— Простите-извините, — пролепетала Анаис ей. — Вы мать Рогги?

— Ох-ох, — женщина слегка так испугалась от неожиданности, что ее необъятная грудь вздымилась, отчего Анаис покраснела от стыда. Однако женщина вмиг повеселела и охотно вступила в диалог. — А ты, должно быть, Анечка? Рогги много о тебе рассказывал.

— Анаис. Он о Вас тоже много рассказывал, — воодушевилась Анаис.

— Прости мне мое невежество, я баба простая, деревенская, заморских имен не ведаю. Можно я буду тебя просто называть Анечкой?

— Да, пожалуйста! Я уже привыкла, — смущенно улыбнулась Анаис в ответ.

— И что же он тебе такого обо мне рассказывал?

— Что он Вас очень нежно любит! И что кроме Вас у него больше никого нет.

— И в самом деле? Так и сказал? — потерянно переспросила мать Рогги и вновь посмотрела куда-то вдаль.

— Да, именно так и сказал, — неуверенно подтвердила Анаис, не понимая реакции матери на сказанное ею.

— Знаешь, Анаис, пойдем ко мне домой, уважь мать ушедшего на войну богатыря, я тебя квасом отменным угощу. У всех в деревне слюни текут от моего рецепта, — развеселилась женщина и поманила рукой.

— Ну давайте! — добродушно согласилась Анаис.

***

Женщина оказалась права: квас был действительно чудесным. В нем удивительным образом сочетались хлебный, хмельной и даже мятный вкусы! Он действовал на Анаис бодряще и успокаивающе одновременно. Квас разбудил в ней уверенность в себе, придал жизненных сил. Ей хотелось пить этот чудодейственный напиток еще и еще…

— Ну как тебе? — женщина прекратила наводить суету в доме и присела напротив Анаис, выжидающе на нее посмотрев при этом.

— Мммммм, — она закрыла глаза и вдохнула аромат кваса еще раз. — Я никогда такого не пила! Это чудно!

— Пей-пей, дочка, у меня еще есть, — взбодрилась женщина и зарделась от такой похвалы. — Сыночка наказал готовить кваса после того, как ко мне приходил сосед, Ермолка. Он наш знахарь местный, всякие там премудрости знает, знал и как мою хворь лечить. А я затем научилась у ныне покойной бабки Томилы этому рецепту. Когда-то к ней ходили толпами за квасом, теперь ко мне. Память поколений!

— А что Рогги говорил про меня? — осторожно спросила Анаис.

— Ох-ох! Многое говорил. Всего не упомнить. Он рассказывал, что учит тебя чему-то и что ты очень способная и мудрая ученица. Я сначала насторожилась, испугалась, что какая-то девка захомутала моего парня, — с этими словами женщина рассмеялась так, что ее груди весело подпрыгнули. — Но, оказалось, что я зря опасалась. Молодцу моему уже под шестнадцать годков, он совсем возмужал. Жениться надобно. Но девки здешние мне совсем не нравятся, честно скажу. Нет, я совсем не ханжа какая-то, но просто слушаю краем уха, что они говорят и как говорят. Сядут на шею моему парню и загубят бедного; кто за его дурной головушкой присмотрит после моей смерти?!

— Не говорите так, пожалуйста!

— Чую, недолго мне осталось землю топтать, — женщина уставилась в окно. — Эх, недурная ты девчонка, хорошая, сразу видно. Была б ты годика на два постарше, да, может быть, и сумела бы образумить моего недотепу… Да, все это лишь слова, а искать невестку все равно придется! А то совсем расхвораюсь и не успею даже посмотреть в глаза той, кто ему достанется.

— Не говорите глупостей, Вы еще долго будете жить! — запротестовала девочка. — А насчет невестки — может, он, когда придет время, сам отыщет себе избранницу…

— Дак подходит уже его время-то! — запричитала мать Рогги и подлила Анаис квасу. — А он таскается на каждую войнушку, как будто это вернет его отца покойного, прости Зрящий! Вот говорит, что любит меня, а сам бежит быстрее всех на смерть, ни о чем больше не думает, дурак… Говорю же, девицу ему надо, которая бы его спустила с небес на землю, родила детишек, охраняла семью…

— Отца он тоже любил все-таки, — осторожно ответила Анаис.

— Да, очень. Так убивался. Хотя он так бил моего Рогги, как в последний раз. Я не могла себе такого позволить, рука совсем не поднималась!

— А у Вас разве больше не было детей?

