— Анька, я… я… — Петька сильно закашлял, жадно глотая воздух ртом. — Анька, я тебя люблю! Прости!

— Петька, ты чего? — недоуменно отозвалась Анаис, ошарашенно озираясь по сторонам. — Ты просто в бреду, наверное.

— Нет, — категорично ответил Петька и, дрожа, лег обратно на печь. — Я совершенно серьезно.

— И что же мне делать теперь делать с этой информацией? — опустошенно спросила Анаис и посмотрела на свои дрожащие коленки. Конечности заледенели, а находиться в помещении рядом с Петькой ей больше не хотелось.

— Жить своей обычной жизнью. Просто я должен был это тебе сказать. Пока не поздно, — скорбным тоном произнес Петька.

— Что значит «не поздно», Петька!? — разгорячилась Анаис. — Ты же не умрешь!

— Ну, — тихо шмыгнув носом, промычал мальчик. — Я не хотел тебя расстраивать. Но мне недолго осталось. Я это чувствую.

— Это неправда! — чуть ли не плача, кричала Анаис. — Это все неправда!

— Анька, я не ожидал от тебя такого, — удивился Петька. — Прости меня, пожалуйста!

— Я же дала слово! — продолжала кричать Анаис. — Я дала тебе слово ухаживать за тобой, пока ты не выздоровеешь!

— Прости меня, Анька!

— Прасковуфка, отворяй ворота! — в дверь ломились с такой силой, что выломали бы, если б Прасковья не открыла ее.

— Борька! — весьма неискренне улыбнувшись, поприветствовала хозяйка. — Принес, что я просила?

— Ради тебя, дуфа моя, я готов принести хоть солнце с неба! — любезно ответил Борис и с грохотом протащил через всю комнату бочку меда. Это был сухонький маленький мужичок с небольшой изрядно поседевшей бородой и без половины зубов во рту. — Благо, дуфа у тебя ого-го!

С этими словами Борька, нелепо пританцовывая, подошел к Прасковье сзади и грубо схватил ее за грудь. Анаис, все это время помешивавшая веслом будущий квас в деревянной кадке, округлила глаза так, что стала походить на ошалевшего кота, и уставилась в пол. Были б руки свободные, она бы и уши заткнула.

— Борька, ну перестань! — возмутилась Прасковья и безуспешно попыталась вырваться из объятий бортника, но тот, видно, был сегодня трезв, а потому вцепился в нее мертвой хваткой и не отпускал.

Без того курьезную ситуацию добил вылезший из кладовки домовой:

— О, Борька, здравствуй! — ехидно пробормотал Аркашка. — Ну что, отымел уже Прасковью?

— Да перестаньте Вы, дураки! — заверещала окончательно покрасневшая с ног до головы Прасковья и резко вылезла из объятий Бориса. — У меня тут девка — дите еще младое, а Вы такие непристойности говорите! Постыдились бы, поганцы!

— Простите меня, дуралея, — почесал Борька голову, которую он стыдливо свесил. — Я ф не знал, не видал… А девке-то учиться надо, вот! Это взрослая фызнь и все такое. Потом еще мои слова попомнит и будет фдать, когда ее муфык будет ей так фэ делать!

— Конечно, Борька! — еще более неискренне ответила Прасковья. — Иди домой, пожалуйста.

— Хорофо, Прасковуфка, я уйду. Но вернусь вечером.

— Обязательно!

— Я тебя умоляю, Прасковья! — проворчал домовой. — Молодежь еще более совращенная, чем мы.

— Иди отсюда, Аркашка! — возмущенно буркнула хозяйка и взяла в руки метлу. — Или я ею тебя вымету куда-нибудь!

Домовой на мгновенье бросил на нее полный ненависти взгляд и смылся в любимую кладовку. Прасковья выдохнула, положила метлу и сказала:

— Прости меня, Анечка, за этих глупых скоморохов. Дураки они все, не слушай их!

— Да ничего, матушка! — неловко пробормотала Анаис, продолжая мешать квас.

— Так, Анечка, пойду найду свою крутилку… Нашла!

Нашла Прасковья ложку-веретено, которым отчерпнула нового меда с бочки, принесенного Борькой. Проведя перед носом Анаис крутилку с медом, она спросила:

— Чуешь?

— Душица, — просто ответила Анаис.

— Верно, — удивленно ответила Прасковья.

— У нас в поместье тоже мед делали, — объяснила Анаис. — Не только из душицы, но и из акации еще, из донника…

— Ну понятно, — перебила Прасковья. — Ты у нас знаток в этом деле.

