— Я вас никогда не спрашивала о прошлом, о том, почему вас прокляли. Не хотела расстраивать и бередить раны. Однако, мне кажется: если есть даже небольшая вероятность, что у меня окажется метка истинной, то я имею право знать, почему с вами поступили так несправедливо.

Граф молчал. Он не изменился в лице, будто бы знал в глубине душе, что Анна непременно однажды заговорит об этом. И неосознанно готовился к тому, чтобы наконец раскрыть свою тайну.

Анна ждала. Ожидание томило ее душу и напрягало нервы. Она смотрела на него, с мучительной надеждой гадая, отвергнет ли он ее желание узнать о его прошлом или, напротив, раскроется перед ней, как распускается бутон цветка, открывая нараспашку дверь ко всем потаенным уголкам далеких воспоминаний.

— Я поняла, — Анна разочарованно опустила глаза, когда осознала, что граф не оправдает ее надежды и не поделится ответами на так интересующие ее вопросы, — глупо было с моей стороны думать, что вы расскажете.

Она откинула в сторону плед и, держа тонкими длинными пальцами твердый переплет книги, уже встала с пола, как ее остановил голос графа:

— Постойте!

От неожиданности Анна замерла и посмотрела на него робко и неуверенно.

— Я… — граф замялся. Ему было явно тяжело произносить что-либо. Но он тихо выдавил из себя спустя пару мгновений: — Наверное, мне нужно сказать. Однако я не привык кому-то рассказывать о тогдашнем времени. Для меня это тяжело и больно.

— Знаю, — живо спохватилась Анна, села обратно и, задрожав от холода, укрылась пледом, — знаю, что тяжело. Но это надо пройти, оставить позади. Если вы выговоритесь, сами увидите, как легко станет у вас на душе.

Всего пара фраз графа помогла Анне обрести надежду, которая то и дело сверкала искорками в ее глазах. Она с воодушевлением ожидала, когда он заговорит. Не торопила, готовая ждать сколько угодно, даже если молчание становилось напряженным.

Граф сглотнул ком в горле.

— В прошлой жизни я был не графом, а занимал еще более высокое положение в обществе, я был членом королевской семьи. И когда мой отец отошел в мир иной, его место по закону передалось мне. Золотую корону со всей ее тяжестью и последующей огромной ответственностью возложили на мою юношескую голову. Я был тогда к этому не готов, лишенный поддержки отца и матери, скончавшейся от злой чахотки, когда мне было всего два года. Рядом со мной находился только Сэм, он был моей опорой.

Анна затаила дыхание. Она все это знала из сновидений, непонятно почему приходящих к ней каждый день.

— Как правило, врагов у короля всегда имеется в достатке, потому и я не стал исключением, — продолжил граф, обратив грустный взор на силуэты гор вдали, проглядывающие сквозь туман. — Мои враги желали мне смерти, строили интриги и организовывали перевороты, чтобы свергнуть меня с трона. Но я держался крепко, словно за невидимую веревку, отпустив которую, я бы свалился с края скалы вниз, в бездонную яму, откуда никогда не выбрался бы. Потому я не выпускал эту воображаемую веревку из рук и крепко-крепко за нее держался.

Анна наморщила лоб. Она вспомнила Ареона из сна. Он приходился принцессе дядей по линии отца. Но едва ли его можно назвать хорошим родственником, ведь любящим членам семьи не подобает иметь намерения свергнуть племянника с трона, по праву ему принадлежащему. Но Анну больше тревожила не корыстная цель Ареона по отношению к Георгу, а то, что Ареон грозил королю Эмирею смертью.

— Но враги мне были нипочем, я стойко держался. Наверное, потому, что тогда мне было нечего терять. Но в жизни неожиданно появился яркий лучик солнца, осветивший для меня весь мир и вместе с верой в будущее поселивший во мне еще и страх. Дикий страх потерять этот луч и исчезнуть во мраке этого жестокого мира. — Желтые глаза графа потускнели, увлажнились. — Но всегда бывает так: то, что полюбишь больше жизни, у тебя отнимают. И человек становится уязвимым и слабым, если ему есть что терять. Начинаешь бояться той силы, которая может у тебя отнять самое дорогое.

