Потому у деревянной и на вид очень тяжелой двери я оцепенел. Кто-то словно дернул внутри стоп-кран — никак с места не сдвинуться. Ноги ватные, поджилки трясутся, словно мне не четырнадцать, а пять, и я потерялся в большом городе. И сразу — куча претензий к себе: нафига ввязался? Видишь — не срастается. И не срастется! Только опозоришься и подставишься.
Взрослый, где ты? А нет его. Он оставил только память, но ведь она, как книга, действовать надо самому. Давай, Пашка! В тебя верят, ты — вожак.
И я потянулся к ручке, открыл дверь, и меня отпустило: пропускного пункта в здании не было.
Две тетки в совдеповских пиджаках что-то вешали на стенд под стекло, скользнули по мне взглядами и продолжили свое занятие.
— Здравствуйте, — обратился я к ним. — Мне нужен седьмой кабинет, там силит Ольга Романовна Ройзман. Она у себя? И где это?
Кругленькая и кудрявая тетенька махнула налево.
— Должна быть там.
Зачем Ройзман пацану, ей было все равно. Наглеть так наглеть! Раз меня не гонят, выужу из них максимум информации.
— Она сегодня до скольки работает?
— Без понятия, — дернула плечами женщина, не глядя на меня.
Я свернул в левое крыло и нашел седьмой кабинет. Окна выходили на рынок — хорошо, нам будет отлично все видно. С этим ясно, теперь надо осмотреть поле грядущего боя, то есть окрестности вокруг администрации.
Выйдя на улицу, я направился к главному входу, где на ступенях стояли вооруженные омоновцы — эти точно на стороне Ельцина. Если вдруг толпа осатанеет и пойдет на штурм, тем, кто внутри, понадобится защита.
Всю дорогу, ведущую на рынок, занимали демонстранты, колыхались алые знамена. Повернувшись спиной к ментам, бойкая женщина незапоминающейся наружности орала в рупор:
— Милиция — с народом! Не допустим беспредела! Всю власть — советам! Нет незаконному захвату власти!
Я наблюдал со ступеней, стоя возле мента.
— Долой Ельцина! — крикнула женщина и принялась скандировать, то вскидывая кулак над головой, то опуская его, как дирижер: — До-лой! До-лой!
Она смолкла, но толпа продолжала слаженно кричать — координаторы работали хорошо. Всего тут от силы была пара сотен человек. Массовку создавали зеваки, пытающиеся протолкнуться к рынку.
В голове крутились шестеренки, как же обернуть минус плюсом и привлечь внимание к нашей проблеме. Взгляд выхватывал то одного человека, то другого. Подойти к главной коммунистке и прямо сказать, так, мол, и так, помогите? Нет, тупо. У организаторов свои задачи. Подумаешь — училка бьет детей, раньше только так и воспитывали, схватить за ухо нерадивого ученика или указкой огреть — милое дело.
Тут, понимаешь, настоящая революция, истинный протест, и не до детских глупостей.
Я заметил телевизионщиков, которые уже отсняли материал и ждали сенсации…
Сенсация!
Меня осенило, как можно их привлечь. Правда, придется немного соврать. Улыбнувшись, я рванул к нашим, скучающим на плитах. Они заметили меня издали, кроме Бори и девчонок, которые раскрашивали буквы на картоне.
— Что тут у нас? — спросил я.
— Скоро уже, — отчиталась Инна, не отрываясь от работы.
Она заканчивала раскрашивать красным последнюю «а» в слогане «У нас беда». Я поделился соображениями:
— Значит, так. Коммунисты — с той стороны здания, их там около двухсот человек. И там же телевидение, они ничего не снимают, ждут чего-то экстраординарного. Нужный кабинет я нашел, Ольга Ройзман должна быть там, причем она будет видеть нас из окна. Когда нас станет больше, нужно привлечь телевизионщиков и одновременно мне — пойти к Ройзман и объяснить, чего мы хотим. Я сделаю так, что она увидит, что о нас делают репортаж, и тогда уж точно не станет прикрывать Джусиху.
— Класс! — улыбнулась Гаечка, запрокинула голову, глядя на кучевые облака с редкими просветами.
— Умно, — кивнул Илья. — Но точно телевидение не уедет до тех пор, пока все соберутся? Это будет не раньше двух дня.
