— Понятно… — проговорил настоятель. — Мы тут пройдемся, посмотрим.

— Прыгайте, воробушки, — махнул рукой сторож.

Воробушки — это завсегдатаи Ёсивара, из тех, что без гроша и ходят хотя бы посмотреть на недостижимое, там, куда их никогда не пустят…

— А он не знает меры в своей надменности, — пробормотал я обескураженно, когда мы отошли по главной улице квартала чуть дальше от ворот. — Он так однажды вдруг останется без головы.

— Тут много охраны, — ответил настоятель. — И они всех знают. Сама Ставка за ними присматривает. Ему бояться нечего. К тому же мы же не собираемся ничего оплачивать. А значит, действительно тут на птичьих правах…

Мы останавливались у каждого дома с решетчатой оградой на низком балкончике, за которым сидели девушки, и задавали им свои вопросы. Те смеялись в широкие рукава и не говорили ничего полезного. Мы шли дальше.

До тех пор пока не дошли до огороженного священной рисовой веревкой со сложенным из бумаги белыми лентами квадрата дикого тростника посреди квартала — остатка того самого тростникового поля, давшего название кварталу, места обитания местного духа, перекрестка всех путей здесь, и где за нас взялась та самая охрана.

Пяток мужичков с копьями, под началом толстенького старшего при мечах, вышел на нас из переулка с недовольными лицами.

— И чего вы тут шатаетесь? Не платите, пристаете к девушкам, работать не даете? А? Так, давайте на выход, это вот туда.

— Простите, — кланялся настоятель Окаи. — Мы ищем девушку!

— Уже давно могли найти, если бы искали, — сварливо отозвался старший в карауле.

— Она больна!

— А ты же не врач, — удивился старший. — И у нас вроде никто пока не умер, для священника дел нет. Подожди своей очереди.

— А вы не слишком приветливы к посетителям, — нахмурился я, коснувшись локтем рукояти меча.

Но на старшего это не произвело должного впечатления.

— К посетителям мы со всем расположением, — бросил он, нахмурившись. — Но ведь и вы не посетители. И никто вас сюда не звал.

И его люди сгрудились за его спиной, дерзко выставив челюсти. Давно на меня так не смотрели. С войны, пожалуй…

Дело шло к потасовке, и я только мог надеяться, что обойдется ударами меча в ножнах и что сам получу не слишком много ударов тупым концом древка, прежде чем нас отсюда выкинут с позором.

— Их пригласила я.

Твердый, хотя и нежный, голос остановил едва не начавшуюся драку.

Все обернулись, и я мог увидеть ту самую юдзё, деву веселья, прогулку которой наблюдал несколько дней назад на краю канала, охватывающего Ёсивара.

Она вошла через ворота квартала из города, сегодня в неброском кимоно, но с необычайно богатой, изощренной даже, прической, напоминающей из-за множества заколок скорее паука, чем волосы женщины. За нею следовала скромная служанка, а далее следовал, как всегда, молодец со сложенным зонтиком.

Женщина, дама, юдзё остановилась перед нами, поклонилась старшему, потом настоятелю.

— Настоятель Окаи, — произнесла она.

— Дама Магаки, — настоятель радостно поклонился в ответ.

Она разогнулась, заметила меня и поклонилась и мне, очень благовоспитанная дама:

— Господин пожарный…

Я поклонился в ответ, размышляя, что от нас понадобилось женщине самого высшего разбора в этом месте.

Я уже достаточно пожил в Эдо, чтобы знать, кто ходит в таком сопровождении, и скромный наряд меня не обманул: бант ее пояса все равно был вызывающе повязан впереди.

— Вы ищете Онсэн, — утвердительно произнесла дама Магаки. — Я как раз иду к ней. Ей нездоровится.

— Мы надеялись, что вы нам поможете, — быстро отозвался настоятель. Интересно, как произошло их знакомство…

— Так это ваши гости, госпожа Магаки, — почтительно отозвался старший, кланяясь. — Прощения просим, обознались.

И охранники быстро один за другим скрылись в полутьме своего переулка.

— Следуйте за мной, — бросила дама Магаки, царственно поворачиваясь и следуя по главной улице квартала. Путь перед нею очищался словно сам собой…

А мы шли следом, не чуя ног. Я видел слой белой пудры на ее тонкой шее под пышной прической и ослепительно белую кожу под пудрой…

— Это здесь, — дама Магаки провела нас на зады очередного дома и остановилась перед задним входом. — Входите.

