Мацувака подумал и что-то решил:

— Хорошо. Откройте ворота, впустите этих людей.

Сторожа бросились распутывать запоры на бамбуковых воротах, и вот мы входим в свой квартал, словно возвращаемся домой после битвы.

Мацувака, проследив, что ворота за нам за надежно заперты, поднял свое копье на плечо, бросил нам:

— Идемте.

Затем, заметив наше удивление, усмехнувшись, добавил:

— Ну вы же не думаете, что я оставлю вас одних на всю ночь в моем квартале с таким опасным предметом?

Я-то точно ничего не успел особо подумать. Но мы все были приятно удивлены.

И мы поспешили в Кэйтёдзи вместе и под присмотром надзирателя.

Почти незаметный в темноте, погасив свою трубку, за нами следовал Сакуратай.

Я поставил ящик перед храмовым алтарем, развязал платок, стащил его с ящика и отступил, оставив ломавшего себе пальцы настоятеля перед алтарем одного.

— Что теперь? — спросил я.

— Ждем утра, — отозвался настоятель. — Я пошлю весть в родительский храм, и нам помогут. Пришлют кого-то более знающего… И заберут это отсюда. А пока… Я не знаю. Желаете выпить чаю?

Мы желали.

Пока я варил чай, настоятель расставил перед алтарем четыре свечи из разного воска, чтобы горели с разной скоростью и отмеряли время ночи, получилось по одной на каждую ночную стражу. Потом выпили чаю на кухне подле жилых комнат храма и прошли обратно в большой зал, где перед простым деревянным изображением Амитабха, Будды Бесконечного Света и Бесконечной Жизни, стоял зловещий ящик.

Уповаю на милость твою, Будда Амида.

Расселись полукругом лицами к ящику прямо на полу. Настоятель в середине, слева от него на почетном месте надзиратель, копье на полу, но под рукой, Сакуратай справа и я на самом краю.

— А вы уверены, что это оно? — спросил Сакуратай, установив перед собой на пол поясную пепельницу и не спеша набивая трубку уже отмеренным табаком.

— Описание подходит, — отозвался настоятель Окаи, кутаясь в свои темные одежды.

— Главное, что подходят обстоятельства, — произнес надзиратель Мацувака, скрестив руки на груди.

Все, переглянувшись, задумались. Обстоятельства? Какие еще обстоятельства?

— А вы, господин надзиратель, знаете что-то об этом деле? — расхрабрившись, спросил я, не забыв вежливо поклониться.

Мацувака поморщился, и я понял, что задал совершенно неуместный вопрос, учитывая его положение.

Но, помолчав, он сказал:

— По этому делу я не знаю ничего сверх общеизвестного, а знал бы, не имел бы права болтать об этом.

Все понимающе покивали. А затем надзиратель внезапно добавил:

— Но я слышал одну байку, думаю, она будет тут очень к случаю.

Вот тут все насторожились, обратившись в слух.

И он рассказал нам историю о разъяренной невесте.

Во времена Кэйан около храма Кайдзэндзи, что в районе Коисикава, жила женщина, которую позже назовут Разъяренная невеста. Родиться оной довелось в год Огненной Лошади, и поскольку неукротимый нрав женщин этого года общеизвестен, ей не удавалось выйти замуж. Кроме того, она либо не находила возможным, либо не могла тот самый нрав скрыть, и посему родители ее очень рано отправить ее работать… Не в бордель, как часто безуспешно пугала ее благодетельная матушка, а в странноприимный дом при храме прислугой.

Работала она, так или иначе, недолго, пока в доме не остановился отряд одного из князей из Симадзу, следовавших в заложники по приговору высшего совета старейшин.

При том князе служил один хваткий молодец, ловкий мечник, срубивший, как говорят, немало голов, чем и заслужил княжеское внимание. Князь его приблизил и взял с собой в изгнание.

На девицу тот молодец произвел ожидаемое впечатление. Никто не сказал о том слуге, что он свое упустит, и так у них все и пошло, как это водится.

Надо сказать, что, как это уже совсем перестало быть приличным даже для такого города, как Эдо, молодец обратился к родителям девушки за надлежащим благословением, девицу, памятуя его собственный нелегкий нрав, он не боялся, а за бытовую хватку ценил.

