Павильонов оказалось много. Были и тематические, и по регионам-республикам, и даже пример двух деревень: старой и новой. Видимо чтобы приезжие крестьяне смогли оценить, что хочет советская власть увидеть на территории их сел и деревень.

Первого сентября отец получил ключи от квартиры в доме, который я строил. Сама квартира двухкомнатная, строго по той планировке, которую я когда-то накидывал схематично заводскому архитектору. Располагалась она на втором этаже. Всего этажей три. Маленькая комната по размеру как две трети от нашей старой, а большая комната в квартире была, как если бы мы две наши комнаты в единое целое объединили. Еще и кухня не отделялась от остальной территории, визуально добавляя пространства.

Счастливо вдохнув запах краски и побелки, я улыбнулся и констатировал:

— Жить можно!

Осень 1923 — зима 1924 года

Переезд в новую квартиру растянулся на целую неделю. Но самым сложным оказалось не перенести вещи, а расстаться с Катей. Девчонка никак не хотела меня отпускать и всерьез собралась жить в моей комнате со мной!

— Кать, а как же твоя мама? — пытался я воззвать к голосу ее разума.

— У нее Володя есть, — отрезала пигалица, имея в виду нового ухажера матери и показывая, что не к чему мне взывать.

Но я не оставил попыток.

— Катя, она переживать будет. Она тебя любит, но понимает, что вам вдвоем тяжело. Потому и стала встречаться с Владимиром. А ты уйдешь — ей очень больно будет.

— А мне не больно? — на глазах Кати выступили слезы. — Папы больше нет. И мамы будто тоже нет! С работы придет — и сразу уходит. Хоть бы раз спросила, что у меня в школе. Что я делаю. Ей все равно! Исчезну я, она и не заметит.

— А давай проверим, — хмыкнул я в ответ. — Одну ночь у нас проведешь, и посмотрим — будет она тебя искать или нет.

Мои родители к этой идее отнеслись резко отрицательно, но я сумел их убедить провести «эксперимент». И для чистоты они не должны были ничего Татьяне говорить.

Как я и думал, уже в середине ночи к нам в дом примчалась мама Кати. Облегченно выдохнула, увидев дочь, и тут же накинулась на нее с криком и слезами. Даже выпороть хотела. Еле оттащили. Зато для девчонки лучшего примера, что она ошибается, и мать ее любит, и придумать сложно. После этого они обе ушли к себе домой, оставив наконец нас в тишине и покое… который продлился, пока Настя не проснулась, потребовав к себе внимания.

Осень началась еще одним событием — Борька тоже поступил в школу, сразу в пятый класс, оказавшись на один класс младше меня. Я-то уже в шестой пошел. У Поликарпова он занимался в основном расчетом электрики в самолете — необходимую мощность батарей, количество и размещение проводов, сбор их в общую схему. Чем дальше, тем больше авиация требовала своей электрификации. У нас в ОКБ даже шутили, что увеличение электрики в самолете — наш ответ на выполнение плана ГОЭЛРО. В целом же дела у друга шли замечательно. Кроме поступления в школу я торжественно принимал его в пионеры перед всем отрядом, на ряду еще с пятью его одноклассниками. В отряд все также допускали лишь самых лучших, поэтому и взяли не весь новый поток пятого класса. Те, кто не получил заветный красный галстук и такого же цвета пилотку, жутко завидовали счастливчикам. Условие для их приема они уже знали — подтянуть учебу, вести себя достойно, чтобы взрослые не жаловались, помогать старшим и участвовать в жизни класса.

Вокруг меня возникало все больше и больше «маркеров», с которыми ассоциируется СССР. Само название страны, пионеры вот появились, дед рассказывал, что какие-то октябрята еще были — вроде пионеров, только для младшеклассников. Может и появятся, пока их не видел и даже не слышал о таком.

Моя работа у Туполева продолжалась, но у меня было ощущение, словно я уперся в какой-то тупик. Думал, поставлю двигатель послабее — уменьшу необходимую длину разгона самолета. Дурак! Ну ведь можно же было догадаться, что чем быстрее самолет наберет скорость, тем скорее на крылья начнет действовать подъемная сила ветра. Тут не уменьшать, а увеличивать мощность надо! Либо облегчать самолет до максимума. Андрей Николаевич в мою работу не вмешивался. Иногда посмеивался, иногда смотрел с сочувствием. Но как вскоре я узнал, совсем уж на одного меня он создание палубного истребителя не оставил.

