— Так и сделаем, — ответил Миятомо Акамицу. — Готовься.

Тело старика сняли, усадили в деревянный гроб и зарыли. Монах Дзёсин прочитал молитвы над могилой.

В полдень Итиро выпустили из деревянной клетки и отвели наверх. Все двинулись на двор для испытания.

Тело старика уже висело на столбе, в веревочной петле спиной ко всем, готовое к удару.

Все были объяты ужасом, монах читал сутры, а храбрый Миятомо Акамицу приказал поставить Итиро на колени, а испытателю рубить его мечом.

Но испытатель пал на колени, закрываясь мечом от тела, висевшего на столбе.

В гневе Миятомо вскочил со своего места, отобрал меч у испытателя и занес лезвие над Итиро.

Заскрипев веревкой, в жарком безветрии тело повернулось мертвым лицом к Миятомо.

Слабые духом с воплями кинулись со двора.

В священном ужасе благородный Миятомо отступил от Итиро.

Стоявший на коленях, со сложенными ладонями, монах Дзёсин произнес:

— Такова судьба этого меча. Когарасу — ворон. Между живым и отжившим выбирает безжизненное.

Миятомо Акамицу, собравшись, нахмурил брови, встал перед телом на столбе, поклонился, занес меч и с криком нанес косой удар, идеальную «перевязь монаха», от ключицы до подреберья, наискось, слева направо. Тело распалось надвое. Все присутствующие могли видеть печень.

Когарасу, оказалось, отличный был меч.

Позже, расплатившись с кузнецом, Миятомо отправил меч в храм со словами:

— Меч, испытанный таким образом, не может кому-то пригодиться. Меч непочтительности обесчестит своего владельца. Я подвел моего господина, но ему решать, виновен ли я, ведь мне противостоял неупокоенный дух.

Князь, узнав обстоятельства дела, простил Миятомо и поднес в дар внуку сёгуна статного коня. И развлек этой странной историей самого сёгуна, заслужив высокое одобрение и смягчив строгого, но богобоязненного правителя.

Дух старика более никому не являлся, поскольку, по совету монаха Дзёсина, после третьих похорон старика его сына отправили в искупительное паломничество в Исэ.

Лезвие меча Когарасу до сих пор хранится в Суруга, в храме Рюдзогонгэн. На его хвостовике, под рукоятью, правдиво выбито: «Рассек одного».

— Ого, — восхищенно отозвался я. — Вот это история так история!

Все остальные согласно зашумели, Котэцу довольно улыбался вызванному впечатлению.

В темноте, за освещенной свечами областью перед алтарем, трещали цикады. Все аж заслушались.

В медленно наступившем безмолвии внезапно прозвучал неуверенный голос нашего робкого человека-горы Саторо Оки:

— А я вот тоже знаю одну историю про меч. Моя бабка рассказывала, я еще малой был, как она с дедом моим сошлась.

— Отличная история про бабку, — буркнул малыш Тогай. — Я сам таких сколько хочешь расскажу.

Смешки пробежали по кругу сидящих на полу мужчин. Хаято недовольно двинул ойкнувшего брата тяжелым локтем в бок и ободряюще хлопнул Оки по плечу:

— Да ты рассказывай, не стесняйся. Что там с твоим дедом было?

Оки шевельнул ушибленным плечом и продолжил:

— Все началось с того, что он съел собственный меч…

Мой дед, Саторо Сахэй, был самураем, лишенным рисового пайка. Он убил самурая из соседнего клана, был изгнан и влачил недостойное существование на окраине почтового городка Цутияма, во владении Хиконэ, на берегу каменистой и неприветливой реки Ясу, где занимался ловлей рыбы и сбором улиток. Он опустился настолько, что утратил не только положение, но и меч предков, проданный в голодные дни первой одинокой зимы, когда река скована льдом, а подледный лов небогат. Сахэй продал меч, о чем успел не один раз пожалеть, потому что душа его с тех пор была не на месте. Сахэй утратил себя, он был где-то там далеко с его мечом, а не в теле, спасенном от голодной смерти одним коку риса в надорванном мешке из соломы, вырученным от продажи меча.

