…Игнорировать такую «угрозу» Дарующей я, естественно, не собирался. Поэтому сразу после ее ухода сбегал до ветру, а когда вернулся обратно, переставил мерную свечу так, чтобы она освещала входящего. Затем улегся на спину и вскоре услышал шлепанье босых ног по полу гостиной. Прикрыл глаза, делая вид, что сплю, а когда мелкая вломилась в спальню и поинтересовалась, услышал я ее приход, или как, «проснулся» и «был поражен до глубины души» тем, что увидел. Правда, сдуру «увидел» только то, о чем сообщила Вэйлька, то есть, глаза и губы. А упоминать о коже не стал, так как решил, что фраза вроде «а еще посвежело лицо» у девушки, только-только достигшей возраста согласия, вызовет закономерный вопрос — «а что, вчера оно было вялым?» Но оказалось, что в женщинах я ничего не понимаю даже после рассказов Тины. Ибо меньше, чем через четверть кольца ар Лиин-младшая, намеренно севшая лицом к мерной свече, расстроилась. И обиженно выпятила нижнюю губу:
— А вы больше ничего-ничего не замечаете?
Я замялся, не зная, что сказать в ответ.
Девушка… развеселилась:
— Опять засмущались, да?
Я покаянно кивнул.
— А зря: мне было бы приятно услышать, что вы заметили и это!
«Это» — грудь, распирающую изнутри нижнюю рубашку — не заметить было трудно. Но разницы в ее прошлом и нынешнем положении я, признаюсь, не заметил. Пришлось выкручиваться:
— Аль, в меня столько лет вбивали правила приличий…
— Что вы там говорили про правила, которые мешают жить, и людей, боящихся собственного чиха? — поддела меня она, затем перебралась поближе, улеглась на спину, вцепилась в мою руку и мечтательно уставилась на ткань балдахина, нависающую над нами: — Интересно, а как Майра будет выглядеть с пепельными волосами?
— Уверен, что не менее сногсшибательно, чем сейчас! — уверенно сказал я. — Ведь то, что сделала с ее лицом Вэйлька, иначе, как чудом, не назовешь! В общем, стоит ей выйти в свет, как все мужчины от мала до велика будут у ее ног…
— Пффф, сдались ей какие-то там мужчины! — презрительно фыркнула мелкая. — Никого, кроме вас, она просто не заметит.
— Зато заметят ее! — почувствовав укол ревности, буркнул я.
— И что с того? Какой нормальный маллорец рискнет подступиться к инеевой кобылице, холодной, как лед, неприступной, как облачный замок Ати, и уже нашедшей себе наездника? Да никакой! — успокоила меня девушка. — В общем, за нее можете не волноваться.
— А за кого волноваться надо? — «нахмурился» я.
Мелкая тут же перевернулась на бок, встревожено посмотрела мне в глаза и все-таки заметила в них смешинки:
— Издеваетесь, да⁈
— Ну, если только совсем-совсем немного! — улыбнулся я. — Мне просто нравится, как стремительно у тебя меняется настроение!
— Сейчас оно изменится снова! — предупредила она, перевернулась на живот и подползла под мою руку: — Знаете, сегодня, заснув рядом с Вэйлькой, я снова увидела старый кошмар. В самом начале мне было страшно. Так же, как раньше: я видела, как ко мне тянется рука Кровавого Орла, слышала, как рвется ворот платья, чувствовала, как пахнет эта тварь. А потом там, во сне, я вдруг поняла, что вы совсем рядом, в каких-то нескольких шагах за моей спиной, и продолжаете приближаться! Тогда я опустила взгляд вниз, увидела на поясе Шэнги кинжал, нащупала пальцами рукоять, спокойно-преспокойно потянула ее на себя, а затем ударила. Прямо в темный, почти черный глаз с ресницами, опаленными пламенем костра! Кровавый Орел закричал и от боли, и от страха. А еще через миг мне стало легко-легко: вы прижались ко мне сзади, накрыли ладонью руку, в которой я держала кинжал, а левой обняли за талию. Когда ваша ладонь оказалась у меня на животе, под ней полыхнуло таким жаром, как будто меня коснулся луч Ати! Тогда я почувствовала спокойствие и уверенность в себе. И мы ударили еще раз, вместе и намного сильней. Сверху вниз, за левую ключицу. А когда из раны забила струя ярко-красной крови, мир вокруг нас с вами озарила яркая-преяркая вспышка, а лицо Кровавого Орла подернулось рябью и стало таять, как туман на ветру. Еще через миг я почувствовала треск, и поняла, что это оборвалась та нить, по которой ко мне приходили подобные сны…
Девушку не трясло, ее голос не дрожал, а рука, обнимающая меня за грудь, лежала спокойно и расслабленно. Поэтому вместо того, чтобы начать успокаивать Альку, я твердо сказал:
— Там, во сне, ты все сделала правильно. Я тобой горжусь!
