На следующее утро все пошли в церковь. Для Салли это был скорее поход из вежливости. Она всегда так делала, когда гостила у Розы и Николаса. Конечно, было бы хорошо верить во что-нибудь, но это не так просто; мир устроен гораздо сложнее. В церкви она глядела по сторонам, осмотрела кафедру, читала надписи на стенах, пыталась понять, чем заняты люди, изображенные на витражах, и слушала проповедь Николаса. Опять истории; на его проповедях никто не засыпал, правда, ему каждый раз приходилось выдумывать новую. Люди забывают простые, ясные аргументы, но вот истории — нет, поэтому они сразу скажут тебе, если какую-то уже слышали.

Потом они пообедали, и пришло время прощаться. Салли стало тяжело на сердце, и она поняла, зачем приехала сюда. Затем же, зачем недавно начала приводить в порядок комнату для завтраков и перебирать старые вещи: она понимала, что такой, какой ее жизнь была прежде, она уже не будет никогда.

На станции они с Розой крепко обнялись.

— Ты всегда можешь привезти ее сюда, — прошептала Роза. — Если хочешь, можешь и сама остаться.

Салли покачала головой:

— Уже слишком поздно. Мне не спрятаться. Это случится, и я должна быть там. В среду у меня встреча с адвокатом. Если он хорош, как говорит мой поверенный, мы обязательно выиграем дело.

— Я серьезно, — продолжала Роза. — Мы можем оформить опеку. Удочерить Харриет. Все, что угодно, лишь бы помешать ему.

Салли улыбнулась:

— Мне пора, кондуктор сейчас закроет двери. Если Нику удастся что-нибудь выяснить о мистере Биче…

— Он сейчас уже пишет запросы. Мы найдем его. Ладно, давай, садитесь…

Салли присоединилась к Саре-Джейн и Харриет, кондуктор дал свисток, и поезд тронулся. Салли еще долго махала рукой Розе, пока они удалялись навстречу осеннему солнцу.

Вечером в понедельник, устав от двоих требовательных клиентов и побывав в Айлингтоне, Салли вернулась домой и выяснила, что Элли ждет не дождется ее возвращения.

— Мисс, мисс… — прошептала она, как только Салли вошла. — Он здесь, мисс. Точильщик!

— Точильщик… — Уставшая Салли не сразу поняла, о чем идет речь. Но когда вспомнила, ее глаза загорелись. — Хорошо, где он?

— На кухне, мисс. Но он уже почти закончил. Собирается уходить. Пойду попробую его задержать…

— Ничего, я сама пойду.

Она бросила плащ и шляпку и быстро направилась к двери в глубине прихожей, которая вела на кухню. Взявшись за дверную ручку, она остановилась, прислушавшись. Услышав неразборчивый мужской голос, шепнула Элли:

— Иди к задней двери. Там есть ключ? Служанка кивнула. Ее глаза сверкали в полутьме.

— Тогда запри ее.

Салли открыла дверь и вошла на кухню. Элли последовала за ней и встала около задней двери. Миссис Перкинс отвлеклась от своего теста и удивленно посмотрела на Салли, а та в свою очередь перегородила другой путь к отступлению.

Мужчина стоял рядом со столом с чемоданчиком в руке. Перед ним лежал ряд начищенных и наточенных ножей. Он замолчал на полуслове от неожиданности, а затем снял кепку.

— Добрый вечер, мэм.

Темноволосый и усатый, он был полноват, с приветливым выражением лица.

— Как вас зовут? — спросила Салли.

— Кейв, мэм. Джордж Кейв. Что-то случилось, мэм?

Салли колебалась.

— Пожалуйста, пройдите со мной. — Она сделала шаг в сторону. — Я хотела бы задать вам пару вопросов.

— Конечно, как скажете, мэм, — ответил точильщик.

Он поставил чемоданчик и прошел в прихожую. Миссис Перкинс и Элли не сдвинулись с места.

— Сюда, — указала Салли, приглашая его в комнату для завтраков.

Она села за стол, точильщик остался стоять у двери.

— Кто послал вас сюда? — спросила она.

— Никто, мэм. У меня свой бизнес. Я обслуживаю несколько домов в этом городе, магазины тоже. Теперь я вместо мистера Пратта. Он уже не справляется, ему ходить тяжело, понимаете…

— Вы не ходите к доктору Тэлботу?

— А где это, мэм?

