Продолжает говорить подруга, и я не знаю, как бы сейчас не сорваться и не рассказать ей все с ненормативной лексикой.

— Лиль, ну что ты молчишь? Я ведь нервничаю. Мне жалко, что я так далеко от тебя нахожусь, не могу приехать в больницу и обнять. Я даже посмотрела билеты. В ближайшие два дня не смогу к тебе прилететь.

— Регин, не вздумай отменять отпуск. Ты три года работала без выходных, даже первого января, восьмого марта, и в день рождения. Не надо. Я тут справлюсь, отдыхай.

Пытаюсь успокоить ее. Она ведь правда может взять билеты, знаю ее, но мне очень хочется, чтобы она отдохнула. Только понимаю, если сделаю это сейчас никакие мои слова не помогут, и она реально вернется, плакал ее отпуск, а мне ее жаль.

— Ты мне зубы не заговаривай. Давай, говори, что у вас произошло. Я по голосу слышу, что маразм крепчал, деревья гнулись, и ночка темная у вас была. Поверь, если ты боишься, что я приеду, а я могу это сделать, подумай и о том, что, если ты промолчишь, я приеду с большей вероятностью, просто чтобы выбить из тебя это. Давай не строй из себя благородную такую все правильную вещай.

Может она и права, и не стоит молчать.

— А отвесить люлей твоему дорогому муженьку я могу и на расстоянии, и потом, когда приеду. У меня все равно отдыха осталось всего пять дней, поэтому, знаешь, тут днем раньше вернусь, днем позже… я уже все равно отдохнула, и мне здесь даже скучно. Нельзя на две недели брать путевку, десять дней максимум. Давай я готова, уже устроилась, анестезию приготовила, вещай.

— Аха-ха-ха, — смеюсь, потому что мне нравится ее настрой, и умение вот так, как сказать, что хоть стой, хоть падай.

Вот она, настоящая дружба, та, которая есть далеко не у всех, но о которой все мечтают. Друг, это не тот, кто рядом с тобой, когда все хорошо. Друг, это тот, кто с тобой рядом, несмотря на то, в какой тяжелой ситуации ты находишься. Друг, это тот, кто сорвется ради тебя, и тот, ради кого сорвешься ты.

— Ладно, тогда слушай, только анестезию попроси сразу тройную, чтоб не дергать официанта лишний раз.

— Твою ж… Официант, — с легкой паузой кричит на ломанном английском подруга. — Давай я готова.

Я начинаю, рассказываю в красках очень долго, подробно, снова плачу, она меня успокаивает. Но едва заканчиваю, дверь в палату открывается и заходит психолог, у меня даже глаз нервно дергается.

— Лиль, ты чего замолчала? — дергает подруга, когда пауза затягивается.

— Прости, давай я тебе попозже перезвоню, психолог пришел.

— Фихолог, чтоб его. Шли его лесом. Нет, Игореша, что-то совсем берега попутал. Если надо, кивай, поддакивай, делай все, что говорят, но без всяких там документальных, аудио подтверждений. Я скоро буду и устрою твоему муженьку просвистон.

И подруга сама сбрасывает вызов, а я волчком смотрю на врача.

— Ну что, Лилия Алексеевна, давайте попробуем еще раз?

Лиля

— Мам! — задыхаясь от возмущения, вскрикиваю на мать, с которой мы созвонились по видеосвязи.

— Ты не мамкай мне, я жизнь прожила. Я знаю, что говорю. Это ты еще молодая, жизни не нюхала, живешь в каком-то своем этом идеальном мире и не понимаешь, насколько важно это все сохранить. Вырвалась быстро в хорошую жизнь, не успела прочувствовать все, что мы с отцом прочувствовали. В детстве мы тебе всегда с отцом потакали, и ты жила, ни в чем не нуждаясь, вот и не понимаешь, что творишь.

Тут немного хочется усмехнуться, потому что я во многом нуждалась, просто никогда не просила: ни куклу, никакой-то красивый наряд, потому что знала, не было у нас денег тогда, не было.

И учеба, я занималась, как только могла, участвовала во всех олимпиадах, конкурсах, во всем, чтобы учителя готовили меня сильнее и мне не нужны были репетиторы для поступления.

Я с детства выкручивалась, но да, вместе с Игорем выживать было не нужно, я расслабилась, забыла о прошлом как о кошмарном сне.

