Я же из пионеров ушел. Нет, не просто так — теперь я стал комсомольцем. В отличие от становления пионером, набор в эту организацию был еще жестче. Хотя бы потому, что здесь за тебя должны были поручиться. Либо двое других комсомольцев, имеющих стаж и «вес», либо член партии. Кроме этого нужно было заучить устав организации и ответить комитету комсомола на ряд вопросов про видных деятелей партии, значимые даты в истории и цель становления комсомольцем. Если комитет устраивали твои ответы, то происходило зачисление. С поручительством проблем не возникло, хватило слова моего отца. А вот устав мне пришлось буквально зубрить, как и даты. Но ничего, справился. Скажете, для чего мне это? Да потому, что чем дальше, тем больше я убеждался, что чистый конструктор из меня не выйдет. На фоне того же Туполева я смотрюсь откровенно блекло. Хоть и умею уже не мало, но конкуренция — такая вещь… Я ведь вижу, как тот же Андрей Николаевич с Поликарповым соревнуются, доказывая, кто из них лучше, и чей проект нужно реализовывать в первую очередь. Да и ходит на задворках сознания что-то про репрессии, которые Сталин будет устраивать в конце тридцатых годов. Кто попадет под каток и почему — мне сейчас непонятно, но самому оказаться под этим катком не хочется. А вот то, что Туполев, как и много раз вспоминаемый мной раньше Королев, будут осуждены и какое-то время будут «чалиться» — я помню. Соответственно, если я хочу иметь хоть какую-то возможность это изменить, надо идти в политику. Путь в которую для меня лежит через комсомол и как стану старше — вступление в партию.

Постройка торпедоносца затянулась до конца года. В основном из-за чехарды с моторами и низкой квалификацией обычных рабочих, занимавшихся сборкой и отладкой самолета. Квалифицированных рабочих катастрофически не хватало, за каждого специалиста шла чуть ли не драка между заводами. При этом производство нарастало не только в авиации, но и в других отраслях.

С моторами была своя заморочка. Изначально планировалось ставить канадские «Лионы», но после сборки опытного образца и первичного полета с ними возникли проблемы. В итоге решили заменить их на французские «Лорены» схожей мощности. Своих моторов в стране еще не было, хотя над устранением этого пробела и работали. Вроде как для начала хотели купить готовое производство по концессионному договору, после чего уже и модернизировать иностранный мотор силами собственных инженеров. Может, что и получится. В будущем у страны были уже свои моторы, это я знал.

На фоне собственных проблем рождение у Андрея Николаевича сына прошло для меня фоном. Только через пару месяцев заметил, что тот стал гораздо меньше высыпаться. Тут я его прекрасно понимал — сам еще недавно просыпался по ночам от побудок сестры. А на меня после становления комсомольцем навалились новые обязанности. Комсомол был в каком-то смысле оперативным резервом партии. Молодыми и способными людьми затыкали дыры в важных для страны направлениях: в строительстве и образовании. Грамотность населения была крайне низкой. Что сказывалось и на качестве строительства, и на проведении промышленной революции. Для стройки я еще был маловат, а вот как лектора для проведения вечерних занятий вполне пригодился. Тут же сказалось и то, что я уже имел некий опыт в преподавании, когда подтягивал одноклассников.

Теперь по вечерам после работы в КБ я задерживался в сборочном цеху и преподавал русский язык и математику. Ничего серьезного — чисто уроки начальной школы, но для вчерашних крестьян, спешно набранных для выполнения простейших работ, и то было не мало. Хотя взрослые мужики поначалу и стеснялись, что их обучает молодой пацан, еще даже не достигший совершеннолетия. Помогало только то, что за мной незримо стоял авторитет партии, которую представляли в том числе и комсомольцы, и лично Туполев.