— А вы, — обратилась она к слугам, — ждите здесь.

Мы вошли в темный молчаливый дом. Звуки музыки и веселого говора, звуки веселого квартала доносились словно издалека, через широкую холодную реку…

Дама Магаки забрала фонарь у своего слуги и вошла следом за нами.

— Старайтесь говорить тихо, — негромко произнесла она, — Онсэн очень плоха, она не переносит громкого шума. И не пытайтесь зажигать еще свет, она мучается и прячется от солнца.

— Что случилось? — так же тихо спросил настоятель Окаи. — Чем она больна?

— Ее укусила лиса, — ответила дама Магаки и ушла в темноту вместе с фонарем под подолом платья. Она шла словно светящийся в темноте призрак. Нам пришлось последовать за нею.

— Лиса? — произнес я, недоумевая, ступая в темноте. — Здесь, в городе?

— Некоторые мужчины безрассудны в выборе подарков, — голос дамы Магаки негромко раздвигал тьму. — Мы пришли. Соблюдайте тишину.

С едва слышным стуком она отодвинула двери в темную комнату.

— Кто здесь? — раздался из темноты сиплый хрип, не похожий на человеческий. Мне страстно захотелось взять меч за рукоять и вытащить его из ножен. Так надежнее.

— Это я, Онсэн. Скоро будет врач.

— Кто это с тобой? — прохрипел сиплый голос.

Настоятель Окаи осторожно приблизился к постели больной, расстеленной посредине комнаты.

— Ты страдаешь, Онсэн, — произнес он.

— Монах? — сипло отозвалась простоволосая женщина в постели. — Я умираю? Я не хочу… Нет…

Настоятель Окаи сел около постели и взял ее бледную ладонь в свои руки.

— Крепись. Вспомним сутру Закона. Повторяй за мной…

Она повторяла слоги санскрита, и губы ее дрожали. Ее черные неприбранные волосы лежали блестящими в слабом свете фонаря водорослями.

Это было настолько неприличное и пугающее зрелище, что захотелось отвернуться.

— Насколько она плоха? — шепотом спросил я через слабый свет укрытого платком фонаря.

— Она не может пить, — печально отозвалась дама Магаки.

Она все понимала и сама, и я не стал ничего говорить. Врач тут уже не нужен…

Это было настолько печальное и угнетающее зрелище, что грохот отброшенной входной двери заставил меня подскочить.

— Онсэн! — орал мужчина у входа в дом, орал так, словно боялся опоздать. — Онсэн! Я пришел! Я врача привел!

А потом Сухэй ворвался в комнату с огромным сияющим шаром бумажного фонаря в руке, и дикий вопль Онсэн, залепившей себе оба глаза длинными белыми пальцами от этого режущего света, заставил настоятеля Окаи отпрянуть от постели.

— Вы кто⁈ — заорал на нас Сухэй, дико вытаращив глаза, похоже, от ужаса, задрав руку с фонарем к потолку. — Вам что здесь нужно?

А другой рукой он вцепился в рукоять меча за поясом.

— Погасите фонарь! — выкрикнула дама Магаки.

Онсэн нечеловечески завыла, охватив голову руками, ее искаженный рот напомнил грубую маску старухи, она каталась в постели, пытаясь спрятаться под одеялом. У отодвинутой двери стоял ошарашенный человек — врач, похоже, — голова бритая и в руках ящик с лекарствами, — переводит испуганный взор с одной мечущейся тени на другую.

— Убери этот свет, Сухэй! — выкрикнула дама Магаки. — Я прикажу не пускать тебя сюда больше!

— Что? — заорал Сухэй. — Ты? Меня? Да я плачу за все золотом!

— Сухэй! — настоятель Окаи сделал шаг вперед. — Убери фонарь.

— Настоятель? — Сухэй сунул фонарь Окаи в лицо. — Вы здесь откуда? Вам тут нечего делать! Уходите! Давайте-давайте, прочь отсюда, вам тут нечем поживиться!

Сухэй оставил меч и оттолкнул настоятеля ладонью в плечо.

Онсэн верещала на постели в объятиях Магаки, которая пыталась укрыть ее от света под рукавом кимоно.