Он шел, по его меркам, уже несколько часов, а пустыня оставалась бескрайней. Нигде ничего не виднелось, кроме песчаных похожих друг на друга холмов.

Солнце начало невыносимо обжигать спину через неделю. По крайне мере ему показалось, что прошла неделя.

Чем отличалось это место от любого другого? Здесь Эмирсон не был человеком. Он не нуждался в пище, в воде Но жажду он все же ощущал. Горло пересохло, и хотелось сделать глоток прохладной воды. Но такой возможности, конечно, не было. Он не уставал, как обязательно устал бы в человеческом теле. Здесь он имел не совсем физическое тело, а скорее духовное. Но при этом он мог ощущать все: каждую песчинку, жару, жажду и усталость.

Эмирсон точно не знал, сколько он бродил по пустыне. Но — как ему показалось — прошло несколько десятков лет. При этом он не останавливался ни разу. Он шел совершенно один. При нем были только его мысли. И все они были полностью заняты той, ради которой он проделывал столь тяжкий путь. Через сто, а то и все двести лет, во всяком случае ему так казалось, он все шел, не ведая отдыха. Когда хотелось остановиться, перед глазами всплывало лицо Анны, ее искренняя, светлая улыбка и голубые глаза, в которых он увидел заветный огонек — ее истинную душу.

Триста, четыреста лет пролетели, по его ощущениям. Все тело ослабло, спина горела от становящихся все более обжигающими лучей раскаленного солнца, которое стояло высокого в красном небе и было в несколько раз горячее земного солнца. Тело его горело, словно он обжёгся. Босые ноги проваливались в горячий песок, усложнявший путь.

За плечами он оставил еще триста лет. Он шел. Колени предательски дрожали, кожа под лучами солнца мучительно болела. С каждым вдохом в легкие проникал поток горячего воздуха, обжигая изнутри. В горле было сухо, как во всей пустыне, язык будто прилип к нёбу. Но останавливаться сейчас значило сдаться на полпути.

Вот только еще через сотню или двести лет образ Анны в голове стал теряться, медленно стираться, его затмевала собой боль во всем теле, жжение в стопах и огромное желание остановиться.

Если бы он был в человеческом облике, то давно бы погиб. Давно бы сдался. Потому что тело не способно выдержать такую боль. Но он был духом. Его душа бродила по пустыне в надежде отыскать конец. А душа человека — огромная сила, которая порой скрывает то, на что она по-настоящему способна.

Спустя столетия в Эмирсоне все больше укреплялась мысль о том, что именно неиссякаемая сила его души помогает идти дальше. И он считал, что даже безжалостная схватка с пустыней не сможет лишить его этой силы. Однако он ошибался.

Это он понял, когда прошло еще двести лет. Тогда не то, что образа Анны не осталось в памяти, но и душа утратила былую силу. Она отказывалась идти. А концом для Эмирсона оказался тот момент, когда он рухнул на дрожащие колени. Солнце обжигало его уставшее лицо. Он забыл образ Анны, не мог вспомнить ни голубых глаз, ни улыбки… Словно он сам выпил ту микстуру забвения, которую оставил когда-то ей перед смертью.

Он заплакал. Он мог продолжить, но больше не было сил и не было того, ради чего нужно идти. Ведь мучительная изнурённость затмила собой плотной пеленой образ Анны. Его любовь не угасла, но затерялась в потаенных глубинах его души. И найти любовь к ней, казалось, было невозможно.

Это было роковое падение Эмирсона. Момент, когда он сдался…

— Он сдался, — известил все тот же голос, — сдался, когда почти был у цели!

Ангелы парили над пустыней, так называемой «золотой серединой», наблюдая с высоты птичьего полёта за упавшим на колени Эмирсоном. Они не имели видимого облика, но обретали его, являясь людям в самые разные моменты, когда их присутствие было как никогда необходимо. Они появлялись в облике птиц, животных, детей или женщин. Или старух, которые возвращают человеку потерянный им сотни лет назад предмет и раскрывают важные тайны.

Но сейчас они смотрели на то, как Эмирсон все же не выдержал и опустил руки.

— А я думал, справится, — заметил другой ангел.

