Если обычно люди гонятся за прибылью, то на сей раз усердствовали в стремлении к благотворительности. А как иначе? Оставшуюся бесхозной паству Козлинского просто необходимо было привести к новому «мессии», и ради этого стоило расстараться и раскошелиться.
Толпы людей (среди которых все же было немало искренне скорбящих), море цветов, прочувствованные речи… Полагаю, Григорий Акимович, при всем его самомнении, даже помыслить бы не решился, насколько грандиозными окажутся его проводы в мир иной.
Грешен, я входил в число тех, кого подвигли на участие в панихиде весьма прагматичные соображения. И первейшим среди них было стремление обнаружить Антона Прошкина. Конечно, гораздо проще было бы заявиться к нему домой, однако, во-первых, он мог просто не пустить меня даже на порог, а во-вторых, как показывает наш опыт, в собственном доме человек чувствует себя наиболее защищенным и посему малопригодным для учинения допроса. Ну, пусть не допроса, однако совсем не приятного разговора.
Опять же, как показывает опыт, похороны почти всегда полезны для получения ценной информации, а потому никогда не следует пренебрегать этим печальным мероприятием.
К сожалению, многолюдие сильно осложняло мои поиски, особенно если учесть, что Прошкина я видел лишь один раз и то, по большому счету, мельком. Зато меня обнаружили довольно быстро. И первым это сделал Лямский.
Он как раз завершил вахту у гроба, где простоял несколько минут в почетном карауле рядом с толстощеким лысым мужчиной (судя по виденным мною фотографиям, самим Саватеевым), и тут заметил меня, едва заметно махнув рукой в знак приветствия. Я тоже кивнул, однако остался стоять на месте, позволив Лямскому первым двинуться мне навстречу.
— Игорь Андреевич! — воскликнул он с улыбкой, которую, впрочем, тут же смахнул со своего лица. — И вы здесь?
— Как видите.
— По делам или знавали покойного?
— Знал немного…
— Ну надо же! — отчего-то удивился Леонид Леонтьевич. — Ей-богу, надо умереть, чтобы обнаружить, как много в этом городе у тебя знакомых. Или… — он сделал паузу, — тех, кто причисляют себя к таковым.
— Это вы о себе? — бестактно спросил я.
— О-о-о! Напрасно иронизируете, Игорь Андреевич. С Гришей мы были знакомы сто лет. Представьте себе. Выросли в одном дворе. Хотя он был меня заметно младше. Вот так. — Лямский картинно развел руками и вдруг добавил серьезно: — Гриша всегда был с чудачествами, всегда был лихой на разговоры, однако кое в чем был крайне осторожным. Например, в том, что касается всяких движущихся средств. Знаете, как в детстве мальчишки гоняют на велосипедах? И я гонял. А вот Гриша нет. Всегда ездил только по тихим дорожкам и на умеренной скорости. Гриша и дорогу переходил только на зеленый свет и в строго положенных местах. Это я к тому, что представить его, устраивающего публичный скандал, вполне могу, а вот несущегося в автомобиле на высокой скорости, никак нет.
«Ну надо же, — подумал я. — Этот Лямский, как затычка в любой бочке. С Сокольниковым вместе работал, с Козлинским жил по соседству».
— Кем так увлекся, Леонид Леонтьевич? — услышал я вдруг за своей спиной, обернулся и обнаружил подошедших сзади Саватеева и Гудилина.
Гудилин коротко кивнул, а Саватеев уставился на меня с интересом опытного прораба, углядевшего на вверенном ему участке непонятную конструкцию.
— Игорь Андреевич Погребецкий, сотрудник того самого детективного агентства, — представил Лямский.
Саватеев протянул руку и крепко тряхнул мою ладонь.
— По-прежнему подозреваете, что это мы умыкнули людей Шелеста? — Прозвучало это строго, однако не враждебно. Враждебно зыркнул на меня Гудилин, но я сделал вид, будто вовсе его не замечаю.
— Мы пока никого ни в чем не подозреваем, — сообщил я сдержанно.
— Ну-ну… — Валентин Егорович повел шеей, словно освобождаясь от тугого галстука. — Так разбирайтесь побыстрее, коли полиция плохо чешется. А то меня словно кто за горло держит.
— Это уж как получится, — ответил я сухо.
