Большинство англичан демонстрировало глубокую убежденность в том, что «ни с точки зрения морали, ни с точки зрения благоразумия нет необходимости препятствовать действиям Гитлера в Восточной Европе» [80].
Однако Гитлер, ощущая скудость своих ресурсов[151] для реализации столь масштабных проектов (стоит учесть, что в тот период у Германии не было даже общей границы с Советским Союзом), медлил, занятый в основном организацией управления оккупированными территориями и консолидацией своих сил (в том числе в самой Германии). А захватив Чехословакию в середине марта 1939 года, он и вовсе демонстративным разрывом Мюнхенского соглашения публично унизил Англию (и Францию), – однако принципиально важно, что это отнюдь не отменило стратегической уместности его действий в рамках британского проекта.
Поэтому ответ Англии был крайне ограниченным: чтобы подтолкнуть его и выразить своё неудовольствие, британцы стали науськивать на него только что поучаствовавшую в разделе Чехословакии «гиену Европы»[152] – Польшу, которая в результате потребовала передать под свой контроль всю Словакию (и это в условиях напряженности с Германией по поводу отторгнутого от неё Версальским договором «Вольного города» Данцига, 95 % населения которого считали себя немцами и лишь 3 % поляками [74]!).
Ответом стало встречное требование передать Германии Данциг, открыть ей «польский коридор» (созданный после Первой мировой для доступа Польши на Балтику) и вступить в Антикоминтерновский пакт. После отказа Польши Гитлер разорвал пакт о ненападении с ней (подписанный с Пилсудским 26 января 1934 года и бывший первым внешнеполитическим успехом Гитлера), и Чемберлен, выступая в парламенте, дал ей устные гарантии безопасности.
Внешне это выглядело как последовательное создание антигерманского англо-франко-польского военного блока, в который на правах бесправного «пушечного мяса» пытались затащить Советский Союз.
Летом 1939 года Англия пыталась добиться от Советского Союза, чтобы тот предоставил её союзнице Польше (которая только что – после Мюнхенского сговора – отказала ему в пропуске войск через свою территорию на помощь Чехословакии [72]) гарантии помощи на случай, если та подвергнется нападению [154]. В то же время сама Англия категорически отказывалась от военного альянса с СССР, – ведь «в таком случае Гитлер был бы загнан в угол. История… пошла бы по-другому» [125]: «с одной стороны, кабинет желает получить гарантию помощи от русских, а с другой стороны – не брать на себя обязательств, которые заставили бы нас препятствовать экспансии Германии на Восток – в Россию» [154].
Британские стандарты морали ярко характеризует жалоба Чемберлена 24 августа 1939 года членам своего правительства: говоря именно об этой своей позиции, он горько и совершенно искренне сетовал: «Это противоречит всем принципам чести – в то время как мы, ничего не скрывая, проводим переговоры с русскими, они за нашими спинами договариваются с Германией…» [131].
После Мюнхенского сговора советское руководство весь 1939 год отчаянно, всеми силами пыталось договориться с его организаторами – Англией и Францией – о создании системы коллективной безопасности в Европе. Оно долго не могло поверить в серьезность делаемых им предложений (сводившихся к тому, что «вы будете воевать за нас, а мы ничем вам за это не будем обязаны и, более того, будем стараться вас уничтожить»), однако, убедившись, в конце концов, в том, что подходы ослепленных расовым и классовым высокомерием носителей западных ценностей действительно таковы[153] (а 21 августа и вовсе были фактически сорваны англичанами [94]), пошло навстречу инициативам Германии, которой в предстоящей войне был жизненно необходим его нейтралитет.
Надо отметить, что англичане не были совсем уж чужды джентльменских качеств, – так, 23 мая 1939 года специальная британская штабная миссия прибыла в Варшаву только для информирования поляков об отсутствии у Англии планов помогать им в случае войны с Германией. Это было внятным предупреждением, но делалось оно исключительно ради «строки в будущем учебнике истории», ради сохранения будущей репутации, так как воспринимать его в польском руководстве было попросту некому, и английское руководство лучше кого бы то ни было ещё знало об этом.
