— Ну блин, — вздохнул Боря. — А что случилось?

Говорить про Лику ничего нельзя, потому я ответил уклончиво:

— Потом расскажу, сейчас не могу.

Поймав просящий взгляд Рамиля, я посоветовал:

— Встань в пару с ребятами, побоксируйте, у вас хорошо получается. Я часов в семь должен вернуться, а в восемь мне надо быть в другом месте.

И снова не стал говорить где, потому что «не могу пропустить новости» — так себе оправдание, а что дед на политике повернулся, им знать незачем, он для них — непререкаемый авторитет. Еще подражать начнут, а потом будет больно.

— Надо значит надо, — резюмировал Илья, а в его взгляде я прочел интерес, уж с ним можно поделиться, время показало, что он ничего никому не растреплет, даже родителям, а мне трудно нести эту ношу одному.

Махнув рукой, я покатил в центр. На место встречи приехал на семь минут раньше, припарковался подальше от входа в ментовку, чтобы, чего доброго, на отца не нарваться да не высказать ему, какой он мудак.

Ровно в шесть на пороге появилась Лялина, и я двинулся к ней вместе с мопедом. Заметив меня, она вскинула руку, оглянулась на здание, и я остановился, а она ускорила шаг. Как обычно, ее лицо ничего не выражало. Но сцепленные пальцы, скованное тело говорили о том, что она нервничает.

— Что случилось? — сходу спросила она, поравнявшись со мной.

— Где Лика? — спросил я.

Анна оглянулась на ментовку, словно оттуда могли выскочить черти и утащить ее. Я невольно посмотрел на ее живот, как будто не знал, что на малых сроках беременности ничего не видно.

— Одноклассница рассказала, что она сбежала из дома. Это так?

— Какая одноклассница? — Анна ухватилась за зацепку, как коршун.

— Обещал молчать, — пожал плечами я.

— Пойдем отсюда. Рома еще на работе, — предложила Лялина.

Мы отошли к площадке, отгороженной от здания УВД кустами сирени.

— Он ее бил? — прямо спросил я.

Анна схватила меня за плечи, встряхнула.

— Где Лика? С ней все в порядке?

Я шагнул назад. Волнуется из-за дочери, это уже хорошо.

— Не знаю. — Я кивнул на разбитую зеленую скамейку. — Присядем?

— Знаешь! — сверлила меня взглядом Лялина. — Иначе откуда?..

Я постучал пальцем себя по темечку.

— Логика. Когда мы пришли поздравить отца, они поругались, и вот, одноклассники спрашивают, где Лика. Нас отец лупил страшно, и Наташу, ее вообще один раз чуть не убил. После этого мы его выгнали. Не он сам ушел — мы выгнали, что бы он вам ни рассказывал.

Лицо Лялиной не изменилось, но глаза широко распахнулись. Я продолжил:

— Говорят, что тигр-людоед, отведав человечины, будет делать это снова и снова. Для отца бить детей и женщин — нормально, и вряд ли он остановится. Вот я и предположил, что он стал действовать, как привык. А вам нужно спасать свою дочь, иначе вы ее потеряете навсегда. Если уже не потеряли. — Я взял паузу, помолчал немного и добавил: — Если, конечно, она что-то для вас значит.

Лялина поникла, враз осунувшись и постарев, уселась на скамейку, вперилась в одну точку.

— Передашь ей, что я ее люблю? — уронила она.

Ха, а вот и первая уловочка, чтобы вывести меня на чистую воду.

— Как? Она меня терпеть не может, я — последний человек, к которому она обратится за помощью. Расскажите, что случилось. Сильно ли Лика пострадала? Может, ей нужна медицинская помощь?

Лялина задумалась, теребя рукав блузки, прикусила губу.

— Поможешь ее найти?

— Постараюсь. Но что я сделаю, когда и так ищут пожарные, ищет милиция. Разве что поспрашиваю у подростков, мне многие доверяют. — И снова я взял паузу. — А теперь представьте. Допустим, вы ее найдете, и что? Посадите на цепь? Запрете? Если не захочет остаться, она сбежит, как только сможет.

— И что делать? — отчеканила Лялина. — Девочка одна, на улице… — Она мотнула головой.

— Как я могу ответить, когда не знаю, что случилось и как далеко зашел отец.

