— Пока ты болела, мне Дулька с Любашей рассказывали, как ты в мое отсутствие отдавала всю себя заботе о челяди, — Анаис застыла с зеркалом во рту, перестав вычесывать клок, и посмотрела на дядю. — И про рожденную кобылку знаю. Я слушал и гордился своей племянницей, на которую еще недавно кричал. Я понимаю, почему ты на меня разозлилась, но и ты кое-что должна все-таки понять и для себя разуметь. Ты вступаешь в пору зрелости, время пролетит быстро, и ты не заметишь, как ты вынуждена будешь принять куда большую ответственность на себя. Я имею ввиду, что ты когда-нибудь наследуешь Ольх. Я вижу, что ты всей душей радеешь за жителей деревни и считаешь своим долгом помогать им. Да, я вижу, что ты действительно ответственная девочка. Ты рождена властвовать и играть большую роль. Мы с тобой одного поля ягоды. Пойми, чем больше ты принимаешь на себя ответственности, тем сложнее. К тому же ты никогда не сможешь помочь абсолютно всем. И когда перед тобой встает выбор, то ты вынужден взять сторону с наименьшим количеством жертв. Таковы правила игры хорошего правителя.

— Значит, выбрав пойти на войну, ты решил, что встал на правильную сторону? — вытащив изо рта зеркало и прищурив глаза, спросила Анаис.

— Идти на войну? — удивился Анатрог. — Я шел защищать земли, а в этом нет и никогда не было никакого выбора. Я про другое совсем. Ты сказала, что я объединился с тем, из-за кого мы пошли на эту самую войну. В этом и состоял мой выбор. Но я скажу тебе тайну, которую, возможно, не поймет ни одна челядь: я не дружу ни с Радмиром, ни с Велимиром, как и они со мной не дружат. Это всего лишь вынужденное неискреннее, возможно, лицемерное объединение для всеобщего блага. Точнее, мы объединились против общего врага. Но мы также друг для друга не меньшие враги. Мы улыбаемся друг другу, пьем за общим столом, но втайне желаем друг друга прикончить. Но, если мы это сделаем, то потеряем преимущество перед более сильным врагом. Поэтому это и есть тот самый выбор с наименьшим количеством жертв. Надеюсь, ты это поймешь прежде, чем вступишь во владение Ольхом.

— Знаешь, дядюшка, я все-таки хотела бы вернуться когда-нибудь в родительское поместье «Дар левкоев», — произнесла Анаис. — Но мне интересно, а что будет, если Вы все же одолеете общего врага?

— Появится другой общий враг, — усмехнулся Анатрог и задумался. — Ну а если не появится… Все очень сложно.

— Дядюшка, я бы хотела извиниться за сказанное мною, — понурив голову, просила прощение Анаис. — Я совсем не думала, что говорила, клянусь. И я не знала, что на тебе лежит такое большое тяжелое бремя.

— Знаешь, Анюта, я и без твоих извинений собирался выпустить тебя на волю, — вздохнул Анатрог и обнял племянницу.

— Я искренне.

— Я знаю, Анюта.

Еще минуту они сидели, обнявшись друг с дружкой, после чего дядя направился к выходу. У двери он на мгновение остановился и произнес:

— Про «Дар левкоев» забудь. Он сгорел дотла.

***

— Вот и она, — Чернавка привела Анаис к домовине, сделанной из сырых, гнилых досок. Они были совершенно негодные, так как держалась домовина на одном только слове Зрящего. Девчата были на местном деревенском кладбище, поэтому куда ни глянь, повсюду были установлены домовины, и качество деревьев, из которых они были сделаны, было куда лучше, и держались они стойко несмотря на время.

— Это ужасно! — возмутилась Анаис. — Как можно было с таким неуважением сделать домовину?! Она их постоянно угощала квасом для поднятия духа, а они так ей отплатили!

— Анька, — тихо произнесла Чернавка, — потише, мы на кладбище, здесь нельзя так громко разговаривать. Но ты права. Когда надо было хоронить Прасковью, в те дни распогодилось, шел дождь, ничего другого не нашли. И на похоронах тоже суматоха случилась…

— Я помню из похорон только то, что из крады вывалилась рука. Обгоревшая, — вздохнула Анаис.

— Не самое приятное зрелище, — подтвердила Чернавка.

