— Вот! — вскинулся Ян. — Сам признаешь, что за дело!

— Так не до смерти же за такое бить! Ты вон какой сильный. Почти как взрослый, — Яник подбоченился, признавая мои слова. — Так выпорол бы, как дед Демьян предлагает, и дело с концом. А ты — убивать меня кинулся! И убил бы! Вон смотрите, сколько он мне синяков тогда наставил, — я тут же скинул с себя рубаху.

Синяк на лице люди и до того видели, но это — дело житейское. А вот то количество синяков по всему телу, что у меня до сих пор не сошли, удивило многих. И плевать, что мама и раньше причитала, что меня сильно побили. Списывали на то, что она мать и своего сына жалеет. А тут — сами убедились.

— Говоришь, отнимает у вас вещи, как тать? — протянул дед Демьян и посмотрел на Валентина Казимировича. — Проверить надо.

Инженер глянул на сына и с неохотой кивнул.

— Проверим.

Наше наказание временно отложили. До выяснения так сказать. А через день, когда все мои слова подтвердились, и вовсе решили, чтобы отец меня тихо «по-семейному» выпорол. Остальные мои друзья то же самое получили. Зато Янику досталось от всего общества. Еще одно отличие местной культуры от того, что было у меня «в будущем» — люди тут не замыкались в своей семье и судили всем обществом и довольно часто. Так что Яника выпороли на этот раз прилюдно. А его отцу еще и выговор по партийной линии влепили. За ненадлежащее воспитание сына. Последнее — самый суровый приговор оказался, как я понял из слов отца. После такого мы с Яником почти не пересекались. А вскоре и его отца на другой завод перевели.

Этот случай не прошел для меня даром. В том смысле, что в конце лета отец позвал меня на «серьезный разговор», который закончился для меня…

— В школу пойдешь, Сергуня, — ошарашил меня отец. — Смышлен ты стал уже. Я думал, на следующий год лишь хлопотать об этом, но раз ты сумел и за себя постоять, да вон других детей на дело подговорить — значит, и смекалка есть и силы. Вот и направим их в правильное дело. Глядишь, потом инженерОм станешь, — чуть замечтался он. — В люди выйдешь.

Вот так я снова пошел в первый класс. И думал, что ничего нового там для себя не открою. Как же я ошибался!

Осень — зима 1918 года

Школа. В моем представлении это — линейка, цветы, нарядные дети и праздничная музыка из колонок. Учитывая, что я попал в прошлое и вроде как в ранний СССР, думал, что увижу пионеров с красными галстуками, о которых мне рассказывала бабушка, красные флаги и гимн будет соответствующий. С пионерами промахнулся полностью. Не было их. Вообще. Что заставило меня сильно задуматься над версией, что я попал не в то прошлое. А уж когда я на первых уроках услышал, что мы живем в Российской Федерации… Шок — это по-нашему. В тот момент я просто раскрыл рот и не закрывал, пока меня не одернул учитель, сказав, что это невежливо так проявлять свое удивление.

— Успокойтесь, Огнев, что вас так удивило? — нахмурился худой учитель в круглых очках и сером костюме.

— Нет, Виталий Евгеньевич, ничего. Просто… — вот как ему сказать, что Российская Федерация — это название нашего государства в будущем и в прошлом его просто не было? — Просто я думал, наша страна по-другому называется.

— Ты наверное имеешь в виду полное название, — чуть смягчившись, кивнул учитель. — Да, полное название нашей страны — Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. Но сможешь ли ты ее так постоянно называть не сбившись? — с хитринкой посмотрел он на меня.

— Нет, — честно признал я свое поражение.

— Вот потому обычно все и называют ее более кратко — Российская Федерация. Итак, продолжим.

Сейчас у нас шел урок обществоведения, на котором нам в общих чертах и рассказывали о нашей стране и что она из себя представляет.

В целом, как я и думал, уроки мне давались легко. Да и было их немного. Из самых сложных — история революции и русский язык. Нет, азбуку и сложение слогов я «выучил» быстро. Учитель меня даже гением стал называть. Но ох уж эти «яти» и твердые знаки в конце слов! Первое время я постоянно о них забывал, за что получал замечания от преподавателя о моем нежелании «учиться правильно» и сокрушенное покачивание головой. В то же время с математикой я был первым по школе! И это было трудно. Трудно не показать свой гораздо более высокий, чем нас учили, уровень знаний.

