Не стоило мне говорить, что дочь Курода сделала хороший выбор. Отец ее был будущим зятем тоже недоволен. Хотя таким не угодишь. Вон с мечом на меня пошел… Свой меч я оставил в доме, как полагалось, посещая чужой дом, не предполагал, что он мне здесь понадобится. Курода, конечно, пьяный и, как нынче водится, плохо обучен, но кончилось бы это все при любом исходе очень неприятно для всех.

— Ты, что ли, садовник? — приветствовал он меня у входа в дом этим утром; видно было, что он уже начал праздновать грядущую свадьбу. — Это про тебя Окасукэ говорил? А чё это ты при мечах? Ничего себе, садовники с мечами ходят… Ты их сложи вон там, на стойке. Жена! Прими мечи достойного господина да проводи его в сад! А то ишь ты, садовник…

Жена его, запуганная, с ненадежно запудренным синяком на лице, низко торопливо кланяясь, приняла у меня оба меча и проводила вокруг дома в сад. Подальше от пьяного с утра отца невесты.

Курода, человек угрюмый и вздорный, был самураем одного из приближенных к дому Токугава семейств, недавно прибыл на службу в конную эстафету. Привез в Эдо с севера жену и дочь. Дочь рассчитывал выдать тут выгодно замуж за стоящего молодца, сослуживца по конной почте. Курода решил, как и многие, сэкономить и поселился с семьей в доме на задах Одэнматё.

— Жена! Еще сакэ неси! Как нету? Я же давеча на серебряный бу набрал! Как кончилось? Куда дела? Я, что ли, все выпил? Ты мне поболтай тут! Давай, живо в корчму метнулась, у дочери свадьба скоро! Вот-вот торгаш кимоно, что мы приглядели для свадьбы, принесет! Чего тебе не нравится? Да тебе какое дело, дура старая, откуда он его выкопал, не тебе платить! Ну, отдал кто в заклад, тебе-то что? За сакэ иди! Что значит в долг не наливают? С деньгами-то кто угодно сможет! А ты уговори! Уговори! Давай, стерва старая!

Я слушал все это, щелкая ножницами, придавая кустам классический абрис, что образуют хвойные леса на склонах горы Хиэй, которую я сам никогда не видел…

— Батюшка! — услышал я девичий голос, дочь видимо. — Торговец пришел!

— Иду, милая! — Курода тотчас оставил чашку с недопитым сакэ и полез на террасу в дом. — Иду!

А дочь любит без памяти и желает ей только лучшего. И ни перед чем для того не остановится. Беда-человек.

А еще он всем должен. Буквально всем. Окасукэ сказал, из его долговых расписок можно кимоно пошить.

Долги воинов дело обычное, но даже тут можно перейти грань приличий, если три года их не платить.

И мое дело к нему не со стрижкой кустов связано. Курода нанял через Окасукэ братьев Хиракодзи сделать под домом обмазанный глиной схрон, какие делают в богатых домах Эдо как раз на случай пожара, для сокрытия ценностей.В прошлом году еще. И как за ним водится, не заплатил. Свадьба дочери на носу, не до таких мелочей заботливому отцу. Братья, прознав, что за мной сговорена здесь работа по саду, просили меня вступиться, поговорить…

— Ну что, дочка! Давай смотреть, что торгаш принес! — донеслось из дома.

— Батюшка, кимоно! Прекрасное какое!

— Во-от, обещал же купить тебе самое лучшее! Сколько хочешь за него, человечишка? Сколько-сколько⁈ Да ты страха не имеешь, что ли? Откуда ты его взял? С плеча китайского императора снял? Ты ж заложенное продаешь, а цена — словно сам расписывал! Окстись! Давай забирай свое барахло и катись отсюда!

— Батюшка!

— Катись отсюда, я сказал!

— Батюшка!

Было плохо слышно, как торговец глухо оправдывается, но хорошо слышно удары, с которыми его покаянный лоб врезался в расстеленные на полу дома татами. Торговец кланялся и извинялся как мог. Господин Курода грозен, напугает кого хочешь.

— Ну вот, а говорил, скинуть не можешь. Доча, возьми в схроне деньги, отдай торгашу. А когда остальные? А остальные с жалования! Чего тебе? Мало? Иди давай! И не ной тут! Иди, я когда пьяный, меры не знаю!