Она опустила ложку и покрутила над квасом. Анаис решила, что надо остановиться и перестала мешать.

— Нет-нет, Анечка, не останавливайся! — возразила Прасковья. — Надо же, чтобы масса перемешалась. Вот так, да. Многие, когда квас готовят, если и добавляют мед, то только на следующей стадии. Бабушка Томила наказала добавлять мед в самом начале.

Продолжая помешивать массу, Анаис решила продолжить разговор:

— А вот у нас в поместье больше всего ценился мед из левкоев…

— Что это за… левкоев? — усмехнувшись, спросила Прасковья.

— Левкои — такие красные большие метелки, — мечтательно произнесла Анаис. — Такие душистые и очень красивые. Я никогда больше таких цветов не видела. Но они не очень медоносные, поэтому и мед из них редкий и ценный, продавался дорого. Чаще всего, он даже не был таким уж и чистым, скорее разнотравным, но, чем чище мед из левкоев, тем выше цена.

— Вот это да! — удивилась Прасковья. — Хотела бы я погостить в Вашем поместье…

— К сожалению, оно сгорело, — сухо ответила Анаис и угрюмо уставилась в кадку.

— Ох, Анечка! — вздохнула Прасковья, затем пошла доставать из кладовки чугун. — Боюсь нарушить твои грустные думы, но пора заканчивать. Давай я буду держать бочку, а ты осторожненько веслом переложишь в чугун нашу массу.

Пока Прасковья, стоя враскорячку, держала тяжеленную кадку, Анаис неумело, с большим трудом пыталась выудить оттуда массу. Рядом с печкой она очень сильно вспотела и выбилась из сил.

— Ничего-ничего! — приободрила ее Прасковья и, нырнув в кадку, достала оттуда голыми руками всю тестообразную массу и закинула в чугун. Поднявшись, она сильно закашляла и три раза подряд чихнула, схватившись за голову.

— Ох-ох-ох!

— Матушка… — подозрительно посмотрела на нее Анаис и осторожно спросила ее. — Что ж это Вы, тоже болеете?

— Ох, да, наверное, Анечка, — быстро пробормотала Прасковья и, взяв чугун, установила его в печь. — Вот и все! Завтра продолжим как раз. Ты большая молодец, Анечка!

— Вы же поправитесь? — прослушав мимо ушей все, что Прасковья сказала, спросила Анаис.

— Ох, Анечка, да, конечно! — теперь уже неискренне Прасковья отвечала Ане.

— А вот Петька говорит, что он скоро умрет, — угрюмо сказала девочка и шмыгнула носом. — Он же неправ?

Прасковья, схватившись за поясницу, присела на лавку.

— Оооох, — облегченно вздохнула она. — Анечка, когда-нибудь ты увидишь, что люди могут предсказывать или предвидеть свою собственную смерть, как будто чувствуют ее приближение. Я бы не хотела тебя расстраивать, но ты все равно с этим рано или поздно столкнешься. Особенно, если Петька действительно умрет. Но на то уж воля Зрящего! Значит, так надо.

— Гавнюк — этот Зрящий! — грубо пробурчала Анаис.

— Анечка, — впервые на глазах у девочки Прасковья не на шутку разозлилась. — Я не потерплю богохульства! Даже от тебя. И особенно от тебя! Ты еще мелкая и многого в этой жизни не видела и не знаешь. Зрящий посылает нам испытания, и мы должны благодарить его за них, а не гневаться на него.

— И для кого же Петькина смерть станет испытанием? — угрюмо буркнула Анаис.

Прасковья ничего не ответила; вместо этого она со свистом закашляла. Аркашка в кладовке злобно хохотал.

***

Днем лил как из ведра непривычный для зимней поры сильный дождь вперемешку со снегом. Такая леденящая до мозга костей слякотная погода приковала деревенских жителей по своим избам. Работать было невозможно. Дороги были грязные, мокрые, топкие, как на болоте. Выбегающие периодически из курятника ошалевшие курицы и петухи оставляли на еле заметном слое снега свои черные следы и кудахтали в такт музыке дождя.

Нельзя было, однако, сказать, что обезумели в этот день только куры да петухи. Из хозяйских хором выбежала рыжеволосая девочка, прикрывавшая свою голову шерстяным серым платком, который то и дело сносило ветром. А еще он сильно намок, а потому бежавшая рыжая бестия больше походила на мокрую крысу. Из-под ее ног во все стороны летели брызги; она окончательно испугала верещавших на улице кур, забрызгав их грязью, и те, нелепо расправив крылья и кудахча, понеслись обратно в курятник.