Саватеев сурово окинул меня взглядом, кивнул своим помощникам и двинулся в толпу, бросив на ходу:
— Если у вас загвоздка из-за денег, обращайтесь. Чем-нибудь помогу.
Я не стал рассыпаться в благодарностях.
Не стал я любезничать и с Шелестом, на которого наткнулся на выходе из зала прощания в фойе. Впрочем, он тоже не имел намерения заключить меня в объятия. А уж что до Бреусова, то этот хлыщ просто весь искривился.
— Какая встреча! — прогундел он иронично. — Следы преступлений ищите среди скорбящих?
— А вы ищите дешевой популярности рядом с покойником? — парировал я.
— Прекратите! Оба! — рубанул Шелест и, тихо выругавшись, широко зашагал снова в зал.
Бреусов пожал плечами и направился следом — не очень, впрочем, поспешая.
Я принялся вновь бродить по фойе, периодически заглядывая в зал. Как ни странно, мне мало попадалось знакомых лиц, хотя кое-кого из окружения Козлинского я узнал. Например, ту девушку, которая сопровождала меня на встречу Григория Акимовича с избирателями. Глаза у девушки были все промокшие, и меня она не заметила.
Допустим, совсем не факт, что здесь должен появиться Прошкин. В конце концов, он ученик Копалкиной, а отнюдь не Козлинского. Хотя я готов был поспорить, что с Козлинским его нечто связывало, пусть даже косвенно, а иначе зачем он явился к Виктории? И если не Григорий Акимович, то наверняка Нина Федоровна отправила его с расспросами. Но каким образом старушка узнала о Виктории?
Стоп. Порой ситуация всеобщей удрученности, пусть даже во многом напускной, крайне стимулирующе действует на мыслительный процесс. О чем говорил сосед Сокольникова, который видел того гуляющим с собачкой? Валерий Аркадьевич разговаривал с каким-то человеком, судя по всему, женщиной. Этого собеседника, не исключено, совершенно случайного, мы обошли вниманием — во многом, разумеется, потому, что никаким местом не могли за него зацепиться. Однако, похоже, зацепка все же нашлась — мелкая женщина вполне подходила по описанию на Нину Федоровну.
Между тем Копалкиной отчего-то на панихиде не было, и это показалось мне весьма странным.
Публика начала покидать фойе и стекаться в зал — наступал момент последнего прощания. Я слился с толпой, высматривая знакомую девушку из штаба. Обнаружил ее довольно быстро — она стояла в углу, то и дело вытирая глаза платочком.
Я приблизился к ней и осторожно тронул за плечо — девушка вздрогнула, всхлипнула и уставилась на меня бессмысленным взором.
— Узнаете меня?
Девушка несколько раз моргнула — слезинки сорвались с кончиков ресниц и заскользили по щекам.
— Да, — вымученно прошептала она.
— Я ищу Нину Федоровну Копалкину.
— Она уже простилась и ушла.
— Домой? — удивился я.
— Почему домой? — еще больше удивилась девушка. — В столовую, где поминки будут. Она поминками занимается…
— А Антон Прошкин? — спросил я наудачу.
— Антон… Он, наверное, на улице… Он должен быть с похоронной бригадой.
— Спасибо, — сказал я проникновенно и начал протискиваться назад.
На улице народа было мало, и я увидел его сразу — стоял около катафалка: лицо — хмурая туча, глаза — подернутые тиной лужи. Батюшки, да ведь он тоже, похоже, на грани слез! Ну и Козлинский, ну и властитель человеческих сердец!
Я сделал круг и зашел сзади.
— Привет!
Прошкин оглянулся, несколько секунд пристально смотрел на меня (совершенно очевидно, узнал) и, наконец, выдавил:
— Ну?
— Баранки гну.
— Сам не загнись.
— Не дождешься.
Прошкин зло прищурился
— Ну вот что, Антон, — произнес я примирительно, — давай без конфликтов. Нину Федоровну подведем.
Прошкин дернулся, прищуренные глаза стали круглыми.
— Ты… откуда?…
За горло я его не хватал, но произнес он это так, словно прощался с последним глотком воздуха.
— Вычислил, — ответил коротко.
— Зачем? — задал он идиотский вопрос.
— Работа такая.