Позади девчата услышали хлюпающие в грязи шаги; они обернулись и увидели взрослого мужчину, вставшего у домовины, которую тоже судя по виду установили совсем недавно.

— Отец Петьки, — прошептала Чернавка.

— Я знаю, — сказала Анаис и осторожно подошла к мужчине. Тот повернулся в ее сторону, оценивающе посмотрел, улыбнулся и сказал:

— Вы хорошая девочка, Аня. Я надеюсь, что Вы проживете счастливую долгую жизнь, какой не смог обеспечить своего единственного сына.

— Знаете, — улыбнулась Анаис в ответ. — Петька в последние дни был счастлив.

Она кивнула Чернавке на прощание и пошла проведывать еще одно ставшее недавно для нее близким существо. Конюшня сама себя не уберет.

Еще чуть больше месяца тому назад княжеские конюшни пустовали, а конюшие не загоняли себя работой. Вернувшись с войны, витязи привезли с собой и лошадей, замученных, загнанных и совсем больных. Они требовали куда больше ухода, чем раньше, а потому конюшие, отвыкшие за зиму от работы, носились как волчки и сильно уставали и перенапрягались. Доходило даже до того, что они засыпали на рабочем месте, уткнувшись в лошадиную гриву. Но было бы работникам еще более худо, если бы не регулярная помощь княжеской племянницы. Некогда она ходила в денник к своей личной лошади, чистила стойло, и расчесывала шерстку. И разговаривала по душам. Сейчас же от обилия всевозможных лошадиных звуков было не до бесед. Конюшня была к тому же очень грязной и постоянно требовала ухода. Все были заняты делом.

Анаис каждый день таскала по несколько бадей с водой и зерном для лошадей; работники приветствовали девушку искренней улыбкой, понимали, что она не была обязана им помогать, но при этом выкладывалась в работу по полной. А для нее это была отдушина; когда два близких ей человека умерли несмотря на все ее старания, в голову начали лезть самые разные мысли. Работа помогала и отвлекала от них. Анаис боялась самобичевания. Чернавка же категорически отказалась от ее помощи; она считала, что подруга еще недостаточно окрепла, чтобы таскать каждый день тяжелые мешки. Что иронично, благодаря этому решению Анаис теперь регулярно носит куда больше веса.

В один из таких рутинных рабочих дней в денник примчалась Чернавка и возбужденно произнесла:

— Анькаа, я тебя повсюду ищу! Пошли скорее со мной…

— Я не могу оставить работу, — недоуменно отозвалась Анаис, однако сердечко внутри ёкнуло.

— Анькаа, не выпендривайся! — Чернавка схватила обессилевшую от тяжелого труда подругу за руку и потащила за собой.

На грязной бугристой деревенской дороге стояла дощатая, грубо сделанная повозка, которая от каждого движения, каждого покачивания постоянно страшно скрипела. Вела повозку старая худая кобыла, печально смотревшая на деревенских работяг. Чернавка указала Анаис рукой на дом покойной Прасковьи, в который тяжелой поступью, делая упор на правую ногу, зашел коренастый юноша с длинными, лохматыми, каштановыми и густыми волосами и с повязанными льняной тряпицей головой и животом. Выглядел он совершенно паршиво: растрепанная грязная окровавленная сорочка, не заправленная в штаны, висела на нем, как будто была ему не по размеру, настолько он похудел. Анаис с тяжестью внутри и ноющей болью в сердце побежала в дом за юношей. Осторожно открыв дверь, девушка прерывисто вздохнула и наблюдала, как побледневший от большой потери крови юноша осматривал каждый уголок избы и ошалело говорил:

— Матушка, я вернулся!

Из кладовой доносились бьющие и рычащие звуки. Злыдень Аркашка без перерыва громил избу: в доме валялись осколки стекол, разбросанная утварь и мебель. Когда юноше никто так и не отозвался, он, сгорбившись, сел на скамью. Анаис тихонько подошла к нему и поприветствовала:

— Рогги!

Он лишь удивленно посмотрел на нее, явно ожидая увидеть кого-то другого, и таким же ошалелым голосом произнес:

— Анаис!?

Девушка со скорбным видом присела рядышком на скамейку, и минуту они сидели в полнейшей тишине. Роггвер смотрел на пол отчаявшимся взглядом.