Отправляю Невзгодову номера машины сообщением и сразу же звоню.

— Добралась? — ворчит в динамик.

— Валь, я нашла его, — проговариваю с улыбкой. — Представляешь? Нашла. Мальчик. Андрюша.

— Здорово, Вик, — смягчается Невзгодов. — Я же говорил, — теперь хмыкает. — Познакомились?

— Нет. Он меня не видел.

— Лучше повременить, — замечает осторожно.

— Знаю, да. Но у нас, похоже, проблема. Уверена, нашла его не только я. Выяснишь? Телефон почти разряжен, постараюсь поставить на зарядку как можно скорее, но… не волнуйся, если что.

— Выясню, — снова бурчит и отключается, а я уверенным шагом возвращаюсь к дороге, решив не искать лазейку между участками и не показываться местным.

Так хочется обнять его и никогда больше не отпускать. Как же он похож на брата, будто старые фотографии из семейного альбома вдруг ожили. Но я для него — чужая. Просто незнакомая тетка. Как я его заберу? Куда? Что дам, кроме своей любви? Отберу намного больше. Отберу все, а предложу лишь себя. Нет, так нельзя. Да и… для начала нужно понять, что случилось.

Когда дохожу до нужного дома, уже с ног валюсь от усталости. Темнеет потихоньку, в домах включают свет, на мое водворение на чужую территорию обратить внимание попросту некому. Стучу громче, пытаюсь придумать, как начать разговор, но открывшая мне женщина молча отходит в сторону и вытягивает руку вбок, приглашая.

Никакая она не бабка. Лет пятьдесят, может, немного больше. Она очень высокая и худая, а еще, невероятно бледная, что странно для жителя деревни летом, но неприятной она не выглядит, напротив. Большие карие глаза излучают доброту, хотя она на меня даже не смотрит, скорее, куда-то рядом. Я быстро осматриваюсь, отмечаю идеальную чистоту, нетипичную для деревенского дома, а также то, что стулья придвинуты вплотную к столу, а обувь у двери расставлена как по линейке. Мелькает догадка, но я сосредотачиваюсь на разговоре.

— Простите, что поздно, — неловко извиняюсь.

— Бедное дитя, — вздыхает вдруг женщина. Глаза ее становятся печальными, уголки губ опускаются. И с каждым мгновением ее лицо становится все мрачнее. — Не в этот раз, дитя. Не порадую я тебя. Но вижу, что будет еще счастье. Любовь, семья и ребеночек. Один.

Она так уверенно это говорит, что у меня мурашки по рукам бегут, а в душе рождается трепет.

— Один? — переспрашиваю осипло.

— Побоишься, — грустно улыбается, продолжая смотреть мимо меня, что лишь подтверждает мою догадку — она не видит.

— Одного бы мне хватило, — отвожу взгляд, а ладони машинально опускаю на живот.

— Не в этот раз, — повторяет женщина очень тихо, и я тут же одергиваю руки. — Проходи. — Она идет впереди, а я, разувшись и аккуратно поставив свои кроссовки в общий ряд, иду следом. — Моя помощь тебе не нужна. Так зачем ты приехала?

И мне бы, наверное, надо соврать. Придумать какую-нибудь правдоподобную байку, чтобы задержаться в ее доме, постепенно выуживая информацию. Но я не рискую и причина тому очень проста. Мне аномально сильно хочется, чтобы эта женщина, не видя ничего, видела гораздо больше, чем любой человек со стопроцентным зрением. Ведь… мне бы в самом деле хватило одного. Пусть не сейчас, когда-нибудь. Хватило бы.

— Нужна. Но в другом, — отвечаю прямо. Женщина останавливается у стола, опустив ладони на спинку стула, но потом разворачивается и доходит до старенького дивана. Садится и жестом приглашает присоединиться.

— Кто ты? — спрашивает, когда я сажусь в полуметре от нее.

— Виктория. Тетя Андрея, — говорю, как есть, а на ее глазах наворачиваются слезы. — По отцу.

— Одна или…

— Одна, — заверяю торопливо. — И никого за собой не приведу, только, молю, расскажите. Все, что сможете.

— Я толком ничего и не знаю, — женщина едва заметно пожимает плечами. — Мариночка впервые приехала ко мне лет семь назад, точно не скажу. С Андрюшей. Всю деревню на уши подняли, как на мотоцикле проехали, ума не приложу. Но когда в дом прошли, сразу поняла, они такие во всем. Энергетика очень сильная. — Она проводит ладонью по руке, а я замечаю вставшие от мурашек волоски. — Но только зря приехали тогда, не смогла им помочь.

