— Довольно… скромное жилище для могущественного темного лорда, — заметила она вслух.

— Это моя тюрьма, а не жилище, — поправил он.

— Заключенным оружия не дают, — продолжала она подначивать.

— Это личная коллекция.

— Где же справляешь нужду? — сама не ожидая от себя такой бестактности, она тут же прикусила язык, но с опозданием.

— На улице, где же еще. Я же Нордшельский отшельник.

— Угу, — она вернулась к кровати, бросив мимолетный взгляд на убранство стола. — А откуда у тебя столько вещей? Книги, чернила, оружие… Ты же… отшельник. И выходить отсюда, чтобы торговать, явно не смог бы.

— Что-то сделал сам. Из дерева, смолы… Остальное украл. Или отобрал в честном бою.

Ой-ли в честном? Она прибрала волосы, расчесывая их пальцами, сидя на кровати, пока он неотрывно писал свои труды.

— Что ты делаешь? — наконец отозвалась она, разрывая долго повисшую тишину, прерываемую лишь скрипом пера по бумаге.

— Сочиняю. Слагаю. Легенды, стихи, сказки… Мне больше-то и недоступно, кроме чтения или сочинения. Во дворе за домом еще небольшой сад, где я выращиваю себе фрукты и овощи. На этом мой быт и кончается. Разве что плотником быть… Строгать да выжигать, но мне и мебель негде ставить.

Лэниэль попыталась приглушить накатившую тоску, представив, что жила бы так в полном одиночестве многие годы, но продолжила уточнять.

— Как же ты набираешь воду из реки? Явно не рогами.

Он хмыкнул, повернувшись к ней.

— Моюсь и пью, когда боги пошлют. Есть дождь — пей из бочки. Нет дождя — значит, не сегодня. Когда снег выпадает, попроще становится. А если совсем невмоготу — выхожу и зверем оборачиваюсь.

Она поежилась, представив себя в воле проклятия.

— Мне жаль, — прошептала она.

— Не нужно жалости. Весь лес у моих ног, я могу бегать и летать, и видеть все сокровища, недоступные человеческому взору. И я сейчас даже не про артефакты. Могут ли эльфы смотреть на леса и реки с высоты птичьего полета? Могут ли заплывать на дальние глубины подводных пещер? Пробираться в толщу земли и путешествовать по кротовьим тропам?

— Но тебя ведь могут убить.

— Равноценная плата за любопытство.

Она вновь замолчала, чувствуя, что невольно проникается состраданием к жестокому незнакомцу. И как предательская влага накатывает на глаза. Эльфийка отвернулась, делая вид, что страдает от насморка, и он протянул ей платок.

— Я заняла твою кровать, — извиняющимся тоном намекнула она.

— Посплю в кресле, — без обиняков ответил он, задувая свечи на столе. — Доброй ночи, Лэниэль.

— Доброй…

Но ночью ей не удалось сомкнуть глаз, в голове ворочались мысли, догадки, предположения и планы. Лишь в предрассветный час усталость сморила ее.

1. Шираны даруют тебе благословление, сестра.

Милтон тем временем усиленно готовился к войне. Общее переживание чувствовалось на улицах, в лавчонках пекарей, в украшенных цветущих садах. Ребята помоложе сбивались в стайки и пытались играть в войнушку, но стражники, патрулировавшие улицы, часто гоняли их прочь. Девушки, чьи сердца были заняты возлюбленными, создавали вышивки на нагрудных платках, оставляя им послания. А эльфийки, незанятые работой, приобщались к вязанию и шитью, создавая ткани, которые надевались под доспех.

Все были при деле. Одна лишь королева все чаще отсутствовала на общих собраниях и военных переговорах. Королевский совет начал брать все больше обязанностей в свои руки, маги и командоры работали без устали, гонцы звонили в колокольца каждого дома, чтобы найти добровольцев. Тренировочные поля наполнялись новичками, которые ничего тяжелее кухонных ножей не держали, и обучить их следовало в крайне короткий срок.

Даже погода стремилась показать, что времена настали неопределенные — то проливной ливень, то ветер, подобно урагану, старался испортить все планы и воинственное настроение. Но даже несмотря на собравшиеся плотным полотном капризные облака, даже сквозь них изредка проглядывало солнце.

Природа была так же переменчива, как и настроение королевы.