Курода вышел из дома, довольный уселся на террасе, трубочку раскурил, дым душистый выпустил:

— Ну вот. Дочке свадебное одеяние прикупил, — довольно проговорил он. — А ты закончил, я смотрю?

— Так и есть, господин Курода.

— Ну, славно, славно, — Курода протянул руку к подносу, взял бутылочку и налил сакэ в две чашки. — Давай выпьем по такому делу.

— У нас осталось нерешенным одно дело, господи Курода, — ответил я, нарушая все порядки вежливости. Пить я с ним не стану.

— Это ты о чем? — нахмурился Курода, взяв чашку и поднося ее ко рту.

— Вы заказали в свой дом в прошлом году еще схрон от огня. Окасукэ вам рекомендовал работников, но вы не расплатились с ними сполна.

Курода скривил бровь, выслушав меня, усмехнулся, запил смешок сакэ, бросил чашку на поднос, а мне пробурчал недовольно:

— Ты их слушай больше, работников этих. Пропили все без счету, а все туда же. С них и спрашивай.

Я только вздохнул:

— У вас изрядно долгов, господин Курода. Я понимаю, свадьба дочери, но ваши траты уже давно вышли за пределы приличных…

Взяв вторую чашку, Курода неприятно прищурился, бросив на меня острый прицеливающийся взгляд.

— Ты, садовник, не траты мои считай, ты кусты стриги. Для того ты сюда зван.

— Моя работа здесь окончена, — отозвался я, даже с некоторым интересом ожидая, чем это все кончится.

— Ага, — нахмурился Курода. — Ну да…

Он выпил чашку, поставил ее и крикнул в дом:

— Дочка. Дочка! Проводи господина садовника, а то он сам выхода не найдет.

— Вы действительно намерены решить это дело так? — уточнил я, просто на всякий случай.

— Идите отсюда, господин садовничий, — пробурчал Курода, вколачивая прогоревший табак из трубки в пепельницу. — В гневе я удержу не знаю. У меня удар — что молния, знаете ли. Один замах — и мертвый падает. Не гневи меня, садовник.

— Вы действительно можете позволить себе так обходиться с займодателями? — вслух удивился я, скорее пораженный его молодецкой дерзостью, чем расстроенный. Терять мне здесь было уже нечего. Сам я платы тут точно не получу.

— Ты мне тут зубы не заговаривай, — беззлобно отозвался Курода и обвел сад рукой с пустой трубкой, а точнее, весь квартал за оградой сада. — У них у всех дело-то простое — кормить и обеспечивать. Это нам воевать, если прикажут. Ну а пока войны-то нет…

Курода сосредоточенно забил в трубку щепоть табака и раскурил от уголька из жаровни. Обо мне он словно и забыл. За его спиной в глубине дома стояла дочь его со страдальческим выражением на лице, словно умоляющим меня не начинать скандала.

— Ну что ж, — произнес я. — Славного мужа вашей дочери.

— Иди-иди, — выпустил Курода дым из ноздрей. — Все деньги потом, может, останется чего от жалованья…

Да, а следующее жалованье у нас осенью… Как рис уберут. Не раньше.

С тем я и ушел из этого дома.

На улице, около дома старика-плотника, у которого я брал порой ножницы и другой инструмент для работы по саду, меня нашли оба брата Хиракодзи:

— Так как и что, господин Исава? Удалось ли? Сладилось?

Я только вздохнул, понимая, что ничем им не помог:

— Обещал расплатиться с жалованья.

Братья тоже знали, что это значит, и тоже помрачнели.

А старик-плотник засмеялся, принимая у меня садовые ножницы.

— А-а! Так наш всеквартальный сирота господин Курода-Должен-Всем теперь должен и вам, господин Исава?

— Похоже, что так, сэнсэй, — вздохнул я.

— Есть в этом что-то ободряющее, когда не только ты должен, но и тебе должны. А?

Для меня это было действительно свежее впечатление. Но братьев Хиракодзи слова старика не воодушевили.

— Должок в чашку не нальешь, — буркнул малыш Тогай. — Что ж делать-то теперь? Ни монетки денег.

Я посмотрел на них на обоих, таких угрюмых и печальных, и сказал:

— Идемте со мной в храм. У меня есть к вам еще одно дело.

Кабы знать, чем кончится твой замысел, возможно, люди бы и не замышляли ничего и никогда. В случае поражения — отринь печали, встань и иди. Но как же тяжко следовать от поражения к поражению…