— Стоять! — оглушает меня грозный приказ.

Сердце замирает и ухает вниз. Тело выгибается вперёд, будто от невидимого толчка в спину. Рот сам по себе открывается в немом крике, я неуклюже взмахиваю руками, ошарашено оборачиваюсь и вижу, как один из мужчин тянет за собой хозяйку дома для утех, подкидывая на ладони увесистый мешочек для монет, который должен быть отнюдь не у него. Женщина пытается договориться, висит на руке ищейки, но всем уже не до неё. Все взгляды прикованы ко мне.

— Попалась! — восклицает один из мужчин и делал шаг вперед. Он смотрит на меня с явным интересом. Его губы растягиваются в улыбке, а потом медленно раскрываются, проговаривая с наслаждением каждую букву: — Взять!

От его слов все внутри обрывается. В панике я мечусь из стороны в сторону. Тяжелая ваза летит на пол, рассыпаясь на мелкие, колкие осколки под множеством ног. Глупо было надеяться, что это поможет уйти, а вот трость, так любезно оставленная у входа одним из посетителей, непременно добавит мне пару минут.

Выскочив на улицу, я вставляю палку в отверстие дверной ручки и бегу, подхватив юбку, вдоль домов к лесу, понимая, что только он сможет меня спасти.

За спиной слышны звук погони, крики и лай собак. Я понимаю, что дальше бежать смысла нет — все равно схватят. Воображение рисует, как мне в лодыжку вцепиться зубастая пасть, дёрнет на себя, а я завалюсь вперед, поскуливая от боли.

Стиснув кулаки, я сосредотачиваюсь, зажмуриваю глаза на бегу и развожу руки в сторону, призывая дар. Терять уже нечего.

Стон, переходит в крик, с пальцев срывается полоса огня, которая ленивой петлей, словно живая, вытягивается вдоль дороги, ограждая меня от преследователей со всех сторон.

— Проклятая! Стреляй!

Ошарашено смотрю на свои ладони, в замешательстве замираю, не веря в происходящее. Дар бьётся, выходит беспрерывным потоком переплетающихся нитей.

Первый выстрел глушит. В горле образуется ком от подступивших слез и осознания безысходности, колкий страх мешает думать и бежать, тело становится неуклюжим, неживым, будто оно и вовсе не принадлежит мне, а все происходящее я наблюдаю со стороны.

— Пожалуйста, пусть это будет сон, я сплю, просто сплю! — рваным голосом хриплю, задыхаясь от бега.

Пули свистят рядом и только благодаря проклятому дару не достигают цели. Сполохи огня понемногу угасают, становятся менее яркими и четкими, грозя погаснуть в любой момент. Полоса запретного леса мелькает перед глазами, меня держит лишь надежда на спасение, кажется, что я даже бегу машинально, то и дело норовя споткнуться и упасть лицом в грязь на радость своим преследователям. Сердце колотиться так, что ребра внутри разрывает, а воздуха катастрофически не хватает. Хоть я и была весьма хорошо подготовленной, но сила, которую выпустила из себя, забрала слишком много, сделав тело значительно слабее.

Каждый вдох отдает колющей болью в боку. Пересушенное горло першит, готовое раздаться сухим кашлем, несмотря на то, что я дышу исключительно через нос.

Ненавистное платье цепляется за низенькие деревья, оставаясь на них цветастыми лоскутками. Звук рвущейся ткани, тонет в лае остервенелых псин, которые надрываются от бессилия, ведь теперь они не могут загнать свою жертву и вонзить в неё острые зубы. Их держит едва заметная полоса огня. Хоть она и была никчемно мала, но пугала норовивших перепрыгнуть через неё людей и собак отменно.

Проклятый лес колет морозом с первого шага. Снег забивается в невысокие ботинки, а кожа от холода покрывается мурашками. Бежать по сугробам трудно, я сбавляю темп, чем тут же пользуются мужчины. Над головой гремит выстрел, который я чудом успеваю отвести от своей спины щелчком пальцев. Пуля входит в ствол дерева, разрывая кору на части.

Отчаяние подступает к горлу и выливается в крик. Развернувшись, я встряхиваю руками, отталкивая от себя несущуюся в грудь смерть. Сила внутри бьется, чувствуя опасность, срывается с кончиков пальцев новой волной огня.