— Ага, нас и так много, — поддержал меня рвущийся в бой Памфилов.
Гаечка втянула голову в плечи. Все смотрели на меня с надеждой.
Мне нужно было дать команду к действию. То есть взять на себя ответственность за всех, и было еще страшнее, чем Саше. А если ошибусь и поспешу? Вдруг надо подождать остальных? О, как хотелось подождать, отсрочить неприятный момент!
Но Илья прав: телевизионщики могли уехать, мог начаться дождь, Ольга Ройзман могла уйти, так что…
— План такой, — сказал я. — Саша, ты остаешься здесь, надо раскрасить плакаты. — Гаечка просияла, что не надо создавать массовку. — Остальные — идем под окна администрации. Но это не все. Для телевизионщиков я не с вами, хочу заманить их, пустив слух что, наверное, разогнали интернат, и дети просят о помощи. Типа я мимо проходил, а тут такое… Жаль Наташки нет с ее актерскими способностями.
— И че? — вылупил глаза Карась.
— Че-че, придут с телевидения, спросят, что случилось, вы и расскажите. Денис, Илья, Рая — вы основные спикеры.
— Кто? — прищурилась Желткова.
— Говорить будут в основном они, у них лучше получается, — припечатал я. — Когда все начнется и оператор включит камеру, я войду в кабинет Ольги Ройзман, расскажу, что и как. Она увидит телевидение, поймет, что дело предано огласке, и точно побоится прикрывать Джусиху.
— А они захотят снимать? — засомневалась Гаечка. — Ну, когда узнают, что мы — не интернат?
— Я попытаюсь сделать, чтобы начали, а пустят в эфир или нет — неважно, главное, чтобы Ройзман увидела камеру. В газете-то про нас точно напишут, так что никуда она не денется. Все, я пошел.
— Удачи! — Гаечка подбежала и протянула сжатый кулак, я ударил по нему своим, остальные присоединились.
Все вместе мы направились к ступеням. Ощущение было, словно мы делаем что-то опасное и незаконное, так и казалось, что кто-то выбежит и прогонит нас, но менты, которые тут стояли, ушли охранять главный вход в администрацию.
Друзья разобрали транспаранты, я расставил их в шахматном порядке, на первый план вышел Памфилов с плакатом «У нас беда». За счет транспарантов казалось, что протестующих много. Хорошо! Убедительно.
Теперь надо привести журналистов. На полпути к цели я снова впал в ступор, взятый в плен сомнениями. А если поймут, что я вру? А вдруг пошлют? А что я скажу и как буду выглядеть?
Ну что за нафиг! Что за организм такой! Пашка, привыкай, это только начало общественной деятельности, ты — избранный, Нео, тебе от нее не отвертеться. Учись жить и выкручиваться. Специально для этого создана песочница взрослой жизни — школа, где все проще, но, как в реале.
Представь, что ты в игре и проходишь квест. Ну? Прокачивай харизму!
Между протестующими и живым оцеплением был небольшой коридор, и я прошел там. Снова остановился, метрах в десяти от журналистов, подбирая нужные слова, но они разбежались. Мне важнее быть не красноречивым, а убедительным.
Телевизионщики скучали. Оператор читал книгу, молодая рыжая репортерша в стоптанных туфлях курила. Главное, конечно, она. Что скажет, то оператор и будет делать.
С взбудораженным видом я подбежал к репортерше и протараторил:
— Здрасьте! Нужна ваша помощь! Там дети, целая толпа детей! Похоже, детский дом разогнали или интернат, и они пришли сюда!
Огонек интереса вспыхнул в глазах женщины и тут же угас.
— Помогите! Их менты разгоняют!
О, подействовало: репортерша оживилась, толкнула оператора. Я усилил натиск:
— Вы представьте, какой материал: доведенные до отчаянья дети устроили свой митинг! Сами! Где такое было? Да нигде.
Оператор нехотя захлопнул книжку, и телевизионщики потянулись за мной. Женщина на ходу спросила:
— Так что случилось?
— Не знаю, жалко их просто, — отмахнулся я.
Протолкнувшись сквозь пикет коммунистов, телевизионщики расположились у ступеней, оператор принялся настраивать камеру. Наши оживились, выше подняли транспаранты. Памфилов вышел вперед и заорал, что было сил:
