Вскоре Киёхимэ рядом со мной смотрела, как подымаются в ночи алые языки огня от горящих сакэварен и складов, — по щекам ее текли прозрачные слезы. Но она решительно отерла их, повернулась ко мне и резко произнесла:

— Если это не поможет, я вас сама убью!

— Конечно-конечно, — согласился я легкомысленно. — Все, что пожелаешь.

Киёхимэ ушла обратиться к собравшимся поселянам — там назревала паника, а я следил за начавшимся в воздухе движением всеми порами кожи. Горячие потоки поднимались над пожаром и сливались в одно тяжелое грозовое облако прямо над храмом. Это было многообещающе.

Я в позе лотоса отрешенно наблюдал со своего этажа, как горят в наступившей ночи сакэварни. Зрелище было впечатляющее.

А потом настоятель Сонсин в доспехах императора-призрака подкрался ко мне со спины и осторожно постучал кончиком копья мне по голове.

— Но-но, — обернувшись, я отвел пальцем острие копья. — Давайте не будем нарушать некоторые границы. Сохраним приличествующее расстояние в наших отношениях. И я бы просил вас, настоятель, снять поскорее эти доспехи, носить их опасно.

— Да вот, как-то показалось уютнее в них, — ответил настоятель весело. — Привычнее. Прикипел я к ним душой, полагаю.

— Да. Вижу я, что носить доспехи вам милее, чем молиться и варить сакэ…

— Ну, когда-то я был и великим воином тоже, — хрипло засмеялся настоятель Сонсин из-под маски. — Кроме всего прочего.

Я щелкнул пальцами в мгновение понимания:

— Это ты!

— Это я, — согласился император-призрак. — Все-таки не стоило тебе жечь сакэварни. Мне пришлось собраться с духом. Но я не держу зла. Я, пожалуй, счастлив. Этот мальчишка много занимался, он хорош, почти так же, как был я когда-то. Теперь-то я точно заберу у тебя Сотую сутру.

— Добро пожаловать в наше общество разочарованных, — грустно ответил я. — У меня ее нет.

— Ну, конечно, она у тебя, — весело ответил настоятель Сонсин. — Она там же, где была все это время. У тебя на спине. И видел ее только этот недоумок, Тайбэй, когда подавал тебе одежду в бане, о чем изволил упомянуть наконец в рассказе своему настоятелю о своих смешных грехах во искупление своей бесконечной вины. Так что мне нужно всего лишь спустить с тебя кожу!

И император-призрак совершил копьем широкий замах.

А вот это была новость! А вот ничего такого я совершенно не подозревал!

— Ты слишком долго прятал сутру от меня, — император медленно опустил вторую руку на копье. — И я не желаю страдать более ни мгновения. Меня тошнит от такого бессмертия. С меня хватит.

Он шагнул ко мне и нанес первый удар.

Я поймал лезвие копья между двумя пальцами и резким поворотом отвел его в сторону. Сонсин только счастливо засмеялся, выдергивая острие из моего захвата. Похоже, ему и самому эта одержимость нравилась. Скверно.

— Сонсин. Я не хочу убивать тебя, — произнес я, перехватывая его следующий удар. — Ты мне симпатичен.

— Юноша жаждет прочесть Сотую сутру не менее остро, чем я, — весело каркнул император-призрак. — И не меньше меня жаждет тебя убить.

А вот это меня неожиданно огорчило. А они воспользовались моей мгновенной скорбью, чтобы наступить сапогом, обитым медвежьей шкурой, мне на волосы, а рукой в доспехе перехватить мое горло, мгновенно прервав дыхание.

Как быстро меня вновь одолели.

И разбили мою голову одним героическим ударом о полированный пол.

…После того взрыв взаимных чувств вскипел так, что сгорели не только сакэварни, сгорело еще и полхрама. А в ответ на драконью ярость озеро вздулось, вышло из берегов и смыло вторую половину — вместе со свиткохранилищем. Девяносто Девять сутр второго списка оказались вновь потеряны. Жуткое было дело. Разбежавшийся народ потом неделями по горам собирали под постоянным дождем.

Храм-то с тех пор почти отстроили, конечно. И сакэварни заработали лучше прежнего.

И вот, после всего происшедшего, Киёхимэ стояла за спиной дракона с обнаженным ножом:

— Может, не стоит, — неуверенно произнесла она.