Крики мужчин обрываются, их ружья откидывает в сторону, металлические пуговицы и пряжки на ремнях отрывает вместе с тканью, а собак, на которых были надеты ошейники, подкидывает вверх. Спасаясь бегством, каждый из них проклинает меня — чудовище, чья сила смертельно пугает.

Закрыв лицо руками, я опускаюсь на снег. Я знаю — они не оставят в покое, зная правду, за мной придет тайная канцелярия и будет поджидать возле проклятого леса, зная, что одаренные не примут мой дар, что расправятся со мной точно так же, как и простые люди.

— Почему же я родилась такой, — шепчу сквозь слезы и, обняв себя руками, встаю с колен.

Сидеть и жалеть себя слишком холодно. Стараясь успокоить бешенное сердцебиение, делаю глубокий вдох и, вытянув губы трубочкой, медленно выдыхаю. Озираясь по сторонам, думаю что делать. Заходить глубоко в лес опасно, но и оставаться здесь или идти обратно — безрассудство. Кручусь на месте и со злостью поддеваю ботинком снег. Не вечный же этот проклятый лес? Да и на картах не такой уж он и большой, к тому же я могу выйти в соседние земли, где обо мне ничего не известно.

После принятого решения становится легче. Самое главное, я по-прежнему дышу, а со всем остальным справлюсь. Заглушу в себе горечь, забуду о том, что сегодня произошло и в каком виде мне пришлось предстать перед мужчинами. Быть воровкой не просто, но куда сложнее вытянуть себя и брата из лап голодной смерти.

Матушка после смерти отца долго не протянула. Скончалась от болезни спустя пару лет, оставив нас с Эдом одних без средств к существованию. Дядя, тайком от всех помогавший нам, как только узнал о гибели сестры, оборвал любое общение, не говоря уже о помощи.

Младший брат, холодные пустые комнаты и сводящий от голода желудок заставили меня попрошайничать. Стыдясь себя, тем, что я вместо того чтобы танцевать на балах обмазывала свое лицо сажей и прятала светлые волосы под заштопанную шапку и надевала точно такие же поношенные в разноцветных заплатках мужские брюки, чтобы походить на беспризорника, каждое утро потупив взгляд вытягивала руку с металлической чашечкой в сторону прохожих. Еды едва хватало, а на работу никто не брал. Я — дочь графа, ставшая изгоем, не могла устроиться даже прислугой без необходимых рекомендаций.

Стоя на площади, с завистью поглядывая на мальчишку, который выкрикивал последние новости и раздавал свежие газеты, я злилась на тех, кто, наплевав на манеры, тыкал в меня пальчиком в белоснежной, либо светло кремовой перчатке и осуждающе закатывал глаза.

«Попрошайка, безродный оборванец, замарашка!» — слышала я весь день и с благодарностью склоняла голову каждый раз, когда под ноги кидали кусок хлеба.

Все изменилось, когда ко мне подошёл он.

Мужчина средних лет, вышел из кареты и легким шагом направился ко мне. В отличие от остальных на нём не было перчаток. Он вообще не был похож на столь привычных прохожих. Темно коричневые брюки, заправленные в высокие сапоги, белая рубашка с широкими рукавами, стянутая шнуровкой у горла и темно синий камзол с незаурядными пятнами вышивки подпоясанный широким ремнем привлекал внимание. Никаких больших пуговиц, меха, кисточек и кружева.

Без какой либо брезгливости он подошел почти вплотную, склонился так, чтобы только я слышала, о чем он говорит.

От его предложения пульс участился, а кровь застучала в висках. Продрогшие колени больше не бились друг об друга от холода, а я с недоверием продолжала слушать шёпот незнакомца, столь кстати накинувшего мне на плечи теплый плащ.

В тот день я согласилась на его предложение. Стала его ученицей. Мне необходимо было отработать всего каких-то пять лет, заплатить откупную, после чего я смогла бы начать новую жизнь со всеми необходимыми документами для того, чтобы удачно выйти замуж и навсегда забыть то, чем я занималась. В тот день я стала воровкой.

Деревья, укрытые снегом, расступаются передо мной, открывая дорогу, ведущую к замку, который настолько огромен, что виднеется издалека. Сколько идти до него я не знаю. Лес оказывается намного больше, чем я предполагала, а вот мои силы на исходе. От холода зубы не попадают друг на друга, от усталости я едва ли не валюсь с ног. Единственное, что хочется — это упасть прямо в сугроб и уснуть. Дар забрал себе все силы и теперь глаза закрываются прямо на ходу.