О высочайшем уровне неадекватности польских властей можно судить не только по молниеносному ходу военных действий, но и по тому, что немецкие генералы, раздобыв польский план ведения войны, исходивший из взятия Берлина в лоб кавалерийскими частями, сначала даже отказались его рассматривать, сочтя до обиды примитивной дезинформацией, – и дипломатам лишь с величайшим трудом удалось убедить их в том, что руководители Польши действительно настолько глупы, насколько кажутся.
Логика Гитлера бы предельно простой и прозрачной: для войны с Советским Союзом[154] (которая в силу ограниченности его возможностей могла быть исключительно блицкригом) ему необходимо было нарастить ресурсную базу, овладев континентом, и в первую очередь исторически враждебной Германии (а для Гитлера как романтика сантименты были значимы) Францией с её колоссальным промышленным потенциалом (ВПК Франции был крупнейшим в Европе).
Однако нападение на неё привело бы к заведомо безнадежной войне на два фронта, ибо Польша немедленно выступила бы в её поддержку. В то же время удар по Польше не вызвал бы ответной реакции Франции (так как её сдержала бы Англия, что и произошло, – ради проекта уничтожения Советского Союза, так как захватом Польши Гитлер получал с ним общую границу): значит, надо было начинать с Польши [120].
Многочисленные и разнообразные источники однозначно свидетельствует, что, вторгаясь в Польшу[155], Гитлер даже не подозревал о том, что начинает Вторую мировую войну. Для него это было продолжение «тактики салями» – захватов «плохо лежащих» кусочков Европы для консолидации ресурсов, необходимых для последующего нападения на Советский Союз, и создания общей границы с ним.
Если Австрия, помимо восстановления единства нации, обеспечила ему значительный золотой запас, а Чехословакия (помимо золотого запаса) – мощный военно-промышленный комплекс, то Польша давала ему ещё и протяженную границу с Советским Союзом, позволяющую выполнить своё предназначение (по крайней мере, с точки зрения английских стратегических управленцев).
Однако англичане, всеми силами направляя Гитлера на восток, с его нападением на Польшу (естественным с логистической точки зрения, в отличие от крайне сложных операций – неминуемо через ту же Польшу – на Украине) внезапно обозначили возможность нанесения ему удара в спину, объявив войну – пусть и вошедшую в историю под названием «странной» (которую они с французами объявили, однако даже не пытались всерьез вести, несмотря на колоссальное в тот момент, когда почти все войска Германии были заняты на востоке, военное превосходство[156]).
«Великобритания объявила войну Великогермании не за то, что та насаждала всё в новых странах нацистские и фашистские диктатуры, а за экспансию Третьего рейха в сферу британских интересов» [80], которой уже тогда была Польша, – причём вела боевые действия с величайшей неохотой, всеми силами стараясь не отвлекать силы Гитлера от главной миссии нацизма: сокрушения или в крайнем случае истощения России, существовавшей тогда в форме Советского Союза.
Официальная версия заключалась в том, что Англия объявила войну «нехотя», под жестким давлением США и, как отмечали представители симпатизирующий фашистам части британской элиты, «мирового еврейства»[157]. Интересы США в организации Второй мировой войны вполне очевидны (без неё выход из Великой депрессии был невозможен; в 1940 году государственный долг США составил 50 % ВВП – по тогдашним меркам пугающе много; недаром Рузвельт заговорил об опасности мировой войны с мая 1940-го, а назвал её таковой 27 мая 1941 года, когда она ещё шла только в Европе и собственно мировой не стала [99]), однако возможности их непосредственного воздействия на Англию в тот момент представляются ещё весьма ограниченными. Ведь Британская империя исчерпала свой золотой запас, оказавшись на грани банкротства, лишь в первый год войны, – и перед её началом совершенно не сознавала данной угрозы и отнюдь не воспринимала её всерьез.