— Почему?

— Так не с чем, — снова пожимает плечами. — Они как одно целое. Да и была она уже беременна, до этого. А почему тогда не получалось… я ничего не углядела. Сказала только, что обычно такая картина получается, когда пара предохраняется.

— Подождите, уже была беременна? — бормочу себе под нос.

— Да, Мариночка подтвердила. До аварии, они сами еще не знали, срок был совсем маленький. А как восстановились, решили, что пора. Но, никак не получалось.

— То есть, конечно, не предохранялись?

— Уверяли, что нет, но… я что вижу, то говорю.

— И как они отреагировали?

— Марина расстроилась. Прямо не сказала, но я же чувствую, с большими надеждами приехала, а тут такое. А Андрюша закрылся, будто сосредоточился. Прямо как ты сейчас. Поблагодарили и уехали.

— А потом?

— Потом… спустя где-то полгода, Мариночка. Одна. Кто-то ее привез, ночью, но в дом не входил. А она с вещами, молила ее приютить, но никому не рассказывать. Мол, стыдно, забеременела, а любимый бросил, на глаза никому показываться не хочет. Доля правды в этом была, ее горе было такое сильное… так и прожила со мной до самых родов.

— Но все пошло не так? — спрашиваю очень тихо через пару минут, дав ей немного времени.

— Это моя вина. Моя… — женщина роняет слезы на ноги и поспешно вытирает глаза. — Травница я. Склянок разных много. Мариночка любопытная была, да и скучно в доме днями напролет, все расспрашивала, что, да от чего. Я и рассказывала. А потом… соседка через два дома тоже беременная ходила, третьим уж. Я принимала, всегда принимаю, тут больше некому. Ну и… Господи… родила соседка, а на следующий день у Марины схватки. Не схватки даже, боли. Уж как я ее упрашивала в город, в больницу, ведь не доходила, еще неделю минимум, а она ни в какую. Принимай и все тут. Справлюсь. А ребеночек не подготовился, головкой не развернулся. Я уж как увидела, поняла, что она сама спровоцировала. Ругала ее, а она только корчится от боли, да стонет «чего уж теперь». — Варвара Михайловна судорожно вдыхает и давит ладонью на грудь. — В город бессмысленно. Не успели бы. Из последних сил уже тужилась, да инструкции давала. Пусть, говорит, Надя как своего запишет, будто близнецы у нее родились. Меня не хороните, спрячьте. Иначе горе всем. А разве есть горе страшнее, чем ребеночка своего к груди не прижать? Ох, Господи… все сделала, как наказала. Все… прости, Господи. Прости, грешную…

Варвара Михайловна накрывает лицо ладонями и беззвучно плачет, мелко содрогаясь, а я сижу истуканом, в голове полнейший бардак. Зачем? Зачем она это сделала? Она явно кого-то боялась, раз решилась на такой отчаянный поступок, но кого? И что делать мне? Ее ведь обнаружили в общей могиле, а значит…

— Кто прятал ее тело? — спрашиваю отрешенно.

— Виктор, муж Нади, — с дрожью в голосе отвечает Варвара Михайловна.

А значит, если Виктора арестуют, мой племянник лишится одного из родителей.

Мне срочно нужен Валя.

— Вещи ее все до сих пор храню, — шепчет женщина. — В сундуке, в сенях. Она велела сжечь, а у меня рука не поднялась.

— Я посмотрю?

— Вот тут, — она шмыгает носом и размашисто вытирает лицо, поднимаясь, — я покажу.

Первое, на что натыкается взгляд — ее шлем в чехле. Достаю его, удивляясь тому, какой он тяжелый. Развязываю веревочки, ослабляю их и заглядываю. Вопросов лишь прибавляется. А когда на дне спортивной сумки нахожу папку с бумагами, понимаю, что бессонная ночь мне обеспечена. Не знаю, каков был их план, но он однозначно пошел не по задуманному сценарию.

Все-таки уснула. Прямо на терраске, на том самом диванчике, с бумагами в руках. Но понимаю это лишь когда чувствую на своем лице чье-то прерывистое дыхание. Секунды три соображаю, где я, а потом дергаюсь, вжимаясь в спинку дивана, и резко распахиваю глаза.