В общем, мы наблюдаем. И наблюдали бы дальше, наверное, но такой хороший сегодняшний день неожиданно получил странное и не самое приятное продолжение.

***

Пары заканчиваются чуть раньше: доценту кафедры предстоит поездка в Москву, поэтому нам набросали план для самостоятельного изучения и отправили досиживать положенное время в библиотеку.

Но где библиотеке и студенты, да? Мы все, как один, быстро хватаем в гардеробе верхнюю одежду и высыпаем на улицу, щурясь проглянувшему солнышку. Давно его не было, поэтому я и Вита уже несколько минут стоим, делая вид, что греемся.

Около нас спорят Маркел с ещё одним одногруппником, а мы понимающе переглядываемся и не влезаем.

Посмотрев на время, начинаю застёгивать курточку, чтобы бежать на остановку. Я успела выучить расписание транспорта и сейчас тороплюсь на ближайший автобус, который доставит меня до самого дома.

— Ой, — дёргаю рукой, прищемив кожу на пальце «молнией». — Как всегда, блин…

Трясу рукой, чтобы приглушить боль от содранной кожи. Парни отвлекаются на мой вскрик, но я машу на них, мол, всё в норме.

Она возвращаются к спору, а я тихо прощаюсь с Витой, обещав позвонить ей после девяти. Она как раз освободится, и мы обсудим цвет её наряда. Я обещала помочь с выбором.

Обхожу лужи, стараясь не намочить обувь. Прокручиваю в голове и личные планы: ответить на сообщения Сейма, задать взбучку Ди, приславшей мне фото блюда с горой моих любимых эклеров, проверить электронную почту в надежде на ответ из кофейни, куда я попыталась устроиться официанткой.

Выбор подработки невелик: с нестабильным графиком студентов охотно берут только в кафе или частные центры, где вечерами надо проводить тщательную уборку.

Я почти согласилась на одно такое предложение. Отговорила мама: детский сад, куда я звонила, наткнувшись на объявление о вакансии, расположен очень далеко от дома. А начало работы — девять вечера. Если я буду укладываться даже за пару часов, ездить обратно придётся почти ночью. Этот вариант пока остаётся запасным.

Добежав одновременно с подоспевшим автобусом, запрыгиваю в него и удобно устраиваюсь на пустом сидении возле окна. Достаю смартфон и собираюсь приступить к выполнению плана, но замечаю пропущенные вызовы.

Все они от мамы и под ложечкой начинает неприятно посасывать предчувствие: звонить в разгар рабочего времени просто так она бы не стала.

Набираю её, но ответа не получаю. Пишу сообщение — не читает.

С сестрой то же самое, хотя её уроки закончились давно и она должна быть дома.

Надо ли говорить, я вылетаю пулей на своей остановке и бегу по всем лужам, поддавшись панике? Телефон нажат в руке, рюкзак болтается на локте, неприятно ударяя по бедру.

Несколько раз роняю ключи, прежде чем справляюсь с дверью подъезда. На нашем этаже перевожу дух и тяну на себя приоткрытую дверь.

Не думаю, что это может быть опасно! Просто открываю поддавшуюся створку и заглядываю внутрь, натыкаясь на грязные следы и осколки разбитой посуды.

Наступаю на хрустящую стеклянную крошку и иду на голоса. Всего три шага, но какие же они сложные!

Первой выхватываю растерянное и побледневшее мамино лицо. Перевожу взгляд в сторону, на любимое Викино место, и разжимаю ослабевшие пальцы, роняя смартфон на затоптанный пол.

— Папа?

Его внезапное появление в нашей квартире вызывает шок.

Смотрю на некогда родного и любимого человека и не чувствую ничего. Хотя нет, обманываю. Я чувствую горечь и отвращение.

Да, именно отвращение.

Из-за его предательства и удара в спину. Именно так расцениваю его уход от нас и последующие поступки: суд, дележку имущества, молчание. А теперь вот визит без предупреждения.

Или… Вопросительно смотрю на маму, и она понимает без слов. Отрицательно машет головой, вытирая маленькую слезинку, скользящую по щеке.

Отец тоже молчит. Не знаю, что здесь произошло, и кто перебил посуду, но я сторону выбрала один раз и навсегда. Меня, как и Вику, конечно, не спрашивали, но я и без того бы вряд ли смогла бы простить.