А в начале декабря произошло знаковое уже лично для меня событие. Я познакомился с Людой Говориной. Это было в воскресенье. Несмотря на свою занятость, совсем уж от ребят во дворе я не отрывался и часто ходил с ними гулять. Летом на речку или просто на площадь, зимой — на лыжи и каток. Вот на катке то я и встретил смешливую Люду. Она удивительно хорошо каталась, и привлекала внимание всех парней, выполняя сложные для остальных прыжки и кружение на месте на одной ноге. Со мной ее познакомил Ленька — сосед по дому. Они учились в одном классе. В отличие от Люды, мое умение кататься на коньках оставляло желать лучшего. Держаться и не падать еще мог, но вот хотя бы идти быстрым шагом было уже трудно. Уж не знаю почему, но она вызвалась меня поднатаскать, а я отказываться не стал. Каток был неофициальным местом свиданий, где можно было без опаски за моральную сторону вопроса прижать к себе партнершу. А то время было достаточно пуританское — даже просто ходить за ручку можно было лишь с той, кого считаешь своей девушкой. Целоваться на людях или откровенно обниматься у всех на виду? Да ни за что! За это можно было и на совете школы оказаться, где устроят публичную «порку» с занесением в личное дело. Но вот так — вроде как случайно придержать, чтобы не упасть — на это смотрели уже более терпимо. Чем я и воспользовался. Люда мне понравилась и в один момент, когда она меня поддерживала и поправляла движения, я все же не удержал равновесия и полетел на лед. Люда, державшая меня за руку, полетела следом. В итоге мы оказались лежащими друг на друге. Между нами оказалось всего пара сантиметров и я, смотря в серые красивые глаза, не удержался и чмокнул девчонку в губы. Та зарделась и тут же попыталась встать. Получилось у нее не сразу. Но когда мы все же поднялись, она лукаво посмотрела на меня и заявила:

— Ну теперь ты просто обязан на мне жениться!

С того момента мы стали с ней встречаться.

Январь — ноябрь 1926 года

— Кто это была такая? — остановил меня возмущенный с нотками обиды голос Кати.

Я как раз возвращался домой с катка вместе с Людой. Так получилось, что нам было по пути примерно до улицы, где я раньше жил, после чего девушка сворачивала к себе, а я шел дальше. Неудивительно, что Катя нас заметила. И как только мы с Людой расстались, она не поленилась догнать меня и задать свой вопрос.

— Моя подруга. А что? — пожал я плечами.

— С подругами под ручку не ходят! А как же я?

Я аж растерялся от последнего вопроса.

— А что ты? — не придумал я ничего лучше.

Претензии в голосе девчонки я не понял, да и с чего? Ей только двенадцать лет, я ее никогда своей девушкой не рассматривал, да и рядом с пятнадцатилетней Людой Катя совсем не смотрелась. Может позже она и округлится в нужных местах, но пока что — ребенок ребенком.

— Дурак! — крикнула девчонка и со слезами на глазах убежала.

Покачав головой на такое заявление, я пошел дальше. Что-то объяснять ей я не видел смысла. Да и как сейчас с ней говорить? Она там себе что-то придумала, а мне разбираться в этом? Захочет, сама подойдет, и мы поговорим.

Меня больше волновало свое собственное будущее. Работа над торпедоносцем шла к логичному завершению. После первых полетов и доработок, самолет вскоре должен был пойти в серию. Андрей Николаевич уже думал над новой моделью, уже чистого бомбардировщика. Я же гадал, чем могу помочь ему в совершенствовании самолета. Пока все, что приходило в голову — помочь в улучшении точности сброса бомб. Электросбрасыватель уже был изобретен, но все равно процент попаданий при бомбометании был низок. Была мысль приделать к бомбе «крылышки» — вот только это хоть и увеличивало дистанцию удара, позволяя не попадать в зону действия ПВО, но попутно снижало точность до вообще около нулевых величин. Все, что я смог предложить — способ сброса бомбы при пикировании. Однако Андрей Николаевич воспротивился этой идее — для подобного способа нужно было сильно менять конструкцию самолета, повышая его прочность, а значит — снижать грузоподъемность. Иначе самолет из пикирования просто не выйдет. Однако саму идею запомнил, и все же стал ее прорабатывать.