеб пожал выразительно, обошёл меня, чтобы на припорошенный снегом капот присесть. — Хорошо. Я не хотел. Честнее звучит?

— Не знаю.

— Мне неплохо платят, но, знаешь, это не тот вид работы, которым тянет хвастаться. По крайней мере, меня никогда не тянуло.

А Карина?

Она знала? Ей ты рассказывал? Или… очень даже модельной внешности Карина тоже там работала? Она… она ведь упомянула какую-то Викторию! Я помнила, я запомнила тот чёртов короткий разговор до последнего слова.

И узнать это, наверно, следовало.

Вот только синие, запыленные тихой порошей, сумерки всю важность и значимость этих вопросов скрали себе, оставили совсем другое.

То, что спросилось, находя ледяные пальцы Измайлова, тихо:

— А мед? Из-за отца пошёл?

— Он всегда хотел, — спорить он не стал, лишь добавил, объясняя многое и сжимая мои пальцы в ответ. — Сегодня рассматривали ходатайство об условно-досрочном. Отказали.

— А… дальше что будет?

Я, пристраиваясь рядом с ним, спросила осторожно.

Что будет с ним? С нами?

Что сказал ректор?

— К общему знаменателю они так и не пришли, — Измайлов, повернув ко мне голову и так знакомо приподняв бровь, отозвался с едва заметной иронией. — Послезавтра в расширенном составе, комиссией, будут думать, что же со мной делать.

Отчислять.

Или в академ отправить.

Третьего тут было не дано.

[1] Глюк’oZa «Свадьба»

[2] Эльбрус Джанмирзоев, Александрос Тсопозидис «Бродяга»

Серж смотрит на меня сквозь прищур длинных и фиолетовых ресниц, склоняет голову то вправо, то влево. И взгляд его до жути сосредоточенный и серьёзный мои нервы прожигает. Толкает поёрзать на архаичном диване, который лишь на двоих рассчитан.

Изогнут.

И «тет-а-тет» он называется.

Аурелия Романовна, услышав удивленное восклицание Ивницкой, ей об этом подробно рассказала, прочитала лекцию про мебель девятнадцатого века. Похвалила, что усадить нас с Гариным лицом к лицу во время интервью придумали.

Интересная задумка.

Особенно, если круг, снимая нас, описать.

Смонтировать.

И… и вдумчиво-оценивающий взгляд Сержа меня всё же нервирует. Чувствуется, что прикидывает он более медленный и мучительный способ убийства, которое за слегка подпорченный макияж и растрепанные волосы мне уже невозмутимо и мрачно пообещали.

Так и сказали, вырастая в мраморно-белоснежном и местами малахитовом огромном холле дворца браков: «Вскрою».

— Как думаешь, — тишину, тревожно давящую на мою голову и психику, я нарушаю первой, завожу глубокомысленный разговор, — все очень удивятся, если рассказать, что по не праздничным дням ты судебник?

Прям целый судебно-медицинский эксперт Сергей Иванович Леванидов.

Одногруппник и приятель Женьки, увлечение и хобби которого не подвергается насмешливым вопросам и критике ещё со второго курса. Вообще, сложно критиковать человека, имеющего чёрный пояс по джиу-джитсу.

— А им кто-то расскажет? — улыбаются мне ласково.

И нежно.

И пару рассказов из его работы я вспоминаю невольно. А распилить черепушку, предварительно сняв скальп, Серж и в прямом смысле слова может. И язык через раскрытую грудную клетку вот этими самыми ручками он спокойно вытащит.