Сахэй глушил горе неочищенным холодным сакэ и неуклонно погружался в речной ил презрения к себе и неотданных долгов. Соседи перестали называть его «господин Саторо» и вообще замечать. Сам Сахэй отдал бы все за малую возможность вернуть себя.

В то время во всей Поднебесной еще продолжалась охота за мечами во исполнение миролюбивого указа правителя Тоётоми Хидэёси, потребовавшего у невоенных сословий сдать неприличное земледельцам и ремесленникам оружие. Большинство крестьян давно лишились всех средств убийства, накопленных за десятилетия войн, но находились безрассудные одиночки, не желавшие расстаться с оружием, среди которого встречались весьма драгоценные изделия, подобранные когда-то на полях битв или доставшиеся в наследство от предков, перешедших из военного сословия в земледельческое.

Хранитель порядка, рука правосудия, полицейский чиновник — господин Сасакэ Эттидзисиро, вассал князей Ии, уже правивших тогда в Хиконэ, наведенный доносом соседей, как раз брал измором дом такого ценителя в горном поселении Симацуя, в местах, в которых находятся истоки реки Ясу.

Один древний старик, участвовавший в прежних войнах, еще мнивший себя достойным привилегий пехотинца, не желал отдать пять лезвий работы великой школы Митто. Домашних он отправил по соседям, а сам в одиночестве совершил акт непокорства — заперся в доме, похожем на башню, построенном им на фундаменте когда-то сожженной вражеской крепостцы, что не облегчало работу слуг князя, и отстреливался из лука от их нестройных атак, ранив уже четверых.

Господин Эттидзисиро, еще затемно добравшийся до этих глухих мест из замка и совершенно не ожидавший такого отпора, утомленный летней жарой и раздраженный потерей времени, приказал сжечь мятежника вместе с домом и его оружием.

Старик, услышав эту весть, смирился с судьбой. Но по некотором размышлении просил господина Эттидзисиро принять пять мечей работы Митто, потому что не мог позволить погибнуть столь замечательным произведениям великого мастерства в огне.

Старик спустил сверток с одними драгоценными лезвиями, без рукояток, в соломенной циновке со стены, где его внизу приняли подручные господина Эттидзисиро. Затем соломенную крышу дома обстреляли зажженными стрелами. Дом сгорел вместе с хозяином и всем, что там еще оставалось.

Пожар отражался в водах текущей мимо реки Ясу.

А господин Эттидзисиро приказал собираться к отъезду.

Мечи уложили в кедровые ящики, отделанные европейским бархатом винного цвета, погрузили в двухколесную повозку, запряженную парой лошадей. И под охраной, с господином Эттидзисиро во главе, отряд отправился с гор вниз, в замок Хиконэ, за неизбежными наградами и повышениями.

Божествам речной долины, недовольным поведением вассала князя Хиконэ, было угодно, чтобы мост над водопадом Девять Сяку, в виду которого с горного склона живописно падают воды реки Ясу, сломался под повозкой с мечами. Повозка завалилась набок, повиснув на краю моста, ящик с мечами открылся и четыре меча из пяти упали с высоты в воды реки. Взбешенный несчастьем, господин Эттидзисиро отправил вниз своих людей собрать потерянные лезвия. Его люди прочесали место под водопадом и нашли все мечи. В этот момент из ящика выпало последнее, незамеченное, но самое драгоценное лезвие и, упав с высоты, пронзило голову одного из людей внизу. Мертвое тело, упавшее в воду, быстро унесло потоком.

В это время Сахэй предавался печали один на один с рекой и пил свое холостяцкое холодное сакэ на берегу, время от времени выливая в воду глоток-другой, так как иных собутыльников, кроме быстрого потока, у него не было.

День клонился к вечеру, и пьяный Сахэй собирался брести домой, как поток-собутыльник принес ему нежданный подарок. Вода протащила мимо него мертвое тело с лезвием меча, торчавшим из глазницы, со знаменитым клеймом на хвостовике.

И Сахэй не упустил свой меч.

Он бросился в воду, вытащил тело на берег, а затем, обмотав хвостовик поясом кимоно, вытащил и меч из тела. Кровь и вода не держались на мельчайшем узоре, коже меча, проступившей на холодном металле.