Анна внимала каждому его слову с упоением. Она пыталась понять или хотя бы получить маленькое представление о том, что имел в виду граф. Но у нее не получалось. Только в сердце что-то болезненно дрогнуло, шевельнулось навстречу его откровенности. И это что-то будто знала, в чем состоит боль графа, и потому в груди болезненно щемило. От этого не объяснимого ничем ощущения глаза Анны заблестели, а руки предательски задрожали, отчего их пришлось спрятать под пледом, чтобы граф не заметил эту дрожь. Она старалась не встречаться с ним взглядом, уводя глаза в сторону либо опуская их. Нарочно, чтобы граф не заметил слезы.

— И у вас отняли то, что было для вас дороже собственной жизни? — не глядя ему в глаза и почти не дыша от страха, спросила Анна.

— Отняли, — ответ дался ему с трудом. Всего одно слово, но сколько в нем было ничем не передаваемой боли. — Отняли вместе с тем и душу. После утраты этого луча в моей мрачной жизни я потерял рассудок, стал жестоким, забыл, что значит жалость и милосердие. На глаза, казалось, упала пелена, сквозь которую я ничего не видел. И бездумно, бессердечно совершал непростительные и ужасные деяния.

Анна тяжело вдохнула, так, будто на грудь упал увесистый камень.

— Значит, — она поглядела на него украдкой, суетливо теребя и скручивая край пледа побелевшими пальцами, — вы заслужили быть проклятым?

Она не желала слышать пугающего ответа, который и так знала. Ей так не хотелось думать, что граф заслужил это столетьями терзающее душу наказание. Но взгляд человека, чье прошлое могло повергнуть любого в ужас, подтвердил худшие догадки Анны.

Стоило солнцу покинуть небесное пространство, замок ожил. Ото сна пробудились населявшие его проклятые существа. Горящий шар скрылся за горизонтом, и все мгновенно изменилось, засверкало, вспыхнуло новыми, ночными, красками. Анна не думала, что когда-нибудь воспылает любовью к позднему времени, которое принадлежало луне, звездам и тем, кто днем спит непробудным сном, а ночью — бодрствует и придает стенам замка неповторимый уют.

В гостиной Сэм зажег камин, Чад заварил чай, а Пол отвлекал Анну от забот, рассказывая об интересных ситуациях.

— Однажды, теплой зимой (это было, кажется, четыре года тому назад) мы все вышли во двор, застеленный белоснежным покрывалом, поблёскивающим под холодным лунным светом, — говорил птица певучим голосом, крылом поправив очки, — граф, я и Чад. Даже Сэм, отложив дела, присоединился к нам. И мы слепили из выпавшего снега снеговика. Граф скатал самый большой снежный ком, Сэм — поменьше, а совсем маленький с большим трудом сделали мы с Чадом. А затем поставили эти три кома один на другой. Получилось чудесно! С неба продолжал сыпаться вечерний неторопливый снег, который, будто оттягивая приятный момент, кружился в воздухе в потоке слабого ветра. Казалось, снежинки не хотели падать и растворяться в снеге, уже лежащем на земле.

Пол посмотрел на Анну ласково, ему, очевидно, были приятны воспоминания о проведенном вместе с друзьями времени.

— Значит, граф не такой… отрешенный от мира, — отметила Анна.

Граф раньше казался неприветливой и замкнутой личностью. Но, узнав его поближе, можно без труда понять, что первое впечатление о нем является ошибочным.

— Триста лет — срок не маленький, — сделал меткое замечание Сэм, — за это время не похолодеть, не стать равнодушным и не замкнуться в своем собственном безмолвном мире без надежды на покой души — дело не просто из тяжелых, а даже из невозможных.

В голове Анны пронеслись светлые картинки из воспоминаний о ночи, проведённой на крыше того дома в городе в день юбилея короля. Тогда граф старался разговором отвлечь ее от грусти, всей душой желал увидеть на ее лице искреннюю улыбку радости. Анна коротко улыбнулась, вспомнив, как граф смеялся, по-настоящему смеялся рядом с ней. И те моменты, когда его лицо с уродскими венами и шрамами озаряла неподдельная радость и теплая сердечная улыбка, Анну переполняли приятные чувства. Ей непрестанно хотелось видеть на его бледном, словно мел, лице улыбку. И даже шрамы и выступающие вены перестали иметь для нее какое-то значение.