— Были, конечно, — печально улыбнулась женщина. — До Рогги у меня были двое сыновей. Отец забрал их на войну, и там они погибли. После этого с Рогги он стал более строг в науке и потому бил за каждый неверный шаг. Были еще трое детишек: две дочки умерли в младенчестве от хвори какой-то, и сынишка умер еще в утробе. Больше у меня не было детей, не смогла, так горевала. Сейчас я понимаю, что раз Зрящий так решил, так тому и быть. Значит, так надо.

Анаис слушала, уставившись в чарку с квасом, и не верила своим ушам — такой тяжелой казалась ей судьба этой милой женщины в синем платочке.

— Я…я не знала об этом, — запинаясь, произнесла Анаис. — Сочувствую Вам! Такая печальная история!

— Да ладно тебе, — отмахнулась женщина. — У меня хорошая жизнь, здоровый и сильный сын, парень на выданье хоть куда, лучший из лучших в дружине. Я очень им горжусь, но и очень сильно волнуюсь. Он превосходит своего отца по силе и умениям, я это прекрасно вижу, но он молод, глуп и весьма дерзок и думает, что со смертью можно легко и просто играть. В остальном моя жизнь по сравнению с другими как нельзя лучше! Была у меня в детстве подружка… Мы с ней ходили в баньку и гадали на суженного; она рассказывала, что в зеркале вместо мужика увидела за собой Черную Мару. С тех пор смерть глядела ей в затылок. Она пережила восемь беременностей, но каждый раз рождался мертворожденный ребенок. А на девятую умерла и она. Так что у меня довольно-таки счастливая жизнь.

Анаис не нашлась ничего ответить, просто допила квас и вдруг вспомнила, зачем она сюда в первую очередь зашла:

— Я хотела попросить Вас принести две палки, которые Рогги носит с собой на наши тренировки. Я знаю, что они всегда были у него…

— Да, конечно-конечно, — засуетилась женщина. — Только спину щемит, посмотри там, на чердачке. И возьми кусочек хлеба, дай домовому, а то я вечно про него в суматохе забываю.

Анаис отломила хлебушка и заглянула на чердак: там был жуткий бардак, а в углу сидел маленький, с кисть руки, лысенький старичок с бородкой, скрестивший свои ручки на груди. Он посмотрел на Анаис злобным взглядом и, приняв от нее хлеб, грубо прокаркал:

— Ах, ты ж, с*ка мелкая! Я днями голодаю, а ты мне какой-то жалкий хлеб кидаешь! Спасибо большое, что не плесневелый хотя бы, шваль ты рыжая!

Анаис удивилась и не на шутку испугалась. Таких грубых домовых она никогда не встречала и даже не подозревала о существовании таковых. В ее понимании все домовые — добрые, милые и благодарные существа, помогающие по хозяйству. Этот домовой готов был ее прикончить за кусок хлеба. Она быстренько достала палки и вылезла из чердака.

— Сильно ругался? — озабоченно спросила женщина.

— Эээээ…

— Значит, сильно, — печально подытожила она. — Прости, пожалуйста, за Аркашку! Я сама виновата в его поведении, все время забываю его покормить, хотя и понимаю, что так нельзя. Так и в злыдня превратится.

— Я, наверное, пойду, — неуверенно проговорила Анаис. — Мне тренироваться нужно.

— Заходи, Анаис, я всегда тебе буду рада, — улыбнулась женщина.

На выходе Анька поняла, что забыла спросить ее имя.

— Прасковья меня зовут. Но ты можешь меня звать и матушкой. Приходи только ко мне почаще, пожалуйста, здесь так одиноко и пусто.

Удивительно, как неожиданное событие может перевернуть быт и жизнь простого человека. Совсем недавно еще задорные и энергичные ольховчанки обменивались свежими сплетнями о том, как одного обалдуя застукали абсолютно нагим на сеновале с чьей-то дочкой и, как ее батька бегал по всей деревне с угрозами высечь из распущенной барышни всю дурь; сейчас же они со скорбным видом рассказывают друг другу байки, как они своими глазами видели летящую сквозь вьюгу и метель на вороном коне женщину, одетую явно не по погоде. Местные давно признали в ней Черную Мару, предрекающую страдания, страшные болезни, сильные морозы, кровопролитные длительные войны и смерть. Несмотря на это оставшиеся в деревне жители, большая часть которых состояла из баб, совсем дремучих дедов, младых девиц и мальчишек, продолжали вести свой быт и хозяйство, как ни в чем не бывало.