– Не больно мне совсем. Не нужно лекаря никакого, само всегда сходило все, – пробормотал Драго уже как-то глухо, потухше.

Драго повел плечом, совсем не желая, чтобы Теодор взглянул на спину. На которой – не с этого, так с прошлого раза – отметины остались. Тонкие, зажившие, не до шрамов глубоких, но еще виднеющиеся полосочками на нежной коже. Помнится, тогда задержался, когда курица со двора убежала. А пока изловил ее, гадину, в доме Милад с Даной разругались, кричал он что-то про то, что о других мужиках она, поди, думает, о том, прежнем… Вот Драго под горячую руку и попал, когда защищать полез.

Теодора, как мешком тяжелым, с крыши упавшим, привалило, когда он увидел Драго без рубашки. Его тоненькое тело казалось совсем прозрачным от худобы, и сердце защемило от того, как мало он ел… наверное, всю свою жизнь. Но самое страшное было не это. А картина его убогой жизни – жизни принца, который должен был жить в неге и роскоши! А вместо этого получал сухие корки и побои?

Теодор всегда был вспыльчивым. И сложно сдерживал эмоции. Так и сейчас произошло. Сколько бы он ни твердил себе, что нельзя пугать Драго, что он и так натерпелся, с губ его сорвалось строгое:

– Повернись.

Когда Драго замешкался или нарочно не послушался, то его пальцы мягко, но неотвратимо легли на худенькие плечи. Какой-то частью своего холодного, змеиного разума, которая провоцирует на страшные вещи… не сразу, вспышкой эмоций, а после, на холодную голову, Теодор подумал о Миладе. О том, что хотел бы с ним сделать.

Но все перекрыло то, что он увидел. Картина синяков, свежих и пожелтевших, будто рисовала на теле сына странные узоры, от которых наворачивались слезы. От вида тонких следов на спине – не то незаживших полос от розг, не то уже затянувшихся шрамов – стало дурно.

– Не больно, говоришь? – слетело с губ неживым голосом, когда Теодор медленно, неверяще провел пальцем по следу с нажимом.

А после он не выдержал. Резко ссадил Драго на кровать, а сам вскочил на ноги, чтобы пройтись по комнате и немного остыть. Не вышло. Не просто гнев, а жгучая ненависть накрыла с головой. На секунду заглушив и голос разума, взывающий к тому, что не время психовать, что Драго здесь, в этой комнате…

– Да Милада убить мало! – взревел Теодор, как будто сам раненый зверь.

Он изо всех сил всадил кулак в стену так, что свез костяшки до крови. Портреты на ней жалобно скрипнули и покосились, а Теодора немного отпустило. Он смог перевести дыхание и посмотреть на Драго. С ужасом. Посмотреть. На Драго. Что Теодор натворил?

Драго резко сжался в комочек. Это было настолько внезапно, на инстинкте, что он даже не подумал, что с ногами на кровать, во дворце-то! А когда подумал, то еще сильнее задрожал, обнимая себя за плечи. Столько ярости было в Теодоре! Таким и Милад бывал… когда сначала на Дану злился, потом и на Драго переключался, вечно сомневаясь, его-не его. Вдруг и здесь так будет? Драго боялся, что Теодор сейчас повернется к нему, сверкнет глазами, что это он Милада выводил, непослушный, негодный мальчишка.

– Н-не надо! – всхлипнул Драго. – Говорю же, не больно! Я привычный!

Ресницы заблестели и слиплись. Драго поспешно схватил рубашку, путаясь в рукавах, дорывая ткань, но пытаясь натянуть. От Милада точно прилетело бы за то, что в страхе неуклюжий становится.

Теодор тупо посмотрел невидящим взглядом на разбитую в хлам руку, с которой капала кровь. И резко вытянул белоснежный платок из кармана. Прижал к костяшкам. Еще не хватало напугать Драго еще больше! Он все-таки заплакал. Совесть ржавым гвоздем вонзилась в сердце. Не от Милада Драго плакал сейчас. А от него.

Теодор медленно, на негнущихся непослушных ногах, подошел к Драго, который сидел трогательным комочком на краю кровати, подтянув под себя ноги. Острые коленки свисали с кровати, а тонкие ручки обнимали себя за плечи.

Теодор винил себя за эту вспышку. Нельзя так пугать детей! Он как чувствовал, что Милад поступал так же. Психовал, а потом срывался на побои. Что сейчас почувствовал Драго? Что время вспять повернулось? Все так же медленно, покаянно опустив голову, Теодор встал на колени перед Драго.