И все бы у них могло сложиться к лучшему, девица даже на все деньги, скопленные от работы за год, купила штуку белого китайского шелку и раскроила свадебное кимоно с модными уже тогда длинными рукавами, фурисодэ, как теперь такое зовут, да господин молодца, князь южный, внезапно умер, и что-то у него там не так сошлось, но когда, похоронив князя, люди его съехали со двора, молодец тот остался там ронином.

Может, он невесту бросить не хотел или еще что, но родители дочери своей замуж выходить за бездомного да неслужилого воспретили, и на том был весь сказ.

Дочь рыдать, а молодец сказал:

— Ну что ж, коли я вам я таков не годен, поглядим, может, станусь годен каким иным.

Встал и ушел прочь. Годы о нем ничего не слыхали.

Девица та работала там же, в странноприимном доме, дошила кимоно и расшила его ослепительными цветами долины Мусаси, что растут на всех окраинах Эдо: стремянником и глициниями.

А там и милый ее вернулся. Да не просто так. Открыл в Эдо школу и учил в ней пути меча всякого, кто забредет. Тут уж он снова родителям девицы пришелся по вкусу, человек с весом, учитель, а дочку, опять же, замуж никто иной брать не спешит, да та и сама против за кого иного-то…

Дело пошло к свадьбе и подошло уже куда ближе прошлого разу, да и тут незадача. Почил прежний сёгун, третий дома Токугава, и весь город обратился в траур на десять дней. И что уж там за время того траура случилось, я не знаю, но жених закрыл свою школу, обещал невесте, что уезжает в дом родителей в посаде при замке Сумпу и скоро он вернется и все будет иначе. А что будет иначе, не объяснил. Сказал, что лучше так. Оставил невесту в слезах.

Только не вернулся он. А всех причастных к его школе учеников, учителей вскоре арестовали и потащили на допрос в городскую управу, подозревая участие в широком заговоре.

А еще начал захаживать к ним дознаватель, спрашивал о женихе, что он и куда. Девице улыбался приветливо, так что та от злости дар речи теряла.

И поняла невеста, что этак, может, уже и не увидит своего жениха больше никогда…

Невыносимо это все стало для нее, захотела сама услышать слова жениха, быть им или не быть. Собралась темной ночью, взяла с собой расшитое цветами долины Мусаси кимоно и сбежала.

Как она добиралась до Сумпу, то отдельная история, но добралась.

Нашла дом родителей молодца да и рассказала им все. Родители пустили ее в дом, рассказали, что сын их прячется где-то в городе, но они ему весточку передадут.

Долго ли, коротко ли, пришла ответная весть от жениха, чтобы нынче-де ночью ждали его дома, где и брак перед лицом родителей и предков заключат.

Девица та приготовилась к брачной ночи, нарядилась в свадебное свое кимоно и села ожидать прихода жениха.

И в дом пришли. Да только не жених — дознаватели, во главе с тем самым улыбчивым надзирателем из Эдо, что в гостиницу к ней захаживал.

Родителей жениха арестовали и увели как родственников мятежника. Сказывали, что той ночью молодец с сообщниками заперлись в доме недалеко оттуда и, когда их окружили, не сдались, а перебили друг друга, дабы оборвать все нити заговора, ведущие через них дальше.

Надзиратель из Эдо остался весьма недоволен. Но благодарил девицу за службу, через которую они на ее жениха и вышли.

И поняла невеста, что останется невестой теперь навсегда. И завыла, как лиса в полнолуние. Упала с колен на руки, выплевывая с желчной слюной слоги древнего проклятия.

Надзиратель кинулся к ней, ударил:

— Замолчи, дура! Казнят же!

И рожденная в год Огненной Лошади, вспомнив, кто она, замолкла, и лишь было слышно, как скрипят ее все еще белые зубы.

Всех родственников жениха казнили, а надзиратель забрал ее к себе в Эдо, где у того был дом большой, жена и дочь, молодая красавица на выданье. Предлагал наложницей быть, второй после жены, да девица промолчала, сочла, что останется теперь уж невестой навсегда, жила в их доме служанкой, молчала да чахла. И лишь глядела одинокими ночами на повешенное в ее комнатушке белое кимоно до рези в глазах, до того, что узор на шелке, казалось, плавился от яростного взора.