А она сейчас так говорит... Не могу в это поверить

— Да ты сама себя слышишь, мам? Ты говоришь ужасные вещи. Ты моя мать, ты должна любить меня и защищать. А что в итоге? Ты его защищаешь, его покрываешь. Мам, услышь сама себя.

— А я и слышу, и слышу прекрасно. Я тебе еще раз повторяю, ты сейчас себя ведешь неразумно, по-детски и совершенно не заботясь ни о себе, ни о Наде, ни о нас с отцом. Ты поступаешь как самая настоящая эгоистка, которой плевать на людей вокруг себя.

Эгоистка. Но это не так. Не так. Не так! Не верю в это, не хочу верить.

— И что, что он тебе изменяет, Лиля? Очнись, ты взрослая женщина, должна уже понимать, что мужики они такие. Ну, ходит он налево и пусть себе ходит, пока не сотрет все там. Главное штамп в паспорте у тебя, ты законная жена, и все. Единственное, что должно тебя заботить, это как не стать для него обузой.

Хочу заткнуть уши, чтобы не слышать этого.

— Ты просто обязана перед ним ходить на цыпочках и надеяться, чтобы он не захотел с тобой развестись. Твоя задача остаться его официальной женой, а все эти любовницы, пусть удавятся там как хотят. Ты жена и должна быть мудрой. Ты понимаешь, что мужик сколько угодно может гулять по бабам, сколько угодно, пусть делает, что хочет, пока возвращается домой и считает тебя своей женой.

— Нет, ты меня не слышишь, ты даже не хочешь меня услышать, мам, — прерываю ее и машу головой, потому что не могу поверить.

Я и так вчера на переживалось, пока этот психолог снова пытался мне навязать свое мнение, а я так и осталась непреклонной. Я не могу сдаться, не хочу.

Да, можно было бы взять, согласиться со всем, что он говорит, но нет гарантии, что я бы получила встречу с дочерью. Кто знает, что он еще должен был бы мне навязать для этого. Я боюсь, поэтому сопротивляюсь изо всех сил, и сегодня, когда мама мне позвонила, я рассказала ей все в надежде услышать слова поддержки, а в итоге получила дикий крик, какая я зажравшаяся неблагодарная дрянь.

Наверное, надо было в детстве не думать о том, что у родителей нет денег, не взрослеть так рано, а всегда клянчить и клянчить, озвучивать им все свои хочухи и требовать их исполнения, тогда хотя бы не было бы так обидно сейчас слышать, что я всю жизнь была эгоисткой и только и делала, что требовала.

А ведь все что я просила без особого настаивания: плитку шоколада раз в месяц, когда они получали зарплату с отцом, и на новый год и день рождения, маленькую плюшевую игрушку, все. И то это было лет до двенадцати. Потом мне надоело получать эти подарки, глядя на их недовольные лица, и получать не радость, а боль.

— Так, Лиля, мне все равно, что ты там себе в своей взбесившейся от лени голове удумала, знай, я тебя прокляну. Слышишь? Если ты с ним разведешься, если продолжишь трепать ему нервы, я тебя прокляну и на порог дома не пущу, ни копейки, не дам помощи.

Я и не надеялась даже на ночлег, зря она волнуется.

— Ты обязана помириться со своим мужем, должна извиниться перед ним и сказать, что не видишь в случившемся никакой проблемы. Нет, ну надо же, господи, не могу поверить, что у тебя вообще такие мысли в голове возникли.

У меня даже на звучную усмешку сил нет. Меня уже выпотрошили эмоционально. Зря старается, до неепостарались.

— Ты даже элементарно подумай, кому ты нужна в свои тридцать семь будешь беременная, с прицепом, с двумя прицепами. Кому? Это еще при условии, что Игорь тебе отдаст детей. Я бы тебе не отдавала, потому что ты эгоистичная дрянь, о детях никогда не позаботишься.

— Не говори так. Мои дети — это не прицеп, не смей так о них говорить, — пресекаю ее, начиная злиться. Как она вообще… как у нее язык повернулся?

— Все дети прицеп, всегда. Прицепа нет только у счастливых одиноких женщин, которые живут в свое удовольствие, но ты никчемная, не смогла ею стать. Ты должна была стать вот такой самостоятельной, при деньгах и обеспечивать нас с отцом, а ты поступила, как трусливая нашкодившая кошка, пристроилась к мужику и все.