Это напоминание заставляет меня снова возвести броню, хотя теперь она значительно слабее, словно сделана из папье-маше.

– Мне нужно немного поспать.

Мой тон звучит намеренно холодно и отстраненно, и я не в силах заставить себя посмотреть на Феникса.

Нежно касаясь губами моего лба, он задерживается лишь на мгновение, молча прощаясь со мной.

Я зажмуриваюсь, и пустота, которую ощущаю в душе, когда он выходит из меня, напоминает чистейшую агонию.

Матрас прогибается, и я слышу, как его шаги приближаются к двери.

Убедившись, что Феникс ушел, я сворачиваюсь в клубок, не в силах остановить слезы, которые катятся по моим щекам и пропитывают его подушку. Только на этот раз моя боль вызвана не тем, что он сделал.

А тем, что у нас могло бы быть.

Глава 70

Феникс

Леннон спит последние три часа. И два из них я за ней наблюдаю.

Влажное пятно на моей подушке уже высохло, и я не могу решить, лучше мне или хуже от осознания того, что она плакала здесь, пока я пытался не разрушить все в этом гребаном доме.

Я перевожу взгляд на часы на тумбочке. Скоро взойдет солнце… И вскоре после этого она уйдет навсегда.

Значит, мне лучше сделать это сейчас.

Леннон не шевелится, пока я откидываю простыни, и мне приходится напоминать члену не реагировать, когда я обвожу взглядом ее обнаженное тело.

То, что она позволила мне увидеть ее сегодня полностью голой, служило утешительным призом, но я его оценил.

Удушающее чувство вновь поднимает свою уродливую голову, затягиваясь, точно петля, на моей шее.

Леннон покидает меня. И я ни хрена не могу сделать, чтобы ее остановить.

Мышцы на моей груди напрягаются, когда я снимаю колпачок с черного маркера.

Учитывая, что мой рейс вылетает за два часа до отлета Леннон, у меня не будет возможности сказать ей прощальные слова.

Вместо этого придется их написать.

Воспоминания о всех тех случаях, когда она портила свое идеальное тело – клеймила себя – жестокими словами других, просто убивают меня.

Я медленно провожу маркером по ее животу, надеясь, что не облажаюсь, потому что это слишком важно, и у меня есть только одна попытка сделать все правильно.

Спустя пять минут слово «красивая» запечатлено на ее коже. Прямо там, где ему и место.

Сделав глубокий вдох, я прижимаю маркер к ее груди.

Следующие слова писать гораздо труднее. Не потому, что они неискренние, а по той причине, что они никогда не исправят того, что я с ней сделал.

Через несколько минут на ее плоти появляется надпись «прости меня», и удушающее чувство превращается в полноценную боль.

После ухода мамы я поклялся, что никогда не предоставлю возможность другой женщине сломить меня.

Но Леннон и не делала этого… Это я ее уничтожил.

Ее надежды. Ее мечты. Способность доверять и снова открывать свое сердце.

Все разрушено.

Все, что мать забрала у меня, я забрал у Леннон.

С налитой свинцом грудью я подхожу к другой стороне кровати.

Я знал, что она особенная и у нас образовалась такая связь, какой у меня никогда не было с другими людьми, но не понимал всей важности происходящего, пока не стало слишком поздно.

Будучи эгоистичным ублюдком, сначала я предположил, что моя печаль обусловлена тем, что я скучал по всему, что Леннон для меня делала. Например, как она заботилась обо мне. Непоколебимо верила в меня. Как она смотрела, будто я нечто особенное, хотя я был всего лишь глупым ребенком, живущим в трейлерном парке и пытавшимся угнаться за мечтой. Как она побуждала меня стремиться стать лучше.

Но хотя я скучал по этим вещам, по ней я скучал больше.

По ее упрямству. По тому, как она действовала мне на нервы, когда мы спорили. По ее страсти. Ее верности. Ее улыбке. По ее большим карим глазам. Ее сарказму. Ее голосу. Ее сердцу.

Я говорил себе не привязываться. Пытался убедить себя, что она просто влюбленная девчонка и ни черта для меня не значит.

