— Таким меня воспитали родители.

— Вне всякого сомнения — достойные люди. Братья у тебя есть?

— Я один на этом свете.

Хоть одна добрая весть, подумал Сакуратай. Приказал мальчишке:

— Спрячь голову. Зарой где-нибудь.

— Я избавлюсь от головы, хозяин. Никаких следов.

— Делай, — сказал Сакуратай, закрывая крышкой корзину, но тут же остановил мальчишку. — Стой! Гм… Как тебя зовут?

— Кагаэмон, хозяин.

— Хорошо, — Сакуратай кивнул. — Делай что приказано, Кагаэмон.

— Будет сделано, хозяин.

Мальчишка подхватил корзинку, замотал ее в черный платок и быстро и бесшумно выбрался на крышу через дверь голубятни. И скрылся, как ворон с добычей в когтях.

А Сакуратай с содроганием понял, что получил власть над опасным демоном.

Расплата за эту власть наступила тем же утром.

Был назначен общий сбор, на котором Сакуратай желал призвать братьев по семье к терпению и приличному смирению, ведь траур еще не кончился. Но вышло иначе.

Вместе с прочими во двор вошли трое татуированных носильщиков, они сразу приблизились к Сакуратаю, раскуривавшему трубку в ожидании выхода госпожи. Рядом мел опавшие листья Кагаэмон. Первый из них выхватил нож и крикнул:

— Отец! Покойся с миром! — и нанес верный удар, только вот на пути ножа оказалось древко метлы, подставленное Кагаэмоном. Сакуратай отпрянул, сжал трубку в кулаке, выхватил нож из-за пояса, а перед ним уже вскипела схватка одного против троих — Кагаэмон убивал. Кровь взлетела над головами, осыпав Сакуратая градом жирных капель, — Кагаэмон, пригнувшись, швырнул за спину зарезанного собственным ножом носильщика. Тот, еще живой, вопя во все горло, упал на Сакуратая, повалил его наземь, начал душить и медленно, неохотно угас, пораженный четырьмя ударами ножа в печень и двумя ударами мундштуком трубки в глаз.

За это время Кагаэмон убил оставшихся двоих. Их собственными ножами. Никто и сделать ничего не успел.

Сакуратай скинул с себя обмякшее тело, сел, осмотрел себя, понял, что кровь на нем чужая, и понял, что выжил на этот раз.

— Тёбэй! — почти закричал Сакуратай, поднимаясь, стряхивая кровь с лезвия ножа. Его кимоно было забрызгано и облеплено пылью. — Да как ты посмел⁈

— Это что ты хочешь этим сказать? — грозно насупившись, шагнул на него Тёбэй.

— Это твои люди!

— Да. И что?

— И что⁈ Ты признаешься в покушении и говоришь только «и что»?

— Чё⁈ Я⁈ Я признаюсь? Да ты! Да я! — Тёбэй выхватил свой нож. Люди во дворе вокруг них кричали и размахивали руками. Кричали и размахивали. И вдруг разбежались, разделились на две партии, встали за спинами вожаков, засверкали вынутые ножи. Двор разделился пополам.

Сейчас это произойдет, понял Сакуратай.

— Прошу всех сохранять спокойствие, — произнес голос, тихий голос, негромкий, но сильный, словно Старик Гэнсити вернулся из могилы. Ножи сами собой опустились. Госпожа Хироко вышла из тени дома на солнце:

— Все. Тихо. Ножи спрятать.

И все замолчали. Ножи спрятали в ножны. Лишь глаза сверкали.

— Тёбэй, — произнесла уже не девочка, а действительно госпожа Хироко. — Это твои люди?

— Это мои должники…

— Разберись с этим, Тёбэй, — ровно приказала Хироко. — Прямо сейчас. Иди.

Тёбэй мгновение смотрел на нее упрямо, потом склонил голову и резко пошел к воротам прочь. Его свора потянулась за ним.

Ничего еще не кончилось, подумал Сакуратай. Примирения не будет. А будет война до последнего человека.

Госпожа Хироко подошла к Сакуратаю и произнесла:

— Мы должны принять решение по поводу Тёбэй. А пока иди — смой кровь и смени одежду. Нужно выглядеть достойно в любой ситуации.

Сакуратай поклонился и ушел выполнять приказание, отданное безусловным тоном Старика Гэнсити. Не мог и думать ослушаться.

Вечером в дом передали платок с отрезанным волосатым мизинцем.