В октябре, ежась от прохладного ветра, я как обычно пришел в ОКБ. Туполева на месте не было, как и многих ребят, работавших под его руководством. Это удивило и насторожило меня. Однако вскоре я узнал, что Андрей Николаевич на летном поле проводит испытания первого собственного истребителя. Мне стало интересно, я и тут же ринулся туда.

Ходынка встретила меня тяжелыми тучами и слякотью. Сильного ветра не было, облачность хоть и стояла, но не такая, чтобы в любой момент пошел дождь, поэтому полеты были разрешены. В небе над аэродромом уже стрекотал небольшой моноплан.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — поздоровался я с Туполевым, когда нашел его на поле. — А чего вы не сказали, что сегодня испытывать свою птичку будете? Вообще мне о ней ничего не рассказываете, — обиженно попенял я ему.

— Это я на воду дую, — слегка улыбнулся конструктор. — Вдруг ничего бы не вышло?

— Это ваша в небе? — спросил я, указав на единственный самолет, что сейчас закладывал вираж над полем.

— Моя.

— А чего такая маленькая? Мне же не кажется, она даже меньше нашего ТОга!

— Не кажется. Это «АНТ-1». На нем я хочу отработать некоторые конструктивные особенности, что потом можно будет применить на более совершенной модели, просто смасштабировав их. Маленький самолет построить и быстрее, и дешевле. И если чего на нем работать не будет, не так обидно ломать потом. Ну и… — тут он покосился на меня. — Тебе тоже помочь хотелось. А то мне даже стыдно было. Скинул на тебя такую серьезную задачу, и в кусты.

Только когда его «АНТ» приземлился, я понял, что Андрей Николаевич имеет в виду.

— И правда, «муравей», — хмыкнул я.

— Что? — нахмурился Туполев.

— Я говорю, ант — это по-английски «муравей». И ваш самолет тоже очень на муравья похож — такой же маленький, юркий и сильный.

Конструктор чуточку удивленно и польщенно улыбнулся. А я продолжил рассматривать его творение. Размах крыльев — метров семь-восемь. Раза в два меньше, чем у ТОга. Высота со взрослого человека. В длину тоже маленький. И весь он был какой-то угловатый. Прямоугольный крылья, корпус похож на брусок, в котором выпилили дыру под кабину пилота. Так еще и кабина не застекленная, лишь с козырьком от встречного ветра. Винт двухлопастной, какой обычно и используют в этом времени.

— Для взлета ему пятидесяти метров хватает, — начал рассказывать Туполев. — Двигатель маломощный, да такой крохе много и не надо.

— И сколько здесь?

— Тридцать пять лошадок.

Я удивленно присвистнул. Всего-то?

— Из-за двигателя и потолок у него низкий — метров пятьсот, максимум — шестьсот по расчетам.

— А дальность?

— Бака на пятьсот километров должно хватать.

Вот это я понимаю — Конструктор! Дали задание, и вон — именно под задачу самолет стал делать. Не то что я — удовлетворился одним успехом и принялся адаптировать получившуюся машину под необходимые требования. Фактически то же самое, что сову на глобус пытаться натянуть. То-то Андрей Николаевич периодически посмеивался надо мной. И нет чтобы прямо сказать — Сергей, ты занимаешься фигней! Так не-ет… надо было лицом об стол повозить, вот как сейчас.

Стало и стыдно и обидно одновременно. Аж до слез. Вот и зачем он вообще тогда меня к себе взял? Поиздеваться?

— Э, Сергей, ты чего? — спросил мужчина, когда я молча развернулся и пошел прочь.

— Поздравляю, Андрей Николаевич. Отличная птичка. До свидания, — бросил я на прощание и покинул летное поле.

Настроение скакнуло вниз. И не потому, что я завидовал. Я искренне был рад за Андрея Николаевича. Но вот теперь моя роль в его конструкторском бюро мне стала совсем непонятна. Зачем я ему сдался? Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, как мне повезло при проектировании СОга. Тогда Николай Николаевич хоть и тоже не вмешивался, но я много раз обращался к нему за помощью в расчетах, и он никогда не отказывал. Буду честен с самим собой — без Поликарпова я расчет своего моноплана сделать бы не смог.