Анна закрыла лицо руками, шумно выдохнула.

— Толком не знаю, ты же видел, она живет в отдельной комнате. Рома зашел к ней…

— По какому праву? — возмутился я. — Чужой мужик — в комнату взрослой девушки?

— Она стала пропадать вечерами. Рома контролировал, чтобы ничего не случилось.

— А почему стала пропадать? Не потому ли, что он ее так достал, что домой приходить не хочется? Так нельзя, вы понимаете?

В ответ — молчание. Что у нее в голове? Винит себя? Или взвешивает на чаше весов, что для нее важнее: взрослая дочь или новые отношения. И тут я не выдержал.

— Вы должны спасти дочь. Иначе она будет бродяжничать и пойдет по рукам. — Подействует мое внушение, не подействует? — Что касается отца, он бил мою мать. Вы видели, во что она превратилась, живя с ним? Думаете, с вами будет по-другому? Он признает только силу и уступает только, когда понимает, что есть вещи, которые ему не победить. Это единственный способ на него повлиять — применить силу в ответ.

— Но как я…

Столько отчаянья было в ее реплике, что аж мороз продрал, меня будто в бездну бросили на тарзанке, веревка натянулась, выдергивая назад. А Анна падала и падала. Ей было страшно. Одна. С младенцем, а значит, без работы — шансы выжить пятьдесят на пятьдесят.

— Думаете, он уйдет, а вы без него не справитесь? — не останавливался я. — Во-первых, не факт, что уйдет. Скорее зауважает. И больше никогда не поднимет руку ни на вас, ни на вашу дочь. Все, что надо — поставить его на место. Не физической силой — законом. Пригрозите прокуратурой, велите ему оставить Лику в покое, просто забыть про нее. Уверен, она не сама нарвалась, а он ее довел.

Дальше Анна рассказала сама, без принуждения:

— Ну и вот, он вошел в ее комнату, и оттуда — крики. Они часто ругались в последнее время, я не обратила внимания. Но вышла на всякий случай в коридор. И тут вижу — Лика выбежала, а он ее — за волосы и — назад, в комнату. Я — к ним.

Ее голос охрип, она потерла шею и продолжила:

— Я не видела, что он ее бил. Отвесил пощечину, может…

— По-вашему, этого недостаточно? Врываться на ее территорию, качать права? И что вы?

— Он был взбешен. Я на нем повисла, он меня швырнул на кровать, к Лике, заорал, что… что… неважно.

— Сказать несправедливую гадость — вполне в его стиле, — предположил я. — Потом начал запугивать. Но ведь теперь вы можете его запугивать. С домашним насилием в органах должно быть строго, тем более и вы — не последний человек. Просто поставьте его на место, покажите, что с вами так нельзя.

Она молчала, повесив голову. По ее лицу катились слезы. Ни всхлипа, ни вздоха, словно передо мной кукла. Воцарилось молчание. Анна неподвижно сидела, сплетя пальцы, я ходил по асфальту туда-сюда. Наконец она прошептала:

— Думаешь, она меня когда-нибудь простит? Если я не выгоню его, согласится вернуться? Она ведь такое условие поставила: или он, или я. А как я… Как⁈ Я ведь его…

— И вы позволите себя уничтожить? Нельзя. Если почувствует слабость — сожрет. Уверен, вы сможете поставить его на место и приструнить. Найдете аргументы, и никуда он не денется, просто перестанет распускать руки. Сделайте же это. Вы лучше меня представляете как.

Что никуда не денется, это была неправда. В каждых неудачных отношениях есть точка невозврата, и далеко не всегда это контрольный в голову, гораздо чаще — незаметная точка на лобовом стекле, иногда — ветвистая трещина. Первая пощечина. Измена. Или даже слово.

Можно сколько угодно ее не замечать, заклеивать, отворачиваться от нее и убеждать себя, что все хорошо, но сути это не изменит. Если не повезет, можно проездить с трещиной всю жизнь, но чаще она углубляется, и в конце концов стекло мутнеет и рассыпается.

Если еще вчера все было прекрасно, не каждый способен себе признаться, что вот она, точка невозврата, сердце лабиринта, куда будешь возвращаться снова и снова. Разверзшаяся черная дыра, пожирающая радость и свет.

— Думаешь, она простит? — еще раз спросила Анна.