Бандзуйин Тёбэй униженно приносил глубочайшие извинения.

Но это уже ничего не меняло.

— Ты будешь охранять ее, — произнес Сакуратай.

— Да, хозяин, — поклонился Кагаэмон.

— И выполнять все ее желания, как всегда.

— Да, хозяин.

— Приступай.

Мальчишка скрылся с глаз так, как он это умел, и Сакуратай остался в саду один на один со своим отчаянием. Над этим домом нависала черная ночь.

Сакуратай считал мечи и сторонников. Считал своих и чужих, и счет не сходился в его пользу. Скверно. Очень скверно.

По всему кварталу продолжаются драки и схватки. Каждую ночь собирают убитых. Купцы разбегаются. Стража сбилась с ног. Нищие отбились от рук. Вспыхнуло четыре пожара, ни один не заметили вовремя, и теперь несчастные закопченные погорельцы с чаячьими криками брели по улице, толкая тележки со своим скудным скарбом, спасенным из пасти молниеносного пламени. Начальник квартальной стражи передал весточку, что, если вопрос не решится в ближайшие дни, — на квартал обратят внимание из замка, и тогда горе всем жителям — за беспорядки в квартале ответят все по закону о круговой поруке.

Присутствие Кагаэмона удерживало кого-либо от нападения на дом, но и только. Все прочее рушилось. Денег осталось на день. Риса — на три. Что потом?

А Кагаэмон отлично проявил себя в уличных схватках. Там, где проходил он, оставались лежать мертвецы, но прочие сторонники не могли похвастаться такими впечатляющими способностями, и ряды сторонников Сакуратая таяли. Сначала они перестали выходить в город. Потом перестали выходить и в квартал. Дом был фактически осажден. Кагаэмон был единственным, кто свободно покидал его и возвращался. Но силами одного человека в войне не победить.

Сакуратай наблюдал за деяниями мальчишки и иногда ловил себя на мысли, что мог бы усыновить Кагаэмона. По всем правилам. И совсем мельком, не доверяя себе, что госпожа Хироко в подходящем для брака возрасте… Но понимал: единственное, что его извиняет в этих думах, — его отчаяние. И не будет ничего такого никогда.

У Сакуратая не было детей. Однако когда-то он жил в большом крестьянском доме и у него было много младших братьев. Правда, не таких опасных. И не таких верных.

Сакуратай и не знал, что в другом конце квартала в этот момент на него готовится новое, самое коварное нападение.

Кагаэмон выбирал для госпожи книгу в книжной лавке. Как обычно, она попросила принести что-то и по его вкусу. Это значит книгу, которую он выберет, прочитают они оба. Представят одни и те же образы, подумают одни и те же мысли. Соприкоснутся в мечтах. Опять.

Присутствие Бандзуйина Тёбэя он почувствовал, как только положил свиток со списком забытого поэтического придворного турнира обратно в деревянную ячейку. Хироко равнодушна к стихам, она ценит книги о самурайской верности. Изложение о войне Гэмпэй она уже читала, может, воинская «Повесть о Великом мире» ее порадует?

Бандзуйин Тёбэй громко гыркнул, привлекая к себе внимание.

— Привет, — буркнул он. — Книжки выбираешь?

— Госпожа Хироко любит читать, — осветил Кагаэмон. — Как ваш палец?

Тёбэй поднял руку с перевязанным обрубком мизинца и скривился.

— Болит он, что же еще? Обычное дело, чтоб ты знал. Вот так вот трудишься, работаешь-работаешь, тянешь лямку, все ради них, все как в прорву, а уж если оступился… Меня таким же пацаном, как ты, да моложе даже, сам Старик Гэнсити подобрал. Все мне дал. К делу приставил. И я ради него и внучки его все сделаю. Не то что палец отрежу — животом на нож кинусь, пусть лишь госпожа Хироко скажет. И ты такой же, я вижу. Быть никем — жуткое дело, я помню. Не одну глотку за это порвешь.

Кагаэмон молчал. Тёбэй помялся и произнес:

— Ты вот маленькой госпоже книжки носишь. Может, передашь, а она и это почитает?

Кагаэмон протянул руку и взял сложенное письмо.

— Да. Я передам.

— Передай. А я тебе этого не забуду.

В этот момент Сакуратай, нутром чувствуя неладное, брел по дому в поисках Кагаэмона и никак не мог его найти. Сакуратай дошел до комнат госпожи, встал у загородки на колени, но в этот момент обклеенная бумагой решетка отодвинулась сама.