Они не разговаривали словами. Они передавали друг другу послания мысленно.

— Он забыл ее, — сказал ангел, который обрушил на Эмирсона проклятье.

— Значит, так тому и быть, — произнес другой ангел, взлетая вверх, — еще одна потерянная душа навеки останется здесь. А нам пора, дела не ждут.

— Но если ему помочь? — не сдавался другой.

— Не в наших это силах, — и ангел исчез.

А тот, что приходил и к Анне, и к Эмирсону, все наблюдал за потерянной душой. В отличие от других, он не потерял веру в силу этой человеческой души. Ангел будто видел страдания этой тосковавшей души.

— Не быть еще одной потерянной душе, — пообещал он.

Эмирсон почти не дышал. Колени дрогнули, и он упал лицом в горячий песок. Сколько он здесь провел? По его ощущениям, тысячи лет. В глазах помутнело, и веки сомкнулись.

Он лежал так, пока не услышал знакомый голос:

— Эмирсон…Эмирсон…

Его звали. Со всей любовью и страстью. Звали с надеждой, что он придет. Голос Анны зазвучал в его ушах и перед глазами возникло ее лицо. Сначала появились смутные очертания глаз. Следом — едва различимый овал лица. А потом улыбка, такая яркая и ясная.

Вдруг воспоминания о ней ожили. Он отыскал их в глубине своего сердца. Поймал и крепко схватил, не намереваясь отпускать. Ему показалось, что она не забыла его и все еще ждет. С неугасающей надеждой ждет его каждые день, минуту и секунду…

Откуда взялись силы, он не знал. Но, смутно понимая, что делает, неожиданно, опираясь руками о песок, стал подниматься. Руки дрожали. А голос в голове становился только громче. Он встал на содрогающиеся ноги и продолжил идти медленным шагом. Не было в нем былой бойкость и резвости, с которой она шел все эти тысячи лет. Но несмотря на неспешность, Эмирсон не сдавался. В нем проснулась сила, будто расцвела, родилась заново. И с ней он шел еще сотни лет, пока с неба на его лицо не упала первая капля дождя.

Он запрокинул голову. И еще одна капля упала на лицо. Такая прохладная, успокаивающая. Это был дождь! Дождь, как некое предзнаменование долгожданного конца, усиливался, распространяя по жаркой пустыне облегчающую прохладу. Все вокруг стало настолько ярким, что потерявший зрение Эмирсон зажмурился.

Тьма длилась недолго. Вдруг слух различил странный шум подъезжающей кареты и звонкое ржание лошадей. Людские голоса, визг детей…

— Крис, подожди меня!

— Давай быстрее, Мая, ты медленная, как черепаха!

Эмирсон открыл глаза и огляделся.

Состояние Анны ухудшалось изо дня в день. Она была прикована к кровати, не ела и почти не пила. Лекарства, оставленные лекарем, она принимала только, когда ее заставляла Мия. В остальное время Анна спала.

Мия постоянно слышала, как во сне подруга шепчет:

— Эмирсон…Эмирсон…

Будто кого-то зовет.

А бледные и совсем худые пальцы Анны постоянно сжимали стеклянный пузырёк с жидкостью.

Мия вызвала другого лекаря в надежде, что хотя бы он поймет, как вылечить Анну. Но все было напрасно. И этот лекарь не ведал, что за хворь приключилась с девушкой. Никто не знал, что с ней и как ее лечить.

Мия в очередной раз всю ночь просидела рядом с кроватью подруги. И тщетно пыталась сбить жар. А наутро обнаружила, что настой, который она давала больной по рекомендациям лекаря, подошел к концу. Нужно было купить новый.

Она торопливо оделась и с тяжелым сердцем оставила Анну одну в доме. Мия побежала в аптеку, купила новый настой и уже бежала обратно, как вдруг увидела странного полуодетого человека с уставшими глазами. Он расспрашивал прохожих о чем-то. Те отмахивались либо равнодушно проходили мимо. Однако мужчина, казалось, не терял надежды. Он продолжал с еще большей решительностью что-то выспрашивать у людей.

Мия подумала, что, скорее всего, это один из безумцев или бездомных, просящих милостыню. Она отвернулась и пошагала дальше.