Она отпрянула, буквально отлетела назад к стеллажам с бесконечной вереницей медицинской документации и через пару секунд, сизая от испуга и бешенства, швырнула на стойку карточку Паши Смирнова.
— Спасибо, — прошептала юная мамаша, адресуясь, само собой, вовсе не к этой гремучей змее, которая, быстро ликвидировав доказательства собственных прегрешений, вновь изготовилась выпрыснуть яд.
— Нечего тут пугать! — процедила она с громким шипением, уставившись одновременно на меня и в спину быстро удаляющейся по коридору женщины. — У нас существуют правила и…
Она вдруг осеклась, подалась вся вперед, взор ее неожиданно стал заискивающим, а лицо умиленным.
— Юрий Васильевич, здравствуйте. — Вместо яда через стойку потек мед.
Я оглянулся и увидел высокого, довольно худого, светло-русого мужчину с родинкой на подбородке, который неприязненно скосил глаза на медсестру, коротко кивнул и быстрым шагом проследовал дальше, провожаемый кротким взглядом вмиг разомлевшей фурии.
Это, без сомнения, был Шрамов. Я настиг его на втором этаже, когда он уже открывал дверь своего кабинета. Хотел окликнуть, но передумал: около кабинета сидела уже знакомая мне женщина с малышом.
— Вы тоже сюда? — спросила она с готовностью уступить мне очередь.
— После вас, — сказал я и занял соседний стул.
Минут пять мы молчали — малыш уже не хныкал, просто тихо возился на руках у матери, внимательно рассматривая не слишком-то людный коридор.
— Вы, наверное, к Юрию Васильевичу проконсультироваться? — подала голос женщина.
— В принципе да, — ответил я неопределенно.
— Это вы очень правильно, — одобрила она. — Юрий Васильевич хоть и молодой, но замечательный врач. А самое главное — внимательный. Павлик у меня, — она ласково погладила малыша по голове, — какой-то невезучий. Сегодня утром ладошку в дверь сунул, вот и прищемило. А два месяца назад ему на ногу стул упал, Павлик на ковре ползал. Так Юрий Васильевич нам столько внимания уделил!.. — Ее голос возвысился. — Домой два раза приходил, а хирурги-то на вызовы не ходят, только педиатры. Даже моей бабушке он понравился, хотя бабушка постоянно говорит, что нынешняя молодежь работать не хочет и не умеет…
Возможно, я бы еще много чего услышал о докторе Шрамове, но тут дверь открылась, и на пороге вырос он сам со словами:
— Проходите, пожалуйста.
В образовавшемся проеме я успел разглядеть пустой кабинет, и это меня порадовало: значит, работает он без медсестры, и это хорошо, потому как наша беседа не предназначалась для посторонних ушей.
Ждать пришлось минут пятнадцать, и все это время я размышлял, как выстроить нашу беседу с наибольшим толком и наименьшими временными затратами, — за мной уже образовалась очередь.
Вообще-то у меня был некий предварительный сценарий, однако настолько условный, насколько условными были мои представления о человеке, доставившем в штаб Козлинского флешку со статьей. Я успел разглядеть Шрамова и вынужден был признать: с Севой Желтухиным он, конечно, не одно лицо, однако лицо сильно похожее, особенно если учесть куртку с надвинутым на голову капюшоном. А вот родинка на подбородке — явный отличительный знак неизвестного визитера. Я почти был уверен, что мне не придется ехать в аэропорт к работнику багажного отделения, — своего неизвестного я нашел в поликлинике.
Но какое отношение имеет этот парень к истории с Желтухиным? Я почему-то сразу поверил юной маме, что он отличный и очень внимательный врач, который к тому же чувствует истинную сущность людей и потому никогда не попадется на удочку такой особы, как медсестра из регистратуры. А значит, он человек симпатичный. Но симпатичный человек вряд ли ввязался бы в сомнительное дело со статьей…
Женщина с малышом вышла из кабинета с такой улыбкой, будто ей подарили давно желанный подарок. Малыш тоже улыбался. Я только пожал плечами. Допустим, Шрамов еще и врожденный психотерапевт, однако я не слышал, чтобы на подобных специалистов реагировали годовалые младенцы.
Он сидел за столом и быстро шлепал по компьютерной клавиатуре — занимался привычной рутиной районной поликлиники. При моем появлении поднял голову, посмотрел на меня, затем куда-то за мою спину и вежливо поинтересовался:
— А где ваш ребенок?
