Он притянул ее ближе к себе, бережно убрал с лица прядь волос, и тихо спросил:

— Я прощен? — можно было и не спрашивать, но ему хотелось услышать это от нее.

— Не знаю.

— Врешь?

— Не знаю.

— Врешь, — уже убежденно, растягивая это слово, пробуя его на вкус, — ты же знаешь, что за вранье я наказываю.

— Наказывай, — ее сердце гремело где-то в горле, — я жду.

В синих глазах пылал такой же пожар, как и в янтаре.

Они сорвались одновременно. Голодные и жадные друг до друга, наконец, освободившиеся от оков, которые тянули в бездну. Не было больше ни Тианы с ее приворотами, ни Берты с черным голосом, нашептывающей злые слова. Не было обид и непонимания. Остались только они и их обнаженные чувства.

Конечно, простила. И он простил. Ошибки были у обоих, но жизнь на этом не заканчивалась.

— Люблю тебя, — шептала она, как заведенная, когда он покрывал быстрыми поцелуями ее лицо, — так сильно люблю.

Вместо ответа зарычал. По-звериному глухо, нетерпеливо. Чувствовать ее рядом было невыносимо мало. Хотелось забрать всю, без остатка. Присвоить и не отпускать. Чтобы его имя никогда не сходило с ее губ, чтобы говорила без остановки о том, что любит, пылала вместе с ним и сгорала дотла.

В ее глазах он видел свое отражение и дурел от эмоций. Своих, ее, их общих. Она больше не закрывалась, не пряталась за отчужденной маской и не сдерживала свои порывы. Набрасывалась на него так же жадно, полностью принимая и безоговорочно впуская в свое сердце.

— Замерзнем, — рассмеялась, когда Брейр швырнул на землю тяжелый, подбитый серым мехом плащ, а потом начал дергать застежки на тяжелой куртке.

— Никогда.

В кхассере было столько огня, что каждое его прикосновение обжигало. На улице лютовал чей-то Сеп-Хатти, закрывая собой темнеющее небо, снежные вихри яростно бились о преграду, но пара в пещере была так поглощена друг другом, что не замечала ничего вокруг.

Прикосновения, которых им было бесконечно мало. Взгляды, наполненные пламенем и страсть. Движения, древние, как сама жизнь. Стоны до хрипоты и красные полосы по спине от ногтей, а потом умиротворение и нежность в объятиях и тихий шепот:

— Я тебя люблю

— Я за тебя умру.

Кхассер оказался прав. Замерзнуть они не могли, их грело пламя, полыхающее в сердцах.

Когда они спустились в Долину Изгнанников, солнце уже упало за горные хребты и лишь тускло очерчивало их призрачные силуэты.

Морок все так же работал, и на месте монастыря Россы Лениво поблескивала снежная гладь. И лишь проем смотрового окна зиял черным провалом среди холодной белизны. Помогая Доминики забраться внутрь, Брейр с каждым мгновением хмурился все сильнее.

— Что случилось?

— Здесь император.

При упоминании Тхе’Маэса Доминика как всегда вытянулась по струнке. Рядом с ним невольно забываешь о вольностях и превращаешься в скромную, пугливую девушку. Слишком много его было. Слишком сильный. Сильнее любого из кхассеров, и эта мощь давила, даже когда он просто смотрел или улыбался. И линии жизни у него были яркие, прочные как канаты, даже слепили, если смотреть на них слишком долго.

— И Хасс здесь.

— Почему вы враждуете? — шепотом спросила Ника.

— У нас стычка была… Из-за Ким. Не спрашивай. Я там натворил дел и получил заслуженно.

Нике было очень любопытно. Каких таких дел натворил ее кхассер, но спросить не успела, потому что стоило только дойти до лестницы, ведущей вниз, как до них донеслись десятки голосов.

По иронии судьбы монастырь стал прибежищем для Андракийцев.

Маги засели в восточном крыле, воины расположилась в центральном и западном отсеках, а ту часть, где раньше был лазарет заняли кхассеры.

В одном из залов нашлась Ким, а рядом с ней Мойра. Вся уставшая и даже какая-то позеленевшая, она держала в руках кружку с дымящимся чаем и делала неспешные глотки.

— Иди к ним, — шепнул Брейр, а сам направился к своим.