— Мам, зачем он здесь? — Специально игнорирую присутствие третьего лишнего. — И где Вичка?

Второй вопрос отпадает сам: сестра выскакивает в коридор, как чёртик из табакерки, швыряет в стену нашу единственную вазу и шипит «ненавижу».

Мама охает, а отец… Мне кажется, он даже усмехается этой дикой сцене.

Судя по осколкам, сестра психует достаточное количество времени.

— Он? Так вот, дочка?

Провожу плечом, как будто сбрасываю неприятное насекомое. Меня передёргивает от вопроса и формулировки, и оттого, каким чужим звучит некогда обожаемый голос.

Он потерял право называть меня дочерью в тот день, когда собирал вещи в наше отсутствие. Я ведь просила… ждала… И Вика… каждый день мы надеялись, что папа вернётся.

— Зачем ты его пустила? — специально выделяю интонацией, впиваясь ногтями в кожу на ладони.

Держу себя в руках, игнорируя неприятный комок, растущий в горле. Я ведь не железная. Я ведь… очень сильно любила папу. А сейчас передо мной другой человек. Не тот, которого я помню.

— Ника, — зовёт мама, считывающая моё настроение.

Я… Боже… я хочу ударить его! Размахнуться и влепить пощёчину, след от которой будет гореть на гладковыбритой щеке.

А раньше у него была короткая щетина, которую обожала мама.

— Пусть уходит, — очень тихо и чётко выплёскиваю желание, сосредоточившись на дыхании.

Звучу ровно и без надрыва, хотя внутри кипит.

— Уходи, — повторяю, поймав взгляд бывшего родителя. — Тебе здесь не рады. Или я вызову полицию!

— Андрей, тебе действительно лучше уйти, — встрепенувшись, мама тяжело поднимается со своего стула под очередной выпад Вики.

Она швыряет очередное стекло, и я вдруг понимаю, что бьёт она исключительно те вещи, которые связаны у нас с именем отца.

Вазу дарил он на какой-то праздник. Любимая чашка сестры — презент из командировки. Сувенир с блёстками и снеговиком — выигранный подарок на одном из семейных праздников.

Хочется поднять треснувшую вазочку и расколотить её тоже. Но я лишь мысленно это проделываю несколько раз.

Когда отец с той же кривой усмешкой проходит около меня, шум в ушах нарастает и мешает слышать его слова. А он говорит!

Скорее всего, говорит мне.

«Ненавижу», — губами повторяю слова сестры, замерев статуей.

Каждая мышца — натянутый канат. Сердце колотится часто и громко, отдаваясь во всём теле дрожью.

И ногти. Они уже разрезали кожу, ранки печёт, а я давлю и давлю.

— Ушёл, — шепчет мама, вернувшись.

Обнимает меня и прибежавшую Вику, шмыгающую носом.

— Зачем он приехал? Почему сейчас?

***

Успокоившись и убрав учинённый сестрой беспорядок, мама усаживает нас за стол и рассказывает, откуда в нашем новом жилище взялся отец.

Оказывается, в Мурманск он прилетел специально для того, чтобы увидеться с нами. Хотел сделать сюрприз, но сюрприз ожидал его.

— Он не был таким, Ник. Не был же? — как заведённая, повторяет сестра.

— Не был, — согласно киваю, отпивая горячий чай.

Кончики пальцев занемели от напряжения, и я отогреваю их о стенки чашки, обхватив её ладонями.

— Был. Просто вы не замечали, — грустно улыбается мама. — Он всегда был хорошим папой для вас, но несколько… ммм… занятым собой.

А я не согласна! Отец любил нас. Очень любил!

Но факты ведь говорят о том, что мама сейчас говорит правду.

— Андрей только вошёл, как Вика сразу бросилась на него тигрицей. Начала топать ногами и прогонять, а он же не терпит истерик. Вот и получилось то, что получилось.

— Он мамочку… то-о-о-олкнул, — тянет сестрёнка, шмыгая отёкшим носом.

— Отодвинул, — поправляет мама, но я видела её слёзы тоже и склонна верить сестре.

— Урод! — выплёвываю. — Не пускай его к нам больше! И сама никогда больше с ним не общайся. Слышишь, мамуль? Нам и троим прекрасно. А он…