Нави с надеждой ловила солнечные лучи, изредка отрываясь от своих трудов, чтобы поразмышлять, глядя сверху вниз на течение городской жизни. Она одновременно ставила все на кон своих надежд, и при этом страшилась своих планов. Она то лежала часами на ложе, созерцая потолки, наполовину созданные из стекла, то без устали выискивала нужные тома старинных книг, которые были доступны лишь королевской семье. Потертые от старости корешки и бумага выдерживали тысячелетия бытия только благодаря постоянной магической подпитке.

Казалось, Нави, погрузившись в иные пути решения государственных проблем, вовсе не обращала внимания на приготовления армии.

Но сама армия прекрасно понимала, что отсутствие участия королевы в государственных делах — плохой знак.

Марон стоял среди разновозрастных неуверенных и щуплых подростков, но в противовес их внешнему виду, сердца всех были выкованы из стали. В неприталенных робах больших размеров они выглядели как птенцы, недавно появившиеся на свет, но оружие уже держали смелее.

Выбиваясь по росту и комплекции из всей команды, Марон был определен лидером отряда. Вместе с новобранцами он разучивал тактики нападений, защиты, учился фехтовать и крепко держать удар, парируя его или уворачиваясь от траектории движения вражеского меча.

Они без устали бегали, ползали, и таскали посильные грузы, чтобы укрепить и без того растущие отроческие мышцы. Когда их время не было занято обучением ведения боя или тренировками, они помогали снабжать молитвенные залы припасами. Мешки с зерном, ящики снадобий, бочки с водой… Чего только не оставило мозолей и ссадин на их руках.

Самых метких и зорких определяли лучниками, дозорными и следопытами, но Марон знал, что лучше всего управится с мечом. Не зря же он с детства подсматривал за стражниками, размахивая деревяшкой. Мать думала, что это лишь детская забава, но со временем его игра переросла во вдумчивые выпады, копирование защитных блоков, и резких выпадов в незащищенные зоны противника.

Он планировал держать все от матери в секрете, скрывая ссадины, рубцы и постоянную усталость.

Но разве от нее утаишь… Марон был занят не меньше матери, бегая по поручениям в замке, но все чаще стал пропускать обеды и даже ужины, и она, выглядывая в окна и работая у садов, однажды все же приметила его в нелепой тренировочной холще среди остальных. Материнское сердце даже с большого расстояние узнало родную кровь. Когда мальчик поздно вернулся к ужину, мать уже ждала его. Маленький камин подогревал крошечную комнатку, но когда Марон увидел лицо матери, ему стало еще теснее.

Шеал не смогла сдержать ругани и упреков, но внутри ее материнское сердце разрывалось от печали и ужаса.

— Тебе совершеннолетия еще и нет!.. — крикнула она, когда он появился на пороге ближе к ночи, утирая пот с грязного окровавленного лба. В ответ он лишь пожал плечами и прошел вглубь комнаты, присаживаясь у горящего огня. Ему хотелось ухватить ее за плечи, закричать, достучаться. Но сил на ругань не осталось. Он так устал…

Медленно поднявшись, он протянул к ней ладони. Их взгляды встретились — мать сдерживала слезы, сын тонул в печали. Марон быстро вырос ввысь, и теперь глядел на нее сверху вниз, неловко склоняясь. Он лихорадочно подбирал нужные слова.

— Мам, отец… Он был бы рад, если бы узнал, что защищать тебя пойду я.

Она промолчала, лишь продолжая безостановочно мотать головой. Как она могла упустить, что он уже так вырос? С каких пор он стал таким ответственным, чтобы взвалить на себя такую проблему?

— Нет, нет, нет… Не может того быть…

— Ну…пойми… у нас больше нет выхода. Мы ведь можем погибнуть в любом случае. Но что лучше, отсиживаться, в незнании готовясь к ужасной судьбе, или быть в гуще событий, где вершишь судьбу сам?

Шеал прикрыла рот платком, но вдохнула поглубже, чтобы успокоиться. Он говорил разумные вещи. Мудрые вещи, и в тот вечер она не нашлась, что ответить. В молчании они провели ужин, лишь мерный звон посуды был слышен в комнате, да треск горящих свечей. Потом он едва успел коснуться головой подушки, сразу проваливаясь в глубокий от усталости сон, но его мать всю ночь провела у окна, молясь богам при свете лунных лучей…