Но продлились мои мучения с русским недолго. Ровно до вызова к директору после очередного моего «залета», после которого Яков Моисеевич, наш классный руководитель, не выдержал и решил применить ко мне «административные меры». Но вместо меня эти меры были применены к самому учителю.

Кабинет директора был просторный, с большим столом и монументальным шкафом. Сам директор — Семен Валерьевич — человеком оказался молодым, не старше тридцати, и больше походил на отставного военного, чем на интеллигента. И когда мы с Яковом Моисеевичем пришли к нему, тот с радостью оторвался от кипы бумаг на столе и с интересом уставился на меня.

— По какому вопросу? — спросил Семен Валерьевич, откинувшись на спинку стула.

Яков Моисеевич чуть поморщился, уж не знаю от чего, и пожаловался на мою успеваемость и не желание исправлять ошибки. После чего передал мою тетрадь директору.

— Кхм, а в чем тут ошибка? — с удивлением посмотрел на учителя директор.

— Ну как же! — всплеснул тот руками. — Вот! Я же подчеркнул! Опять пропущен твердый знак в конце слова «волк»! Я понимаю, первый класс еще не изучает слова, но Сергей — талант! — воскликнул учитель. — Схватывает буквально на лету! И мне больно видеть, что он делает такие элементарные орфографические ошибки!

— Яков Моисеевич, — вкрадчиво начал директор, даже встав из своего кресла и нависнув над столом. — А вы разве с декретом Наркома по просвещению не знакомы? Газет не читаете?

— Вы о чем, Семен Валерьевич? — растерялся учитель.

— О реформе русского языка! Она, между прочим, с одиннадцатого года готовилась! Пусть и царским режимом, но наше правительство сочло ее полезной и вот уже почти год как подтвердило писать по-новому. Без всяких «ятей», «фит» и твердых знаков. Парень пишет правильно, согласно новой реформе, а вы его чему учите⁈ Так ведь и не его одного, я полагаю? Жду вас сегодня после уроков. Будете объяснять свое поведение секретарю парткома нашей школы.

Яков Моисеевич побледнел и, скомкано попрощавшись, вышел за дверь. Даже меня «забыл». А Семен Валерьевич похвалил за четкое следование линии партии и его реформ, пожелал также старательно и прилежно учиться дальше, после чего отпустил продолжать грызть гранит науки.

После этого случая моя успеваемость резко улучшилась, что стало поводом для гордости родителей и язвительных шуточек среди прежних друзей. Они-то в школу не поступили. В основном потому, что школ пока была мало и, несмотря на постановление правительства об обязательном начальном образовании, всех обучить «прямо сейчас» в России было невозможно физически. Брали или самых талантливых, или по спецраспределению, или «по знакомству». Я изначально попал не как талантливый, а именно по спецраспределению — как сын рабочего.

Из-за низкой, для меня, школьной нагрузки и того, что с летними друзьями я виделся все реже, и мы отдалялись, на меня начала давить скука. Вот что делать на уроке, пока остальные дети старательно выводят слоги, учась чистописанию, а я давно уже написал и чуть ли не на парте сплю? Нет, учитель все это видел и давал мне дополнительные задания, однако и с ними я расправлялся на удивление для него легко.

Занятие я нашел себе сам. Мысли о том, чем мне заняться не только в школе, но и после ее окончания, не выходили у меня из головы. К тому же я с каждым днем ощущал, как мне не хватает интернета и простых развлечений. В итоге это вылилось в то, что я сначала стал гораздо чаще ходить в библиотеку и брать литературу по радиотехнике и электрике. Это было найти неожиданно легко. Тут и профильные журналы выписывались школой, и даже можно было договориться о посещении университета. Но последнее — для учеников старших классов. А пока я с интересом листал «Радиотехник» и «Вестник народной связи», мечтая однажды превзойти Джобса и прочих заокеанских создателей гаджетов и компьютеров. Имена первых создателей компьютеров в США я не помнил, но мечтать их опередить это мне не мешало.