Предварительно он поздоровался.
— У меня нет ребенка.
Я подошел к столу и сел.
— Вам проконсультироваться? Слушаю вас.
Ни о каком талоне он даже не заикнулся.
Несколько секунд я медлил — он не торопил. Обычно в поликлиниках врачи всячески демонстрируют, будто каждое мгновение у них на счету, причем порой кажется, что это даже не счет, а счетчик, на который их поставили рэкетиры. Этот же был само терпение.
— Юрий Васильевич, — начал я серьезно, но при этом доброжелательно, — вы приходили не так давно в штаб Козлинского?
Я предполагал самую разную реакцию, но только не эту — Шрамов вдруг закрыл глаза, обхватил голову руками и замер с абсолютно потерянным видом.
Он не торопил меня, и я воздал ему тем же — не стал торопить его. Наконец, он открыл глаза, опустил руки и произнес с досадой:
— Ведь чувствовал же — что-то здесь не так. И даже не чувствовал — почти наверняка знал! Сам всегда говорю: просто так даже прыщ на носу не вскочит. А тут попался. Дал слабину. — Неожиданно он нахмурился и внимательно посмотрел мне в глаза. — А вы, простите, кто?
— Частный детектив.
— Частный детектив?! — изумился он. — А они действительно у нас существуют?
Я вытащил удостоверение с копией лицензии и положил на стол. Шрамов внимательно изучил документы, причем, готов поспорить, двигала им отнюдь не подозрительность, а чистое любопытство.
— Разве той автокатастрофой, я видел по телевизору, занимается не полиция? — спросил он недоуменно.
— И полиция тоже. Кстати, меня зовут Игорь Погребецкий.
— Я прочитал, Игорь Андреевич.
— Знаю, у вас много пациентов, поэтому постараюсь отнять у вас минимальное время. Вы готовы сейчас со мной поговорить? Хотя, — я попытался улыбнуться, — талона у меня нет.
— А, бросьте! — отмахнулся Шрамов. — Разве больные дети могут соответствовать количеству талонов? Принимаю всех, кому нужно. И даже без детей — тех, кому проконсультироваться надо. Вот и она тогда пришла, уже в самом конце приема, последней она была.
— Она — это кто?
— Женщина. Даже, скорее, девушка, лет двадцати пяти, симпатичная… Зашла и говорит: «Помогите, пожалуйста». А мне, знаете, сколько раз на дню такое слышать приходится? Вот я и ответил, почти не задумываясь: «Помогу, конечно, если смогу». Она улыбнулась: «Просьба у меня к вам. Сходите, пожалуйста, по этому адресу, в такую-то комнату и спросите Григория Акимовича Козлинского. Вы знаете, кто это?» — «Нет, — отвечаю, — не знаю». — «Ну, не важно. Просьба-то пустяковая: передайте ему конверт с флешкой, скажите, что отдаете ее безвозмездно, но чтобы отнес только в “Городскую газету” и ни в какое другое место».
— И вас этот своеобразный пустяк не насторожил?
— Насторожил. Но она объяснила. Ко мне пришла, потому что слышала, будто человек я добрый и отзывчивый. — Шрамов покраснел. — Это она так сказала, не думайте, что хвастаюсь. А по поводу флешки… Дескать, хочет себя в журналистике проверить и непременно в «Городской газете», сильно она ей нравится. Но в редакции очень суровое начальство, с девушкой с улицы даже разговаривать не станут, а Козлинского уважают, если он статью принесет, обязательно прочтут.
— Однако, насколько я знаю, у Козлинского вы ни о какой девушке даже не упомянули.
— Правильно, — согласился Шрамов. — Она попросила, чтобы я принес флешку, но ни о чем не рассказывал. По ее словам, Козлинский сам поймет.
— И вы всему поверили?
Может, он и не производил впечатление особого интеллектуала, однако дураком тоже не выглядел.
— Да не очень, — досадливо поморщился Юрий Васильевич. — Но… вот честно признаюсь: думал, здесь что-то сугубо личное… С такими делами проще всего именно к докторам обращаются, нас профессия к тайнам приучает. И потом… — Он тяжело вздохнул. — Вы знаете, какая зарплата у молодого хирурга в районной поликлинике?