Что в краже ее песни нет ничего страшного, потому что Леннон не собиралась ничего с ней делать. И что она должна благодарить меня за смелость, которой ей не хватило, дабы явить эту песню всему миру.

Но после того как она ушла из моей жизни… Я жаждал ее возвращения.

Потому что, сколько бы славы или денег я ни получил, каждую ночь перед тем, как я закрывал глаза, в моей груди вновь расцветало щемящее чувство, и я слышал ее голос.

Я думал, что это чувство вины, но лишь отчасти.

Другая часть оказалась тем, что, как мне казалось, я не способен испытывать к чему-либо, кроме музыки.

Но было слишком поздно. Я уже выбрал свой путь, а она двигалась дальше с каким-то придурком, с которым познакомилась в колледже.

Это разозлило и ожесточило меня, но не настолько, чтобы забыть Леннон.

Я провел кончиками пальцев по ее спине, борясь с неодолимой потребностью погрузиться в нее.

Ранее она сказала, что я солнце и, чтобы сиять, мне не нужен никто другой… Но она ошибалась.

Солнце не может сиять, когда становится слишком темно.

Я целую ее лопатку. Но Луна может.

Вот кто для меня Леннон.

Мой единственный источник света, когда все вокруг погружается во тьму.

Прижав маркер к ее спине, я пишу свои прощальные слова там, где она никогда их не увидит.

Я смотрю на нее, ожидая, пока высохнут чернила. Потом провожу пальцем по словам, которые никогда не произнесу, но всегда буду чувствовать к ней.

Укрыв ее одеялом, я встаю с кровати.

Леннон Майкл – мое самое страстное желание и величайшее сожаление.

И будь я хорошим человеком, я бы понял, что попало ко мне в руки много лет назад.

Будь я лучше, я бы никогда не причинил ей боль.

Будь я лучше, я бы не потерял ее во второй раз.

Я уже почти выхожу за дверь, когда, обернувшись, бросаю на нее последний взгляд.

Я не заслуживаю Леннон, но и отпускать ее не хочу.

Я хочу бороться за нее. За нас.

Желаю сделать то, что должен был сделать много лет назад, и выбрать ее.

И тут меня осеняет, что выбрать ее – значит дать ей то, что она заслуживает.

Карьеру.

Признание.

Правду.

Проведя рукой по лицу, я возвращаюсь к кровати. Знаю, что она не может поехать в другой тур, потому что должна заботиться об отце, но мне нужно, чтобы Леннон присутствовала на нашем первом шоу завтра вечером.

Мне плевать, что придется сделать, дабы это произошло.

– Леннон.

Она не реагирует, поэтому я легонько трясу ее.

Когда и это не помогает, трясу сильнее и рявкаю:

– Вставай!

Она распахивает глаза.

– Что случилось? – Паника охватывает ее лицо, и она вскакивает. – Я пропустила свой рейс?

– Нет. Сейчас только четыре утра.

Смятение написано на ее лице.

– Ох. Ты в порядке?

– Тебе нужно поехать со мной в Европу.

Она смотрит на меня так, будто я сошел с ума.

– Тебе уже известно, что я не могу.

– Всего на пять дней.

Мой довод ни черта не помогает.

– Нет.

Скрестив руки на груди, я прожигаю ее взглядом.

– Это не просьба.

Мне все равно, даже если придется тащить ее в самолет силой, пока она будет брыкаться и кричать. Она полетит.

Прижимая простыни к груди, Леннон усмехается. Видно, что еще не заметила моей работы маркером.

– Ты не можешь приказать мне ехать в Европу.

Черта с два.

– Я только что это сделал.

Заметно раздраженная, она прижимает ладони к глазам.

– Ты знал условия сделки, Феникс.

Да, но я также знаю, что ее упрямство не сравнится с моей решимостью.

Однако время не терпит, поэтому я достаю тяжелую артиллерию.

– Если не полетишь, я скажу Вику и Чендлеру, чтобы они аннулировали чеки.

Она изумленно открывает рот, а затем бросает на меня жгучий взгляд, полный ненависти.

– В чем, черт возьми, твоя проблема, придурок?

– У меня их нет, потому что ты летишь в Европу. Конец истории.