Он тяжело вздохнул, дошел до полевого госпиталя и отыскал среди всех шиноби Орочимару, который сидел на чурбане и, как всегда, загадочно смотрел перед собой. Джирайя хорошо знал, что тот не будет восхвалять его заслуги, и присел с ним рядом на голую землю.

— От тебя воняет, — произнес Орочимару.

— Я тоже по тебе соскучился, мой дорогой друг, — ответил Джирайя. — Как у вас тут дела?

— От тебя воняет, — повторил Орочимару, немного погодя встал, дошел до стального ведра, черпанул из него воды, вернулся и поставил перед ним ковшик.

Джирайя взглянул на Орочимару и подумал: как же тому удавалось всегда оставаться чистым? Он же даже научился убивать врагов так, чтобы на него не упала ни одна капля крови.

— Подожди. — Орочимару наклонился за своим дорожным мешком и достал из него маленький бумажный сверток.

Орочимару всегда при себе имел душистое мыло и никогда его никому не давал. Особенно после того случая, когда у них на одной из миссий закончились сухие пайки. Как настоящий мужчина Джирайя наловил мелких рыбешек и попросил Цунаде, как настоящую женщину, приготовить ужин. Та старалась, так старалась, что ничего не вышло. Она лишь запачкалась вонючими потрохами и никак не могла отмыться, тогда и полезла грязными руками в сумку Орочимару за мылом. Он тогда так сильно разозлился, что поклялся на этот раз уговорить Учителя распустить их команду, и закончить, наконец, его долгие мучения. Но Цунаде вместо того, чтобы извиниться, запустила в них остатками рыбы и до конца миссии ни с кем не разговаривала…

Джирайя улыбнулся, припомнив тот случай, и забрал маленький сверток из рук Орочимару. Развернул скрипучую бумагу и вдохнул приятный аромат.

— Роза? — усмехнулся Джирайя, вспенил ладони и под настороженный взгляд Орочимару аккуратно положил мыло обратно на обертку. Умылся, окатился водой из ковшика и громко фыркнул.

— Тебе нужен новый жилет, — произнес Орочимару.

Джирайя посмотрел на себя: форма была грязной и изодранной, с засохшими пятнами чужой крови и в копоти. Даже карманы на жилете оторвались.

— И так сойдет, — отмахнулся он.

— Ну что, — после недолгого молчания произнес Орочимару, — расскажешь, что это было сегодня утром? Я всегда знал, что ты не из самых слабых шиноби, но чтобы сделать настолько мощный призыв… Не знаю, — он задумался, — твоей чакры на такое бы точно не хватило, тем более ты потратил её всю у ворот. Неужели ты стал пользоваться той самой техникой?

— А тебе-то что? — бросил Джирайя.

— Ты вроде говорил, что никогда использовать ее не будешь. Неужели такое рвение к победе?

— Разве это сейчас так важно? Радуйся, что все кончено и скоро мы все вместе, как одна большая счастливая семья, вернёмся на Маяк, или в Коноху, или куда-нибудь ещё, один черт знает.

— Думаю, ты не слышал, что случилось с капитаном и Цунаде…

— Не хочу ничего знать ни про нее, — отрезал Джирайя, — ни про этого проклятого Дана.

— И все же тебе лучше знать…

— Что мне лучше знать? — перебил Джирайя, развернувшись к нему.

— А ты разве не слышал?

— Что я не слышал? — Джирайя уже закипал от раздражения.

— Кто-то напал на плененного тобой главаря повстанцев.

— Ну и поделом ему, — бросил Джирайя и посмотрел на пик Джан в закатном свете.

Золотые крыши, как и до сражения, блестели в лучах солнца, и если бы не стены в черной копоти, сломанные ворота и воронки от взрывов, вид можно было бы назвать красивым. По Священной долине гулял теплый летний ветер, вокруг стояла монотонно болтовня шиноби, и Джирайя понял, что очень сильно устал. Он уже хотел прилечь здесь, прямиком на земле, но вдруг вдалеке увидел Икки, которая приближалась к ним весьма скорым шагом.

— Орочимару, — произнесла она, — как ты просил, я все узнала. Но не думаю, что есть хорошие новости.

Икки выглядела очень расстроенной. И Джирайю очень удивило, что, даже когда они встретились взглядом, она в ответ не улыбнулась.

— И что все настолько плохо? — спросил Орочимару. Икки кивнула, громко шмыгнув носом. — Понятно. А сама она как?

— Она никого к себе не пускает, ничего не ест, не спит и только лечит Дана. Бивако опасается, что такой неконтролируемый расход чакры, может очень плохо для нее закончиться.

— Понятно, — ответил Орочимару и, тяжело вздохнув, посмотрел на разгорающийся закат.

— Я что-то не пойму, — насторожился Джирайя. — Что здесь происходит?

— Дан умирает, — ответил Орочимару, — а Цунаде, похоже, вместе с ним собралась.

Джирайя посмотрел на полевой госпиталь. Довольно быстро смеркалось, и под тентами медленно загорались желтые лампы. Он перевёл взгляд на Орочимару, тот хоть и выглядел спокойным, но постукивающая нога выдавала его волнение. А Икки, казалось, сейчас и вовсе расплачется. И он понял, что дела обстояли действительно плохо.

— Ладно, я понял, — хлопнул в ладони Джирайя, прыжком встал и отряхнулся. — Если больше некому, то так уж и быть, я к ней схожу.

Он скорым шагом оставил их, и когда уже почти добрался до тентов, его вдруг нагнала Икки, остановив за руку.

— Я знаю, что вы очень близки, — она опустила взгляд, — и ты ради нее готов на многое, но я очень тебя прошу, если она тебя не пустит…

— Пустит, — нахмурившись ответил он, но, заметив, насколько погрустнела Икки, весело продолжил: — Куда же она денется? Поспорим, что вы уже сегодня с ней совсем будете сплетничать у костра?

— Ты же даже не спросил, в какой из палаток она сейчас находится, — улыбнулась она.

— Ах да… И в какой же?

Икки показала ему нужную палатку, и когда он остался один, уже хотел войти, но на миг остановился. Он не знал, что сейчас увидит. Как и не знал, чего ждать от этого разговора и с чего его начать. Но мысль о том, что сейчас ей было плохо, придала ему сил, и он со вздохом произнес:

— Цунаде, это я. Пустишь?

— Это они тебя подослали? — прозвучал голос, без сомнения, принадлежавший Цунаде, но какой-то другой, более низкий, замедленный и хриплый.

— Нет, я сам пришёл.

— И чего же ты хочешь?

— Поговорить.

Все вокруг стихло. И на его сердце стало невыносимо тяжело от осознания, что он не успел…

— Заходи. — Наконец-то раздалось в тяжелой тишине.

Джирайя медленно приподнял ткань, зашел в палатку и сперва посмотрел на Дана. Тот больше походил на покойника, чем на живого человека. Черты лица сильно заострились, кожа побелела, местами даже, кажется, посинела, а на шее жутко выступали серые вены. Он был заботливо укрыт белоснежной накрахмаленной простыней, и Джирайя вспомнил, как ещё на Маяке Икки не могла понять для чего простыни в сражении, а теперь, кажется, стало понятно — закрывать тела мертвых.