Обосновавшись в самом большом из помещений, они отчитывались о проделанной работе перед императором. Тот стоял возле окна и задумчиво смотрел на плотную стену снега, давящую на стекло. Мыслями он был далеко, и лишь изредка кивая, показывал, что на самом деле слушает своих людей.

Брейр кивнул собравшимся и занял свободное место.

— Как успехи? — при его появлении Маэс все-таки обернулся.

— Сеп-Хатти со мной. Я перевел всех из монастыря к нам, и начал перетягивать сюда наших людей.

— Значит, всего семеро, — хмуро произнес император, — остальным не удалось полностью подчинить Сеп-Хатти.

— Я предупреждал, — подал голос Хасс, — что это непросто.

— Вам придется сделать основную работу. Насколько хватит сил.

— Сделаем, — Брейр пожал плечами.

А что еще оставалось. Если не они, то кто? Обычным ходом войска будут собираться месяц, а у них не было этого времени. Сто дней зимы беспощадно утекали сквозь пальцы.

Надо было успеть прорваться за вторую преграду и покорить Асоллу, прежде чем миры снова распадутся. Иначе, если что-то пойдет не так, они останутся в западне, отрезанные от Андракиса.

— Нам необязательно ждать всех. Как только соберем достаточно народу для первой волны надо пробовать пробить их защиту. Не известно сколько времени на это потребуется.

В голосе Хасса звучало сомнение. То самое которое одолевало всех в этой комнате. Слишком большая ставка была сделана на Сеп-Хатти. Без него у них не было шансов прорваться на ту сторону, но никто не знал, а хватит ли у него сил сокрушить оставшиеся границы.

— Как только мы начнем ломать, в Милрадии почувствуют колебания и поймут, что мы собираемся сделать. Они будут нас ждать…

— Они и так нас ждут, — сказал Маэс, — они не идиоты и понимают, что для нас на кону стоит слишком многое. Время, которое мы тратим на переход, они тратят на подготовку. Хасс рассказывал, что у них нет магов, но есть приспособления, оружие, способное поражать на расстоянии, так что не ждите, что будет легко. Будет сложно. И жертв будет много. Как с их стороны, так и с нашей.

Он снова отвернулся к окну и уставился на снег.

Никто из присутствующих не смел нарушить тишину. Они чувствовали, что император вне себя, и его гложут сомнения. Он тревожился, и эта тревога невольно передавалась остальным. Они переглядывались между собой, пытаясь понять в чем дело, и только Хасс тяжёлым взглядом рассматривал свои собственные ладони.

— Завтра будет сложный день, — наконец, произнес Тхе’Маэс, — С рассветом каждый займется своим делом, а сейчас идите. Мне нужно побыть одному.

Брейр вышел из комнаты последним и тут же устремился туда, где оставил Доминику.

— Как все прошло? — при его появлении она подскочила.

— По плану, — Брейр притянул ее к себе и крепко сжал, пытаясь успокоить растревоженного зверя внутри себя, — все по плану.

— У тебя сердце гудит с надрывом, — она приложила ладошку к груди, — как птица в клетке.

— Идем. У нас есть время до утра, — сказал он, целуя ее в макушку,

Они заняли крохотную келью, когда-то принадлежавшую одной из послушниц. Здесь не было ничего кроме узкого шкафа в углу и скрипучей кровати. Стоило только двери закрыться, как Ника обернулась к Брейру и, обхватив ладонями его лицо, спросила:

— Все будет в порядке? — в синих глазах билась тревога, — пожалуйста, скажи мне, что все будет в порядке…

— Я не знаю… — тихо ответил кхассер, — нам предстоит сложный путь, и что там нас ждет никто не знает.

— Ты не жалеешь…что все так сложилось?

— Я жалею только об одном. Об упущенном времени в Вейсморе, — он нежно коснулся ее щеки, — и что не успел повязать тебе золотые ленты вместо тех серых нитей.

— Вернемся и повяжешь, — улыбнулась Доминика, но ее губы предательски дрожали от волнения.

— Иди ко мне, — прошептал, притягивая ближе, — чтобы ни случилось, знай, я всегда буду возвращаться к тебе.

— я знаю.

И пусть никто не мог знать, что ждало их впереди, сегодня у них была целая ночь, принадлежавшая только им.