— Стоит, — ответил дракон, пристально глядя в бронзовое зеркало. — Давай. Режь.

Роняя слезы, Киёхимэ собрала в кулак драконьи волосы сразу за затылком и с легким скрипом отпилила их несколькими движениями лезвия.

— Зачем? — прорыдала она, опустившись на колени, прижимая отрезанный хвост волос к груди.

— Чтобы голова больше не болела, — ответил ей дракон отрешенно и загадочно.

— Может, вы все-таки останетесь?

— Нет. Я уезжаю с первым караваном. Все решено. Не люблю вызывать к себе нескромное внимание. А в столице меня никто не знает. Там я смешаюсь с толпой. Тем более что новый настоятель будет только рад меня спровадить.

А доспехи так и не нашли. Они как сгинули в той жуткой ночи. Как с ними дракон справился, только недоумок Тайбэй и знал — так как господин дракон изволили неосторожно с ним этим сокровенным знанием поделиться:

— Священная киноварь, отнимающая смерть, выела изнутри дух императора-алхимика, оставив лишь пустую форму, застывшую навечно. Форма и содержание находятся в противостоянии, форма диктует содержанию, но иное содержание способно уничтожить свой сосуд, так же как раскаленная красная бронза взрывает скверно просушенную глиняную форму. Взвешенным туманом я наполнил его пустоту. И он расстался с бренным миром, соприкоснувшись со знаками Сотой сутры на туманной коже, — сообщил господин дракон Тайбэю. От этого откровения бедолага окончательно свихнулся. Хотя путать свои воплощения с тех пор перестал. Видимо, от пережитого.

Но вот к старости Тайбэй уже почитался как местный святой и живая достопримечательность. Его безумные высказывания даже породили небольшую, но фанатичную секту. Все-таки он был единственным человеком, видавшим последнюю, Сотую, сутру из Дважды Утраченной Сотни. Безнаказанно такое не проходит.

Киёхимэ, кстати, так и не вышла замуж и провела жизнь в уходе за потерявшим память настоятелем Сонсином, которого нашли на пепелище совершенно невредимым и совершенно безучастным — как трава. Разум его не перенес ужасов той ночи.

А опечаленный дракон, не найдя в себе запала, запаса душевных сил и духовного величия повторить свой труд, вскоре покинул храм в поисках иных неприятностей на пути в Эдо с караваном, везущим первое сакэ нового урожая. Новый настоятель храма, как и все прочие, только рад были поспособствовать, тем более что дожди теперь шли на диво обильно. Волосы дракона, правда, остались в храме — их подвесили на храмовый флаг и носили по улицам в дни праздника сакэ. Не на каждом празднике можно похвастаться тем, что у тебя на флаге развевается грива дракона.

А сам дракон так и ушел, унося знаки Сотой сокровенной сутры у себя на коже, сомневаясь, что мир когда-нибудь сможет убедить его явить ему ее вновь.

Ибо что для дракона правда — то человеку печаль и ложь. Что для дракона истина — то для человека смерть.

— Ого! — воодушевленно воскликнул буйный старик Котэцу. — Вот это всем байкам байка! И я знаю, о каких сакэварнях речь, — то в провинции Отоми, они и вправду сгорели лет двадцать назад!

— Неужто это правда? — неуверенно произнес Саторо Оки.

— Ну, — коротко усмехнулся Нагасиро, скользнув взглядом в сторону своего неуютно молчаливого батюшки. — Это рассказал мне мой дед в пору, когда был еще жив, а более правдивого человека я не встречал за всю жизнь.

— Так тебя назвали в честь господина дракона? — спросил я. — Сильное имя. И тяжкое.

Нагасиро только бровью дернул.

А отец его поспешил возразить:

— Ну что вы! Мы бы не осмелились. Просто звучит похоже, а имя господина дракона искони пишется иными благородными знаками китайского письма…

Выражение лица Нагасиро вполне передавало, насколько он не согласен с такими речами своего батюшки, но добавить ничего не добавил.

— Право же, какая славная ночь! — воскликнул старик Котэцу. — Отродясь не слышал столько занятного за один раз! Нужно будет повторить при случае. Весьма освежает в этакую жару! И для духа радость, и телу полезно, ведь так, доктор? А вы что молчите? Ведь знаете хоть что-то на такую тему? Человек вашего занятия не может чего такого не знать!