– Прости меня, Драго. Не сдержался я. Зол очень на Милада за то, что обижал тебя. Нельзя так делать. Никогда и ни с кем, – Теодор медленно опустил тяжелую голову на колени сыну, чувствуя, что не вынесет, если он оттолкнет, поэтому и не потянулся обнимать или говорить слова утешения. – Может, оттого что король я? Но ненавижу, когда слабых обижают. Правду сказал. И за маму бы твою убил, если бы увидел, как ее бьют. И за тебя, Драго, заступился бы и отомстил.

Колени мальчика были острыми. А сам Драго замер, затаился, не дыша, видя его – гордого грозного короля… на коленях перед собой, кающимся перед ним, собственным сыном. Драго даже задрожал сначала, не зная, чего ожидать, но потом оцепенел. Узкая ладошка медленно-медленно потянулась к Теодору. Он сначала просто опустил ее на его волосы, не решился двинуть, а после погладил. Как с псом чужим, который добрый и приластился, но не знаешь – укусит, не укусит.

– Ты руку поранил? Дай гляну?

Драго потянулся к руке Теодора. Не боялся он вида крови. Как, наверно, и все деревенские дети. Не в покоях вырос, не на перинах спал, не зная, откуда мясо на столе берется. Так что он осторожно потянулся к ладони Теодора.

– А мстить не нужно… – тихонько совсем проговорил Драго после паузы. – Это все из-за того, что я не родной. Милад всегда злился, когда в этом маме не верил. А я так, под горячую руку попадал… Никто не виноват. Кому чужого кормить надо?

Теодор прикрыл глаза, наслаждаясь лаской от сына. До этого, сколько не бился, но Драго сам не ластился. Не тянулся к нему, дичился, чем расстраивал. Но Теодор не давил, не настаивал. А сейчас… гладил Драго осторожно, как собаку большую кусачую. Но теперь Теодор мог понять, почему мальчик его боится. Если его так сильно в семье обижали, то чего он может ждать от него?

– И что, что чужой? – проговорил Теодор глухо, протягивая руку осторожно по просьбе Драго, белый платок с пятнами крови упал на пол, и окровавленные костяшки оказались на виду. – Мне отец всегда говорил, что нужно с добром. Что к своим, что к чужим относиться. Старших уважать, а младших не обижать. Когда я однажды по малолетству, а я крепкий был да непуганый, без царя в голове, подрался с маленьким сыном нашей кухарки, что тайком в господские покои пробрался… Так разозлился на меня папка за то, что я не пожалел мелкого, избил его сильно за дразнилки. И влетело уже мне, и неважно папе было, что я принц, а малыш – сын кухарки. Несправедливость не любил мой отец. И воспитывал меня так же, пока не умер. И с тех пор я слабых не обижал и остальным не давал.

Не выдержал Теодор и потянулся к Драго. Привстал выше и обнял его лицо своими ладонями, не давая отвернуться.

– Ну, и что, если бы не родной ты был сын Миладу? Ты же такой хороший мальчик. Тебя нужно любить, заботиться и жалеть. Ты этого заслуживаешь. Кем бы ты ни был.

Драго накрыл ладони Теодора своими, чтобы не убирал, чтобы побыл еще немножко таким нежным, хорошим. Отцом, который, наверно, был у него: пусть и строгим, но справедливым и добрым. И которого еще никогда не было у Драго.

Он разомкнул губы. Прямо на языке вертелось: «А если тебе не родной? Если ошибка? Если не королевский он сын, не наследник, которым хвастаться можно, а так, щенок деревенский, приблудный? Что тогда ты сделаешь со мной?!»

Хотелось закричать это отчаянно, как маленькому, чтобы сгребли в охапку и утешили. Но… Драго сам сжался, представив, как замахнется пощечиной Теодор, тяжелой ладонью с дорогими перстнями. Больно будет. Внутри. Что хороший был, а Драго разозлил.

– А ты… не обидишь? – спросил он вместо этого, облизнув пересохшие губы. – Даже если из меня плохой принц выйдет?

Теодор присмотрелся к Драго получше. Вспомнил все его слова, случайно срывающиеся с губ. И про то, что никто чужого сына любить не будет и кормить не хочет. И про то, что будут у Теодора еще дети, наследники, а сам Драго – так, бастард просто, не будет королем никогда. И сейчас… фраза про плохого принца раскаленной иглой вошла в сердце. Очередной иглой.