— Я тоже чувствую, что правильно. Ведь в тот день, когда мама объяснила, как вы ко мне относитесь, и я перестала в себе сомневаться, у меня появилась только надежда на счастливое будущее. А сейчас, через шесть дней после клятвы Истинной Верности…
«…и помощи Дарующей…» — мысленно добавил я.
— … я в нем уверена, поэтому не боюсь вообще ничего. Ни во сне, ни наяву!
Мелкая снова говорила то, что чувствует. Не боясь показаться маленькой, наивной или смешной. А еще раз за разом переступала через свои страхи, открывала душу настежь и всем сердцем радовалась любому, даже самому мелкому знаку внимания с моей стороны. А я, тот, кто что-то советовал, чему-то учил и куда-то вел — постоянно боялся, сомневался и недоговаривал. Понять это было настолько неприятно, что я взял и выпустил наружу кусочек своей души:
— Помнишь, Аль, ты как-то сказала, что сделаешь все, чтобы оказаться в моем ближнем круге? Так вот, ты уже в нем: я прирос к тебе душой и уже не представляю жизнь без тебя рядом. Да, я все еще боюсь тебя чем-то задеть, но не потому, что сомневаюсь в тебе, а просто берегу, как дети берегут любимые игрушки, а взрослые — подарки тех, кто им очень дорог. Когда ты показывала мне танец огня, я наслаждался и теми чувствами, которые ты в него вкладывала, их отголосками, мелькающими на лице, и красотой твоего тела. А на озере, увидев на тебе оба наших подарка, сначала гордился тем, что ты не играешь, а действительно уверена в себе, а затем млел от тех слов, которые ты нам сказала…
Мелкая онемела. Потом украдкой смахнула с уголков глаз слезинки и сглотнула:
— Знаешь, я столько раз пыталась себе представить, как именно ты мне скажешь о том, что я уже в твоем ближнем кругу, но так ни разу и не смогла: торжественное объявление казалось глупым, а фраза, брошенная мимоходом, какой-то пустой и несерьезной. Зато сейчас, прижавшись ухом к твоей груди и слыша, как быстро и сильно колотится твое сердце, я понимаю, что лучшего способа, чем этот, просто не может быть! А еще я чувствую, что это не просто слова, а твой шаг через страх, и млею от счастья…
…Когда я вышел на крыльцо и оглядел лица учениц, стоящих в короткой, но ровной шеренге, то не смог удержаться от улыбки: все, как одна, пребывали в прекрасном настроении и были готовы ко всему. Поздоровался с теми, кого не видел, очередной раз опешил от того, что сотворила с Майрой Вэйлька, и, подавая пример дамам, рванул к калитке. И обрадовался, что от меня никто не отстает, а значит, три последних дня, во время которых у «новеньких» с непривычки болели мышцы, уже в прошлом.
Двадцать сотен в один конец пробежали все, причем довольно легко. И еще шесть на пути обратно — тоже. Во время разминки выкладывались не менее добросовестно. А когда приступили к основной части тренировки, мне даже пришлось попросить дам слегка поумерить пыл, чтобы не перегорели.
Поумерили. Слегка. И с таким удовольствием принялись отрабатывать показанные движения, что я вдруг сравнил их с учениками мастера Элмара и пришел к выводу, что мои ученицы намного лучше. Почему? Да потому, что ни одна не пыталась задирать нос, показывая всем и каждому, что кому-кому, а ей тренировки нужны постольку поскольку, ибо наставники их рода уже вырастили из нее Мастера. Ни одна не позволяла себе лениться, рассчитывая на то, что Наставник этого не заметит. И ни одна оспаривала мои распоряжения под предлогом того, что «ей говорили иначе».
А еще я понял, что имел в виду отец, утверждавший, что учить девушек проще, чем парней: до начала тренировок со мной ни одна из пяти моих дам не хватала в руки палку и не пыталась изображать жутко опасные удары мечом, поэтому не вбила в ноги ни одного неправильного движения. В результате все, что я говорил, ложилось на чистый лист памяти их тел, и именно так, как надо!