— На Хертфорд-стрит.

— Нет, это территория мистера Пратта. Он все еще работает там и на площади Нельсона. Живет там рядом, поэтому ему ходить недалеко. А мне-то что — я не против. У меня и своих дел полно. Город-то растет. Вот новый отель открылся и…

— Вы знаете человека по имени мистер Пэрриш?

Точильщик задумался.

— Он живет в Твикенхеме, мэм? Потому что имени я не припоминаю.

— Нет.

Салли внимательно наблюдала за мужчиной и чувствовала, что сердце начинает биться быстрее. Точильщик выглядел искренне озадаченным.

— Вы расспрашиваете моих слуг обо мне? — поинтересовалась Салли.

— Конечно, нет, мэм. Вы обвиняете меня в…

— Я знаю, что вы обсуждаете то, что происходит в этом доме. Моя служанка сказала мне.

— Тогда лучше поговорите об этом с ней, мэм. Меня не настолько интересуют чужие дела, чтобы совать в них свой нос, если вы об этом. Я всегда был честным человеком, мэм. В этом городе очень много людей, кто мог бы за меня поручиться. Вообще-то я не обязан к вам ходить. У меня и без того работы хватает. Если вы меня в чем-то обвиняете, давайте разберемся при всем честном народе. А если нет, то вашей кухарке теперь придется обратиться к кому-нибудь другому, если она хочет, чтобы ее ножи не тупились.

Салли почувствовала, как краснеет, и встала.

— Простите, мистер Кейв, простите меня. Просто у нас тут были кое-какие неприятности, кто-то рассказывает всем, что происходит в доме. Я просто пытаюсь выяснить…

— Довольно, мэм. Я не собираюсь ходить в дом, где подозревают, что я вынюхиваю чужие тайны. А клиентов у меня и так хватает.

И, не обращая внимания на извинения Салли, он повернулся и вышел. Через минуту она услышала, как хлопнула входная дверь.

Она снова села. Ей так надоело все это, она так устала.

Жених Элли Сидней, конюх мистера Тэлбота, назначил девушке свидание в восемь вечера. Они оба любили ходить в мюзик-холлы, а в «Британии» как раз была новая программа. Понедельник был не очень популярным днем для походов в театр, зал в этот день заполнялся лишь наполовину, но для них было главным, что они могут спокойно посидеть вместе в тепле, держась за руки, и чего-нибудь выпить. Доктор Тэлбот слыл либералом, как и мисс Локхарт, не строгим и не жестким, и легко отпускал слуг по вечерам, не то что некоторые.

В антракте Элли рассказала жениху о точильщике. Сидней уже слышал о том, что к ним кто-то вломился, и был серьезно этим обеспокоен; он сказал, что в доме должен быть мужчина, и тут же предложил переночевать у них. Элли отказала — она на это не купится. Сидней однозначно высказался об этом точильщике:

— Чё-то с ним не то. За такими, как он, на вид правильными, глаза да глаз нужен. Я их за версту чую. У них на все готовый ответ имеется. Точно говорю.

— Будь он невиновен, у него бы не было ответов? — удивилась Элли.

— Нет. В этом-то все и дело. Мне было интересно, и я изучил немало полицейских дел и думаю, что обычный невиновный человек не может помнить все, что с ним происходило. Просто не может. Люди забывают, это ведь естественно. Где ты была ночью четырнадцатого августа? Видишь, ты не можешь вспомнить. А мошенник ответит тебе сразу же, не колеблясь, даже глазом не моргнет. Потому что он все продумал заранее. Это всегда видно, и эта чушь про мистера Пратта — так, бредни. А что это за трясущийся старикан, про которого ты говорила?

— А, мистер Моллой. Его называют «Трясучкой». Так, ради смеха. Он раньше работал на мистера Гарланда. Держит ночлежный дом в Айлингтоне. Мисс Локхарт сегодня туда ездила…

С Сиднеем было приятно разговаривать. Он много знал и всегда был готов выслушать, не как другие парни, которые сами любили болтать без умолку. Он был немного развязным, но ей это нравилось в мужчинах. К тому же у Сиднея было еще одно хорошее качество: ему очень нравилась мисс Локхарт, и он всегда старался быть в курсе всех ее дел.

Когда музыканты вернулись (как сказал Сидни, «вытирая бакенбарды от пива», хотя сами они в антракте тоже выпили), он взял ее за руку.